Высоколобые холопы

На модерации Отложенный Системная либеральная оппозиция — апологет режима Путина. Такая оценка, прозвучавшая на Ходорковских чтениях, несколько шокировала политических деятелей и представителей интеллигенции, находящихся в аудитории. Эту оценку вынес известный участник демократического движения 90-х годов, основатель РГГУ, историк Юрий Афанасьев. Его самого также считают представителем либеральной среды, поэтому мы попросили Юрия Николаевича прокомментировать свое заявление.

— Ваше заявление можно рассматривать как обвинение, выдвинутое против либеральной общественности?

— Нет, это не обвинение. Я не хочу кого бы то ни было судить и, тем более, обвинять. Нет у меня на это ни права, ни желания. Мои слова — скорее вынужденная, печальная констатация той фактической политической позиции, в которой пребывает — нет, не вся либеральная общественность. А та ее часть — к сожалению, большая часть, — которая ощущает себя внутри нынешней социально-политической системы, видит себя принадлежащей к ней, встроенной в нее и публично отстаивает необходимость сотрудничать с путинским режимом. Но вот вопиющий парадокс нашего бытия: никого лично из желающих сотрудничать с таким режимом нельзя осуждать. Людям надо жить. У них есть семьи, дети, им надо чем-то заниматься и зарабатывать на жизнь… И где бы ты ни работал — на производстве, в бизнесе, в академической среде или в университетской, — тебе всегда приходится вступать во взаимоотношения с этим режимом.
Однако совсем другое дело — идейная позиция людей, осознанно вовлеченных в политику. Можно ли, нужно ли эту позицию оценивать критически и называть вещи своими именами?

— В таком положении — взаимоотношение с режимом — находится все население России...

— В том-то и дело. Здесь проблема, конечно, шире: речь об обществе, уже лишенном внутренней энергии. Об обескультуренном, по существу о безжизненном обществе , о нарастающей в нем энтропии.
Я скажу аккуратно: большая часть населения искренне поддерживает эту власть или, по крайней мере, не имеет мыслей по поводу не то чтобы избавиться от нее, но даже и относительно того, чтобы как-то организованно ей сопротивляться, противостоять ей или выражать свои протесты в зримой, активной политической форме. Случаи в Пикалеве, Иркутске, Междуреченске и масса других протестных примеров — все же единичные и, за исключением, может быть, "Маршей несогласных", "Стратегии-31", — разрозненные спонтанные вспышки недовольства. Экстраполировать их и говорить, что все население протестует, или хотя бы даже о нарастающем протестном настроении у населения, мне кажется, оснований нет.
На мой взгляд, есть две, казалось бы, взаимоисключающие причины социально-политической пассивности населения. Подавляющее большинство россиян на протяжении двух тысячелетий пребывали в состоянии на грани выживания. Многие десятки и сотни локальных миров прекратили свое существование, ушли в "мир иной" на глазах у тех, кто выживал в тех же условиях. Постоянные коллективные исчезновения из-за голода, болезней, грабежей и угонов в рабство отпечатались в социальной памяти и передаются веками из поколения в поколение в виде исторически транслируемых феноменов культуры. Вся социальная психология соткана из таких феноменов.

Состояние на грани выживания не делает людей многотерпимыми и вообще способными терпеть. Наоборот, оно превращает их в существа безвольные, покорные судьбе, готовые умирать стоя, не сопротивляясь, как умирают деревья в лесу. Они же — готовый материал для стихийных взрывов.

Другая причина — нефтедоллары последних лет, выпавшие на путинский режим и дающие возможность не только поддерживать на минимальном уровне, но и малыми дозами улучшать материальное состояние — прежде всего, бюджетников. Если учесть, что среди них большая и все увеличивающаяся часть служащих госаппарата, военных, работников правоохранительных органов, всевозможных контрольных органов и охранных предприятий, основные направления социальной политики в отношении этих категорий населения становятся понятными. Кроме того, надо учесть, что коррупция — удел тех же категорий. У людей бизнеса свои причины помалкивать и не высовываться. Получается дважды, а то и трижды болезненная пассивность.
Пассивность умирания.

— А есть ли основания для протеста вообще?

— За последние двадцать лет в России окончательно сформировался режим господства бюрократии в форме нерасчлененной власте-собственности. Это совокупный результат всей истории России, начиная примерно с XV века, включая советский, постсоветский и весь досоветский ее периоды. Прежде, то есть до XV века, никакой собственно России не было, а были несколько десятков разрозненных, изолированных, локальных, главным образом сельских, деревенских миров. Они были разбросаны на огромном евразийском пространстве нашей прародины, представляли собой разные этносы, языки и культуры: угро-финские, восточнославянские, тюркские, монгольские. И назывались они по-разному. Среди них были города: Великий Новгород, Псков, Киев, — княжества: Тверское, Рязанское и другие. Какие-то земли, города и княжества в разные времена входили в Московию, в Булгарию, иные — в Великое княжество Литовское. Кроме того, большинство из всех этих разрозненных локальных миров на пространстве будущей России почти три столетия — в XIII—ХV веках — не были самостоятельными. Они были завоеваны, покорены и входили в состав Монгольской империи чингизидов, были ее данниками, улусниками. А все их население считало себя холопами завоевателей. Поголовно все население — включая бояр, князей и всех их присных! — находилось в холопской, рабской зависимости у монгольского хана. В таких условиях несвободы, рабской покорности, всеобщего многовекового холуйства и предательства шло становление большого общества, одной страны и единого государства — России. Продолжалось подобное становление и в последующие века.

Это большое общество в силу неорганичности своего становления получило уже в момент его появления родовую травму и не может избавиться от такой своей патологии до сих пор.

В результате на сегодня получилось нечто, с трудом укладывающееся в голове: сосуществование и противоборство двух культур в одном обществе. Эти две культуры — властная и народная — всегда были плохо связаны между собой. Они никогда толком не понимали друг друга, а долгое время — почти целых два века, XVIII и XIX — даже говорили на разных языках. В том же смысле российский социум, рассматриваемый как отношения власти и населения, то есть в его субъект-объектных отношениях, представляет собой, как это было и всегда, тотальное господство власти в качестве моно-, а то и самосубъекта, что изначально и абсолютно подавляет личность и, следовательно, исключает любое творческое начало.
Власти — царская, советская и особенно ельцинско-путинская — умело пользовались тем, что называется моносубъектностью, и в конце концов окончательно стерилизовали российский социум, сделали его неспособным к самоорганизации, рефлексии и, в итоге, к саморазвитию.

Наконец, надо сказать, что становление России как большого общества, одной страны и единого государства произошло не путем преодоления докультурного — можно сказать, досовременного еще — состояния локальных миров, а, наоборот, путем превращения их догосударственной еще культуры во всеобщую норму.

Российская власть никогда даже не пыталась хотя бы рационально идентифицировать себя. Всегда мешали то проблемы легитимации, то трудности осознания, что Россия стала Россией не просто при участии Орды, не только благодаря Орде, но еще и на основе ордынской культуры властвования и государственного господства. Отсюда — разнообразные мифы, сотворенные окологосударственными интеллектуалами XVIII века: о "татаро-монгольском иге" и о том, что Россия, "пожертвовав собой", задержалась в историческом развитии, но зато тем самым якобы спасла от "татарского нашествия" Европу.

Когда я говорю об апологетике путинского режима, я имею в виду необходимость осмыслить, додумать до самого донышка Россию как тип культуры, ее перспективность или, наоборот, обреченность в этом смысле.

— Но, может быть, и нет надобности в столь глубоких погружениях? Жить и действовать нам приходится в XXI веке.

— Надо погружаться. Если есть намерение действительно что-то сделать.
Не просто специфика, но историческая уникальность России как типа культуры в том, что она застряла в противоречии между традиционализмом и модернизацией. Застряла в состоянии "между" столь глубоко, что модернизации у нас до сих пор не случилось и пока что — несмотря на все самоновейшие кремлевские рулады — даже не предвидится.

Это надо понять. Бездумно такое противоречие не проскочишь, из трясины не выберешься.

Но вот в чем парадокс восприятия отечественной истории. Если даже предположить, что когда-нибудь наше минувшее предстанет избавленным от всех мифологических напластований, то и тогда для деформированного российского сознания будет крайне сложно переварить раскрывающуюся после подобного очищения, теперь уже вполне рационально представленную реальность.

Эта реальность, увы, окажется для восприятия и постижения русским умом куда менее приятной и удобоваримой, чем устоявшийся миф. И будет к тому же гораздо прозаичней и гораздо более жестока — как сама истина.

Да, не без вмешательства извне Россия стала единым государством и, вместе с тем, расколотым, самоедским обществом. Однако причины такой нашей общественной неустроенности, социальной расколотости, расщепленности нашего духа и неизбывности нашей беды не в монголах, не в хазарах и даже не в немцах. Они, причины, наши, внутренние. Они в неорганичности становления русского общества и в наших душах, сформированных и изуродованных этой неорганичностью.

Теперь я назову некоторые из наиболее важных, на мой взгляд, составляющих реального перехода от множества архаичных, изолированных одно от другого сообществ к одному большому обществу, к единому государству. Составляющих реальность из их совместного: власти, олицетворявшей и воплощавшей большое общество, и изолированных локальных миров, представлявших все основное население, — перехода к их сосуществованию-противоборству в рамках уже большого общества и одной страны.

Став единым образованием, оно, это большое общество, сначала называлось Московией, Московским царством, потом оно расширилось до России и в конце концов расползлось, разрослось до Российской империи. Заняв собой в подобном качестве всю центральную часть необозримого евразийского пространства. То же образование воплотилось затем в Советский Союз и, наконец, сегодня обрушилось и снова обернулось Россией. Важнейшие из реалий, составлявших в XIII—ХV веках тот первый переход из множества несвязностей в единую расколотость, имеют прямое, непосредственное отношение, как бы ни казалось странным, к характеристике содержательной определенности и современного уже перехода в 1991 году от СССР к России.

Тот переход происходил более 300 лет, в течение которых все эти разрозненные сообщества и они же — локальные миры были объединены, прежде всего и главным образом, уже тем, что стали порабощенной, зависимой, даннической территорией, колонией, одним из улусов, внутренней составляющей сначала Великой монгольской империи, а затем ее наследника — Золотой орды. А единственным и абсолютным повелителем, распорядителем и владетелем всего населения этих сообществ, включая их родоплеменную и княжеско-боярскую порфироносную верхушку, стала власть монгольского хана.
Такая власть и, в частности, ее характер, способ взаимодействия с покоренными людскими сообществами представляет собой уникальный феномен в мировой истории.
Уникальность ее в том, что:

1. завоевания монголов никогда не сопровождались расселением завоевателей и их растворением в завоеванном населении;
2. в течение почти двух с половиной столетий они воздействовали на покоренных не непосредственно — их насильственное властвование и данническая эксплуатация населения носили сугубо дистанционный характер: из Каракорума, потом из Сарая;
3. в силу этого власть монгольского хана по отношению к объекту его властвования всегда оставалась внешним фактором, была внеположена самому объекту;
4. под сенью власти хана и благодаря сконцентрированной в ней массе насилия формировалась устойчивая князебоярская околоордынская общность: его, хана, alter ego regis, то есть своего рода второе "я" монгольского хана;
5. подобным вторым "я" монгольского хана по логике, по смыслу и по ходу рассматриваемого перехода стала автократическая власть.

О логике. На Западе большое общество структурировалось, а власть в нем строилась на основе и в ходе взаимоотношений между собой множества уже существовавших тогда социальных субъектов: феодалов, городов, церкви, сословий. Все население складывающихся обществ было представлено такими социальными субъектами. Власть формировалась изначально как субстанция многосубъектная и уже сама по себе в своей завершенности представала как некий итог, как результат соглашения, как договор между различными субъектами. Подобная логика присуща и монархической, и республиканской власти.

На классическом Востоке власть большого общества — категория принципиально неиндивидуалистическая, несубъектная. Она сама — система, и происхождение у нее системное. Даже когда такая власть — один император, один шах, они как олицетворение власти никогда не "сами по себе", они всегда остаются в системе. По отношению к другим властным образованиям и ко всему населению даже любой самый всемогущий властитель — не субъект, он Сын Неба в сложной системе конфуцианства, буддизма, ислама, традиций, культа старших.

Совсем иная логика становления большого общества, а вместе с ним и логика достижения и сохранения высшей власти в обществе утверждалась под сенью монгольского хана на протороссийском пространстве. Источник власти с самого начала становления большого общества силой обстоятельств был вынесен за пределы этого пространства. Великий князь получал из рук монгольского хана ярлык на княжение, а затем вместе с ярлыком и право на сбор дани с подданных — не ему подданных, а хану — на подведомственной территории. Вместе с ярлыком на великое княжение и на сбор дани он получал и свою долю на господство и насилие над подданными хана — но одновременно он обретал и обреченность на холуйство перед ханом, на абсолютную, именно рабскую зависимость от него. Будущая русская, а пока что еще только московско-ордынская власть из-за своей сдвоенности, симбиотичности с монгольской властью обретала полную независимость от формирования социальности и многократно усиленную мощь для насилия над ней. Такой власти не надо было выстраивать отношения с другими социально-политическими субъектами и искать силы удержаться, условия для своего расширения. Она надолго приобрела сверхчеловеческое, даже неземное измерение.

Это довольно детальное погружение в генезис большого общества и единого государства необходимо для достойного подтверждения жизненности и упрочения с годами Русской системы — того понятия, которым Андрей Фурсов и Юрий Пивоваров определили характер властвования и отношения власти и населения в России.

(читайте интервью дальше...)http://www.kasparov.ru