Иван Давыдов. Прямая линия как факт литературы

Времена королей-чудотворцев, избавлявших от страданий наложением руки, прошли. Но и хваленая система ручного управления, на которой тут все держится, тоже дает сбои

Сначала — четыре часа разговоров, восторженные ведущие с рапортами: уже миллион вопросов! Сто в секунду! Тысяча! Компьютеры дымятся! Телефоны и вовсе горят! Десять тысяч! Два миллиона! А потом — сонм политологов, которых необходимость вкусно кушать вынуждает искать смыслы. Тем, от которых требуется восторг, просто. Повосторгался, получил порцию корма, свободен. Тех, от которых требуется нечто помимо восторга, жаль, но выкручиваются. «Ответ на главный вопрос — об участии или неучастии в выборах — так и не прозвучал!» «Он подвесил ситуацию, сохранив напряжение». «Нет, заявив, что в конце 2018-го пересядет на президентский лимузин отечественного производства, он расставил все точки над i». «Он предложил новый имидж — простого человека, разделяющего чаяния рядовых россиян, это ли не старт кампании?» «Он остался в имидже отца нации, это ли не старт кампании?»

А ведь главная проблема политологов и главное откровение очередной (и хочется сказать — последней, да не решусь) прямой линии президента с народом в том, что специалистам по внутренней политике там нечего обсуждать. Вот международникам — этим да, есть где развернуться. Президента явно интересуют великая шахматная доска, большая игра, проблемы преодоления русофобии в Америке и блестящие операции в Сирии. Но внутренняя политика — не про него. Он — на обочине. Внутренняя политика теперь там, где штампуют приговоры с немыслимыми формулировками: «Находился среди людей, некоторые из которых имели средство наглядной агитации в виде желтой резиновой утки с целью формирования соответствующего общественного мнения». Вообще, это хороший пункт обвинения по нашим временам — «находился среди людей». Где судья сажает на восемь суток мать, потому что дочь уже сидит, а мать не хочет, чтобы дочь осталась в камере без присмотра, и просит у судьи обвинительного приговора. Что сказать президенту про внутреннюю политику? Что смог, то и сказал — уже за кадром, отвечая на вопрос корреспондента ВВС о протестах: «Вы — сурковская пропаганда!» Ну, или не сурковская. Какая разница.

Что же останется от четырех часов разговоров, если вынести за скобки проблемы русофобии в Северо-Американских Соединенных Штатах и успехи овощеводства? Никакой политики, сплошная литература. Не случайно ведь лекция о приписываемом Михаилу Лермонтову стихотворении про немытую Россию стала одним из самых длинных пассажей в беседе. Русская литература славится вниманием к бедам «маленького человека». Вот и президент попытался стать русской литературой, проявить внимание.

Рвется все исправить, потому что это он семнадцать лет здесь царь, причем лет пятнадцать уже — самодержавный

И получился вполне понятный сюжет — про покаяние доброго царя. Он ведь и правда не злой: явно любит детей, даже роды готов принять в прямом эфире, да и вообще, вся жестокость, о которой модно писать в колонках, — она в сфере политического. Президент эту сферу последовательно уничтожал, в итоге оказался на обочине настоящей политики, и, в общем, жестокость в отношении тех, кто рискует напоминать ему о существовании настоящей политики, вполне понятна.

И вот бедные люди спрашивают доброго царя: «Как прожить на зарплату в 11 000?» «А в 16 500?» «А в 3 600?»

И он им сообщает, что такого просто не может быть. Но из регионов — наверное, ради создания нового имиджа человека, разделяющего чаяния простых людей, или поддержания старого имиджа отца нации (какая разница, что там придумали режиссеры со сценаристами), — раз за разом включается это самое «не бывает», живое и невеселое, и рассказывает, что так оно и бывает.

И теряется, и рвется все исправить, и девушке с раком в четвертой стадии рассказывает о личной беде, а заодно — о неудаче медицинской реформы Обамы, потому что — что еще он ей может сказать?

Рвется все исправить, потому что это он семнадцать лет здесь царь, причем лет пятнадцать уже — самодержавный. И четыре года царствования Симеона Бекбулатовича Медведева эту прямую линию его самодержавного правления не разрывают. И винить можно хоть проклятые девяностые, хоть демографический спад 1943 года, но от собственного знания о том, что это ты лично построил удивительную страну, где на дорогах рытвины, а люди живут в вагончиках, никуда не деться. Построил, потратив, кстати, на строительство бесчисленные доллары эпохи нефтяного изобилия. От которых на память остались всполохи ракетно-бомбовой поддержки братского сирийского народа, анекдотическая «Зенит-Арена» и очень дорогая виолончель.

Вагонообразования прочнее, чем царская воля

Исправим, свяжемся, оставьте координаты, хаотические записи в блокноте… Между прочим, в этих четырех часах есть важный смысл, понятная прагматика: Валентина Саковская, пострадавшая от паводка в Ставрополье, получила компенсацию еще в ходе прямой линии. А после к ней примчался губернатор Владимир Владимиров и пообещал еще массу разнообразных благ. К бездомной матери-одиночке из Забайкалья Наталье Калининой тоже примчалась губернатор Наталья Жданова и пообещала квартиру в течение недели. И это — без иронии — немало: помочь хотя бы двум обездоленным. А на свалку в Балашихе примчался губернатор Андрей Воробьев, и хоть свалку ликвидировать по понятным причинам не смог, но это все равно приятно — видеть губернатора Воробьева на свалке. А…

А к Дарье Стариковой с раком четвертой стадии в Апатиты примчалась губернатор Марина Ковтун. И сообщила, что, спасибо провальной реформе медицины (нет, не той, с которой опростоволосился Обама), проблему с больницей в Апатитах не решить. А к жителям «вагонообразований» в Нягани (все-таки русский чиновный язык — отдельная и по-своему прекрасная литература) приехал мэр Нягани и сообщил, что их вагонообразование пока не попадает под программу расселения вагонообразований.

Времена королей-чудотворцев, избавлявших от страданий наложением руки, прошли, никто не ждет от нашего самодержца исцеления смертельной болезни. Но и хваленая система ручного управления, на которой тут все держится, ради демонстрации эффективности которой, в конце концов, и проводились столько лет прямые линии с раздачей в прямом же эфире квартир, орденов и строительством детских площадок, тоже дает сбои. Вагонообразования прочнее, чем царская воля. И, видимо, это как-то связано с поддержкой братских народов и виолончелью, а безудержная поддержка народов и виолончель, в свою очередь, как-то связаны с уничтожением политики, но говорить об этом по-настоящему страшно.

И добрый, любящий детей, но бессильный внутри собственного царства царь оказывается фигурой даже по-своему трагической: рука тянется к столыпинскому галстуку, но столыпинского под рукой нет, есть на шее довольно дорогой, предположительно итальянский, но он — как еще одно оскорбление всем этим людям из вагонообразований, интересующихся перспективами жизни на восемь тысяч рублей в месяц, которую даже успехи овощеводства не сильно скрашивают.

Вот такая получается пьеса. И чтобы намекнуть сомневающимся, что помимо сценаристов из администрации президента есть у этой пьесы где-то сверху совсем серьезный и неведомый автор, Путину из порта Находка звонит мальчик по имени Андрей Боль. Даже не важно, на что он жалуется. Важно, что самодержец обещает во всем разобраться и еще раз созвониться с болью.