Генералы вермахта — о русских, которые идут до конца

Генералы вермахта, воевавшие против нашей страны в годы Великой Отечественной войны, оставили немало мемуаров. И в них время от времени поднималась тема русского солдата как одного из факторов, не давшего этим генералам победить. Потому что русский солдат оказался храбр и вынослив, стоек в обороне и мотивирован на борьбу до полной беспощадности к себе, исполнителен и сообразителен.

В общем, как всегда.

Правда, с этим трудно, на первый взгляд, сочетаются миллионные толпы пленных, захваченных вермахтом в 1941 — 1942 годах, но генералам виднее. Тем более, что такой образ встаёт из дневников начальника генштаба сухопутных войск вермахта генерала Гальдера, фельдмаршала Манштейна, генерал-полковника Гудериана и ряда других.

Они действительно видели всю картину с высоты, и она показывала, что на самом деле — и они о том писали — такого ожесточённого и, главное, самоотверженного сопротивления они до вторжения в Россию не встречали.

Солдаты не виноваты, что их командиры были плохо обучены военному делу. А кто и обучен — то «передовым» классовым принципам, благодаря которым победили в гражданскую войну. И почти всё советское военное образование строилось вокруг тактики и стратегии гражданской войны. А кто и пытался осмыслить и предложить новые приёмы и принципы, обычно плохо заканчивал.

По крайней мере, пока министром обороны был Клим Ворошилов, и холодная, ледяная баня Финской войны не заставила задуматься о современной войне всерьёз. Хотя и финны воевали по вчерашнему дню…

А немцы пришли с совсем другой войною — мобильной, технической, с подавляющей всё и вся авиацией — и с высочайшей военной выучкой личного состава. Не говоря уже о традиционной германской организации и порядке.

И естественно, когда генералы обнаруживали, что у них за три месяца выбили треть первоначального состава сил вторжения, они удивлялись. И объясняли это высокими качествами русского солдата.

А вот как это выглядело с солдатских низов? Вот с самых-самых, где война идёт не по оперативным картам, а глаза в глаза, грудь в грудь, штык в штык?

Лично автору этих строк повезло — был в его жизни эпизод, когда он создал организацию дружбы жителей малых городов России и Германии. А что есть жители малых городов? Это плоть от плоти народа, его костяк, его почва.

И вот в Германии в начале 1990-х на этой почве удалось познакомиться и даже подружиться с некоторыми ветеранами вермахта. Из солдат. Из настоящих. Которые воевали на Восточном фронте, попадали в русский плен, проведя там годы, а один даже участвовал в том самом «московском марше» 17 июля 1944 года, когда немецких пленных провели по Садовому кольцу столицы.

И это было потрясающее чувство, когда вдруг в тех, кого с детства привык воспринимать фашистами, ты обнаруживаешь не просто таких же солдат, каким был твой отец, а людей, которые, оказывается, искренне полюбили Россию. Несмотря на войну, плен и связанные с этим страдания.

Возможно, конечно, полюбили больше себя в России, свою молодость, но тем не менее они показывали столько сердечности по отношению к нашей стране и к нам, которой, в общем, я лично не ожидал.

И я записывал тогда их воспоминания о войне. Честные, потому что никакая идеология, никакая самоцензура ни над кем больше не довлела. Это ведь было начало 1990-х годов…

И вот что они вспоминали о русском солдате.

Штык в штык

Герман Ш., пехотинец, без ноги (отморозил в плену):

«Рукопашные схватки? Да, довелось. Даже бронзовый „Знак ближнего боя“ был, хотя в самих рукопашных я только два раза участвовал. Не приведи, Господи, приснятся опять ночью. Красноармейцы были обычно щуплее немцев, какими-то менее сытыми и сильными. Они, правда, хорошо владели штыками, особенно в начале войны, когда вместо кадровых солдат ещё не заняли мобилизованные и добровольцы. Штыки превращались в страшное оружие на их длинных винтовках.

А в самой схватке ощущение сна, когда словно призраки на тебя налетают, ты отмахиваешься, но результата не видишь, только снова и снова на тебя наваливаются…

И вот там я, кажется, понял ваш, русских, секрет. В том, что вы не подчиняетесь силе, не признаёте за ней права.

Немецкие солдаты выиграли и первую, и вторую рукопашные, что довелось мне пережить, но я точно знаю, что эти схватки всё же поселили и во мне, и в товарищах страх перед русскими, которые идут до конца.

Потому что когда кто-то из них проигрывал свою личную битву, раненный даже смертельно, русские продолжали драться, пока не умирали. И это ещё хорошо, что мне с матросами не довелось встретиться. Тем, вообще, поговаривали на фронте, противостоять нельзя было…»

Грудь в грудь

Вилли Х., связист, взят в плен в Восточной Пруссии:

«За южным берегом Прегеля после его перехода состоялся небольшой привал. Появился русский врач, темноволосый и хрупкий, который вежливо, почти стеснительно изъявил готовность перевязать и обеспечить раненых в колонне. Но, к сожалению, у него не было материала для перевязки. Пленные собрали перевязочный материал, и русский обеспечил раненых. Этот врач обнаружил у меня выпуклость на кармане.

Это был пистолет, который я по глупости спрятал, когда уже объявили о капитуляции. И тогда русский сказал на понятном немецком: «Товарищ, это нет хорошо. Если увидят другие русские солдаты, тогда ты капут. Выброси пистолет!»

Он же:

«Город был полон русских солдат и польских гражданских лиц. И вот эти бросались, словно дикари, на колонны немецких пленных. Мужчины, женщины и дети кричали и били немцев дубинками. Летели камни. Справедливости ради следует сказать, что многие русские солдаты из сопровождения пытались оттеснить народ своими карабинами и даже пользовались своим огнестрельным оружием, защищая пленных».

Генрих Х., противотанкист, штрафник, пленный, участник «московского марша»:

«Сдаваться-то мы не хотели, думали, русские пленных сначала пытают, чтобы всё рассказали, а потом расстреливают. Все в это верили, потому что видели, как русские дрались — с таким безразличием к жизни… это безразличие к жизни порой пугало нас. А уж к нам, врагам, и вовсе всего можно было ожидать.

Долго шли. Потом дошли до какой-то станции, остановились. Подошёл паровоз, погрузили нас в товарные вагоны, повезли. Три дня везли. Кормили раз в день. На станции встанем, дверь вагона приоткроют, крикнут: „Эй, фашицки, хунгер? Давай двоих за едой!“ Ну, двое с ним уходили, потом приносили котелок, хлеб. Делили уж сами. Мало, конечно, кормили…

Но я потом видел, в плену уже, что русские гражданские тоже голодали. Так что и на том спасибо было, что давали. Тем более, что после войны уж узнал я, как у нас с русскими пленными обращались…».

Глаза в глаза

Генрих Х.:

«Почти десять лет я провёл в России — с июня 1941-го по декабрь 1949-го… И Россия, и люди ваши мне понравились. Есть в вас, русских, что-то, что… Что-то от древнего человечества. У вас души неприглаженные. Вы и бываете то беспричинно злыми, но и бесконечно добрыми. У европейца очень многое в центре собрано, потому он устойчивый, последовательный. А у русских серёдки нет: либо-либо. Может быть, это нас, немцев, к вам и притягивает…

Одно жаль: не так я с вами встретился тогда, в юности моей. И словно огромный чёрный паук лежал на ней, на всей моей молодости. Война. И очень хочется мне теперь что-то сделать, чтобы он исчез»…

Рудольф Р., танкист, в плену не был, в начале 1990-х участвовал в организации конвоев с гуманитарной помощью в г. Истра Московской области:

«Я воевал здесь, под Истрой. Мне имена этих деревень до сих пор знакомы. Я здесь столько товарищей оставил… Настоящих друзей. Каких уж больше не было никогда.

Нам было по восемнадцать лет… Мы на войну шли с воодушевлением. Я тебе честно говорю: не разделял всех бредней национал-социалистов. Но вырос же в этой атмосфере. Мальчишки, тогда чего понимали! Мы и не видели, считай, ничего, кроме всех этих флагов, парадов, военных.

А с вами война была тяжёлой. Особенно здесь, под Москвой. Это была самая трудная зима в моей жизни.

Русские воевали хорошо. Только очень нерасчётливо. То ли командиры плохо своё дело знали… Например, один батальон ведёт наступление, а соседний стоит, на него смотрит. Ну и мы силы потихоньку перебрасываем. Этих отразим, а потом они вместе отступают. Какие-то части просто забывали при отступлении у нас в тылу…

А сами солдаты русские были хороши. Мужество всегда ведь видишь, даже и врага. Очень цепко солдаты дрались…

Конечно, мы были врагами. Но всё же возникала подчас какая-то странная симпатия друг к другу.

Судьба солдата — стрелять в людей, которые тебе ничего плохого не сделали. В этом смысле нечего нам делать было в России.

И знаешь, с тех пор я русских люблю. За человечность. Я никогда не забуду, как мы лежали раненые в каком-то доме, а русские женщины нам приносили хлеб. Нам, врагам! А ведь я слышал, им наказание грозило за это, если бы узнали… Вот этого — до смерти не забуду, как они нам жизнь спасли своим хлебом»…

Герман Ш.:

«С самого начала германские войска распотрошили всех, кто только осмеливался сопротивляться. Объективный факт! Даже в 1945-м, когда все, казалось, было уже кончено, они успели размозжить американцев в Арденнах, несмотря на всю их технику и превосходство в воздухе. И только с русскими не вышло ничего. Такой войны с вами никто не ожидал.

И знаешь, я подчас ловлю себя на мысли, что мне немного жалко Россию. На ровном месте, в мирное время, деяниями собственных политиков расползлась на какие-то обрывки…

У русских странная способность — поворачивать мысли в свою пользу. Боже, как я их ненавидел в плену! За голод, за постоянные упрёки, даже за подачки все простивших сердобольных старух!

А теперь понимаю, что восхищаюсь ими. Не вами нынешними, хотя вы тоже русские. А ими — тогда. Даже теми, кто тогда выходил в рукопашную, чтобы убить меня. Не мог избавиться от них — ни в жизни своей, ни в мыслях. Те русские остались со мной…».