Законное бесправие

Юрист Марат Давлетбаев о том, как «законность» заменила в России право

          Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков назвал акцию оппозиции 26 марта «несанкционированной», а следовательно, и «незаконной». Конфуций еще в V в. до н. э. учил тому, что следует быть аккуратным в употреблении имен (понятий), иначе неправильное словоупотребление приводит к искажению гармонии и порядка. С другой стороны, именно благодаря подобным умышленным или случайным оговоркам мы можем судить о том, каким образом власть воспринимает себя саму, право, закон и собственных сограждан.

          Буквально этот комментарий означает, что для того, чтобы акция была законной, она должна быть «санкционирована», то есть дозволена государством, что в свою очередь подразумевает, что у государства есть некое право разрешать или отказывать гражданам в предусмотренном Конституцией РФ (ст. 31) праве собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации. Как это ни парадоксально, но Песков прав: последняя редакция закона о митингах в самом деле в значительной мере ограничивает эти права граждан, и любая несогласованная акция может быть объявлена незаконной. Однако тут возникает вопрос: а в какой степени такое ограничение правомерно? Есть ли разница между законным и правомерным или, иначе говоря, между законом и правом?                 Спор этот очень стар. Сторонники концепции естественного права, начиная с Сократа и Платона, полагали источником права идеальную материю, в то время как позитивисты видели в праве выраженный в писаных нормах закон и не более того. Последняя точка зрения особенно распространилась на рубеже XIX–XX вв., когда с развитием техники и научных знаний об окружающем мире человечество было очаровано ratio.

           Сокрушительное поражение позитивизм потерпел в результате Второй мировой войны. Когда некоторые нацистские преступники предстали перед судом и встал вопрос о привлечении их к юридической ответственности за совершенные злодеяния, оказалось, что многие из них действовали в строгом соответствии с законами Третьего рейха. Именно в этот момент вопрос о том, что является правомерным, а что нет, встал снова в полный рост.

           На помощь пришел подход, который предложил бывший министр юстиции Веймарской Германии и видный теоретик права Густав Радбрух и который был принят немецкими судами. Радбрух сформулировал его следующим образом: «Если законы намеренно попирают волю к справедливости, например произвольно предоставляя тому или иному лицу права человека или отказывая в них, то такие законы недействительны, люди не обязаны им подчиняться, а юристы должны найти в себе мужество не признавать их правовую природу».

           В России эта проблема до сих пор не вставала с подобной остротой, однако это же стало причиной того, что зачастую право понимается весьма вульгарно как значительной частью граждан, так и представителями власти. Так, например, в ответ на обвинения в незаконном использовании частного самолета вице-премьер правительства Игорь Шувалов ответил: «Я обладаю достаточными знаниями и хитростью для того, чтобы использовать право и его не нарушать». Комментарий, мыслимый в устах предпринимателя, но едва ли допустимый в устах политического деятеля какого-либо правового государства без серьезных негативных последствий для этого деятеля.

             Мысль о том, что законы должны соблюдаться исходя из их духа, а не только буквы, как будто бы не посещает представителей властной верхушки в России. Отсюда многочисленные трасты с неизвестными бенефициарами на Панаме, благотворительные фонды, владеющие имуществом, которым, судя по всему, безвозмездно пользуется председатель правительства и его близкие и дальние родственники, переписывание имущества на жен, сыновей и родителей, а порой и вовсе фиктивные разводы. В понятийной этике правящего класса утвердилось мнение о том, что «если закон соблюден – то все нормально», и эта максима удивительным образом на самом деле ассоциируется в головах чиновников с торжеством законности.

Почему это происходит?

           После революции 1917 г. все завоевания правовых реформ конца XIX в. были уничтожены большевистским режимом, который установил так называемую диктатуру пролетариата. Государство, по Марксу – «машина подавления», воспринималось как временная необходимость на пути построения коммунизма. Таким же образом воспринималось и право – как инструмент такого подавления. В подобной парадигме вопрос о неправовой природе законов даже не ставился, поскольку законы сами по себе воспринимались доктриной как порождение воли господствующего рабоче-крестьянского класса.

            Со временем от идеи построения коммунизма отказались, а машина подавления вместе с законом как ее приводным ремнем осталась и с удовольствием использовалась номенклатурой для поддержания своей власти и подавления инакомыслия.

           Перемены конца 1980-х – начала 1990-х гг. мало что изменили в этом смысле. Была предпринята попытка заимствовать западные правовые институты, что нашло отражение и в новой российской Конституции, и во вступлении России в Совет Европы, однако в отсутствие системных изменений презрение к государственному закону, по привычке ассоциировавшемуся с репрессивной, ограничивающей свободу личности машиной, расцвело, а уважения к праву на пустом месте так и не возникло. В результате страна получила и разгул преступности, и варварскую приватизацию, и как итог всему советский ренессанс.

            Поколение 1970-х, пережившее свою молодость при брежневском застое, восстановило в стране то, что им было хорошо знакомо, – в сущности, советскую систему госуправления и правоприменения. Приоритетом политики была объявлена «диктатура закона» при сворачивании прав, свобод и демократических институтов, показавших свою «несостоятельность». Все развитие законодательства, за исключением, пожалуй, реформы Гражданского кодекса, шло по пути дальнейшей регламентации всех видов деятельности. Россия завоевала сомнительное лидерство по количеству выпущенных нормативно-правовых актов при том, что практика правоприменения оставляла желать лучшего.

           Этот вектор развития вполне объясним. Если спросить среднестатистического чиновника о смысле такого числа законов, он скажет, что нормативное регулирование призвано держать систему госуправления в узде, иначе она пойдет вразнос. И это тоже отчасти верно. Государство не может поставить над каждым чиновником контролирующее лицо, и эту функцию берет на себя безмолвный закон, призванный ограничивать и контролировать. При этом по старой привычке ограничивать и контролировать предлагается не только чиновников, но и самих граждан.

                Однако государство очевидным образом упускает из виду огромный неиспользованный ресурс для подобного контроля власти чиновников – более 140 млн граждан России. Развитые демократии продвинулись значительно дальше в использовании различных механизмов гражданского контроля – от местного самоуправления и общественных слушаний до механизма парламентских расследований и референдумов, что позволяет высвобождать огромное количество временных, людских и технических ресурсов, которые вместо государственного контроля идут на развитие и рост.

             Чего нам всем не хватает – как во властных кругах, так зачастую и в экспертном сообществе – это доверия к людям, к их способности взять власть в свои руки и заняться самоуправлением, выбирать власть и ответственно ее контролировать. Во властных и экспертных кругах царит мнение о том, что российский народ пассивный, безответственный и ленивый. В действительности у граждан России никогда не было возможности доказать обратное.

                                      Автор – юрист-международник, публицист