По горячей путёвке. 3 часть

За обедом София Давыдовна, блистая новым нарядом на фоне все того же сарафанчика Любаши, вдруг заерзала и спросила вполголоса:

- Люба, у меня с прической все в порядке?

- Все замечательно, - откликнулась Любаня с удивлением.

- Может с косметикой что или с платьем?

- Все нормально, - таким же полушепотом успокоила соседку Люба.

- Значит, он на меня запал, - счастливо улыбнулась София.

- Рада за вас, - усмехнулась Люба и, обернувшись, встретилась взглядом с тем, кто так пристально смотрел ей в спину  утром. «Так его София Богдановна интересует… Ну еще бы… Я его понимаю», - почему-то с облегчением подумала Люба.

София Богдановна кокетливо улыбалась, проводя беспокойными ручонками по своей стильной короткой стрижке, воротничку блузки, теребя несчастную салфетку. «Ужимки и прыжки, как в последний раз, прости Господи», - прокомментировала мысленно Любаня и отправилась в номер, чтобы поменять мокрый купальник на сухой.

Следом за Любаней на пляж пришла и София Богдановна в сопровождении своего «запавшего». Любаня заметила эту забавную пару издалека, плывя к берегу: он высокий, крупный, с густой шевелюрой цвета соли с перцем, неторопливый, вальяжный; она маленькая, худая, суетливая и яркая, как цирковая обезьянка. «Придется еще поплавать, пусть соседка пококетничает, раз натура просит», - сама себе сказала Любаня. Она повернулась на спину и позволила волнам качать ее, убаюкивая и успокаивая…

Рядом раздался плеск:

- Люба, вас сейчас унесет в открытое море. Ваша подруга волнуется…

- Подруга? – удивилась Люба.

- София так сказала, - пожал плечами «запавший».

- Ну раз София сказала…- Любаня размашистыми саженками поплыла к берегу, продолжая чувствовать поддержку моря, улыбаясь счастливой детской улыбкой.

Он легко ее догнал:

- Любите плавать?

- Очень…

- Я это еще вчера заметил.

- Вчера?

- Вы так наслаждались морем, что никого вокруг не видели.

Люба коснулась ногами дна и, выходя из воды, поняла, что устала. Добрела до лежака, улеглась на живот и закрыла глаза.

- Люба, я стала волноваться: так долго находиться в воде – это большая нагрузка на сердце, - заворковала София. – Ты забываешь, что уже далеко не девочка…

- Кто скажет, что я похожа на мальчика, пусть первым кинет в меня камень? – не открывая глаз отпарировала Люба.

- Все шутишь, а я говорю о серьезных вещах, - в голосе Софии прозвучали укоризненные нотки.

- Как хорошо, что в моем возрасте уже не удочеряют, - с облегчением выдохнула Любаня.

- Вот видите, Ефим, с каким невозможным человеком я живу под одной крышей, - пожаловалась «подруга».

- У нашего отеля одна крыша, - пробурчала Любаня, - одна на всех…

- Ефим, сопроводите меня в море, я совсем не умею плавать, - с нарочитым энтузиазмом попросила София…

Стало тихо и Любаня задремала, чувствуя, как солнце проникает во все клеточки ее тела. Ей даже успело присниться нечто, похожее на прогулку под водой… Но резкий смех известил о возвращении Софии и разбудил. Любаня поспешила вернуться в море. Её раздражало притворство немолодой женщины, было как-то неловко все это видеть и слышать. Конечно, можно было просто уйти, но она обещала детям быть вечером на пляже… Детей обманывать нельзя!

Узнав за завтраком, что София и Ефим отправляются на прогулку по городу, Любаня обрадовалась. Вне работы она привыкла быть одной, тишина и одиночество ассоциировалось с покоем и отдыхом.

- Любаня, может с нами? – предложил Ефим.

- Нет-нет, я морю изменить не могу, - поспешила отказаться Люба.

- А вам ничего купить не нужно? – не отставал мужчина.

- Если можно, только сыр козий и сухое печенье…

- Можно, - улыбнулся Ефим, но заранее брать деньги наотрез отказался.

 Дома Любаня в свободное время читала все подряд, но предпочитала, конечно, «про любовь», про сильных духом женщин. Ее любимой героиней была Татьяна Марковна из «Обрыва» И.Гончарова. Вот бы у нее была такая бабушка! Над книгами можно было поплакать светлыми, легкими слезами, помечтать, порадоваться за героев… Если конец истории Любане не нравился, она его мысленно переделывала. Льва Толстого она подозревала в мужском шовинизме, Куприна в трусости и нечестности, Чехова в неумении любить… Зато Тургенев и Гончаров были в фаворитах. От романов Ремарка на душе становилось тревожно и тоскливо. Героев Шукшина было всегда жалко. Нравилась проза Константина Симонова. В его отношении к женщинам было что-то настоящее и благодарное… Из современных писателей в любимых значились Вильмонт и Устинова.

По телевизору Любаня смотрела кино до третьего выстрела и безжалостно переключала на другой канал. Говорящие головы раздражали. Количество людей, зарабатывающих на пустой болтовне, казалось огромным. И ведь болтают в основном мужики… Столько людей приходит в студии, чтобы объяснить, как страной править, как экономикой «рулить»... И зачем это объяснять таким, как Люба?

Идите в Кремль, в совет министров… А умничать на пустом месте каждый дворник может, у некоторых из них это куда занятнее получается…

В отсутствии соседки Любаня сполоснула сарафан и на пляж пришлось отправляться в платье, которое впереди застегивалось на пуговки, как халат.

Ее поджидали с совочками Злата и Андрейка, чтобы вырыть бассейн для игрушек, напечь песочных куличей и поиграть в воде в «нырялки-приседалки».

Обед Любаня пропустила: так хорошо ей было наедине с этой живой водой. Сидя на линии прибоя, она шепталась с морем, делилась старыми бедами, призналась, что сейчас только поняла, что значит быть счастливой. Они посплетничали немножко о манерной Софии, но пожелали ей всяких благ… Каждому свое…

Удачно разминувшись с соседкой, отправившейся к морю, Любаня обнаружила на прикроватной тумбочке три разных коробочки с сыром и печенье. Все было удивительно вкусным!

Перед ужином Злата и Андрейка затащили «Любуську» в бассейн, где с удовольствием учились плавать. Часть бассейна была мелкой, как раз для малышни. Лиза заявила, что у Любани просто талант, что о такой няне для детей можно только мечтать, что такой воспитательнице она доверила бы своих детей даже в детском саду… Люба только улыбалась и щурилась от брызг, которые залпами летели из-под детских рук и ног.

К ужину София Давыдовна опять нашла новый наряд, а Любаня надела блузку с бриджами. Она узнала у Софии стоимость сыров и галет, спустилась перед ужином в холл и, встретив Ефима, сунула ему в руки доллары:

- Возьмите. Не унижайте меня. У меня достаточно денег, чтобы поехать на все экскурсии, просто я не люблю ходить стадом… Даже если это культурное стадо…

- Сыр понравился? – улыбнулся, снимая тему. Ефим.

- Ничего вкуснее не ела.

- А хотите поужинать в ресторанчике на берегу? Я знаю место, где в сырном соусе запекают рыбу и подают овощи, жаренные на открытом огне, - предложил Ефим.

- Хочу, - неожиданно для себя самой согласилась Любаня.

София Богдановна с удивлением смотрела с балкона на Ефима и свою замухрышку-соседку, которые вышли из отеля и повернули на набережную вместо того, чтобы идти на ужин в ресторан гостиницы.

- Такой интересный мужчина… Интеллигент, профессор… Не понимаю. О чем с этой колхозницей говорить? О трудоднях? Ничего. Завтра мы поедем на развалины древнего города Аматус, потом в музей… Никуда он от меня не денется. Поживу в Москве, там, говорят, климат здоровее…

Любаня сама не заметила, как в двух словах рассказала Ефиму о своей нехитрой жизни. Её суждения о писателях его рассмешили. А когда она призналась, что несчастливые концовки произведений «исправляет» для себя, он тут же попросил рассказать, чем должен был Достоевский, по мнению Любы, закончить роман «Идиот». Она стыдливо отнекивалась, но бокал белого вина и вкусная еда развязали язык… О том, что князь Мышкин может взять на воспитание детей-сирот и рядом с ними окрепнуть и духовно, и физически, могла придумать только Любаня.

- А как вам Настасья Филипповна?

- Это вовсе не женщина, это такой образ России… Совращенной, обманутой, преданной и проданной… И гордость в ней нечеловеческая, и сила, и слабость. Это про всех нас…

- Знаете Люба, вы удивительно чистый человек. И талантливый. Правда-правда. Свою жизнь принимаете с поразительным смирением, зато всех вокруг хотите видеть счастливыми. Вы верующая?

- Не знаю. Я об этом не думала.

- То есть, в церковь вы не ходите? – решил уточнить Ефим.

- Нет. Там людей много. Все бубнят, жалуются, просят чего-то. Как ему одному всех услышать? Вот, где мука-то… Всем он должен, все его по мелочам дергают. Если бы он действительно был, то умер бы еще раз от навязанного ему чувства вины и своей божественной несостоятельности.

Ефим хохотал, закинув голову, словно воду пил. Хохотал так искренне, что заулыбались все вокруг. Потом он вытер глаза тыльной стороной ладони и неожиданно серьезно произнес, глядя в глаза:

- Любаня, вы чудо. Совершенно нестандартное представление…

- А можно мне за это мороженого? – так же серьезно спросила Люба.

- Хоть ведро!

- Грамм сто пятьдесят меня вполне устроят, - отозвалась Любаня, так и не понявшая, чего такого чудесного в ней нашел этот знакомец Софии.

- Но сначала давайте перейдем на «ты», а то я рядом с вами таким старым себя чувствую, - предложил Ефим.

- Давай на ты, мне тоже так проще, - откликнулась Люба, поднимая бокал с золотистым сладким вином.

В номере перед сном София Богдановна учинила своей соседке допрос с пристрастием:

- О чем же вы говорили?

Самой Софии этот вопрос казался риторическим, потому что не о чем было говорить профессору с этой деревенщиной по определению.

- О сыре, о литературе и о Боге. Да, вот в таком порядке…

- Это чудовищно, - всплеснула София руками.

- Он сказал примерно то же самое, - улыбнулась Любаня, прихлебывая чай и поглядывая на суетливо-трагические жесты «столичной штучки».

- А что он еще мог сказать? – вскинув руки вверх, взвизгнула София – И запомни, это мой объект…