Далёкая канонада

Далёкая канонада

Отрывок из романа “Вчера”

В сентябре 1943-го в хуторке, где жил с дедушкой и бабушкой восьмилетний Сенька Серба, у оставшегося в живых населения пробудили надежду слышная по ночам дальняя канонада, зарево пожаров со стороны Запорожья, слухи о том, что фронт наконец-то докатывается до Днепра. С Запорожьем, хотя до него было рукой подать, около пятидесяти километров, не имелось уже никакой связи. Селяне полагались на всё более редких меняльщиков из города. Вскоре полицаи обошли хутор и взяли на учёт весь скот, предупредив о предстоящем его изъятии для нужд великой Германии. Участились заходы беглых румынских солдат. Вид их был жалок. Они, однако, уверенно клянчили у сердобольных бабулек вареную картошку и со знанием дела уверяли, что "Гитлер капут!".

В последних числах месяца как-то поздним вечером за околицей села раздался грохот и народ всполошился, так как за все два года войны никакие воинские части не проходили через хутор, лежащий в стороне от дорог и важных объектов. Ребятишки, несмотря на запреты стариков, высыпали на шум и увидели, как несколько "тридцатьчетверок" лихо осадили у крайней хаты деда Зори под разлапистыми кленами. Стояла тихая и теплая, как свежевыдоенное молоко, осень. От разгоряченной брони боевых машин незнакомо запахло металлом, выхлопом, бензином, моторным маслом, а в тихо оседавшую пыль спрыгнули усталые парни и попросили позвать кого-либо из старших.

- Наши пришли! – истошно завопила детвора, кидаясь к своим дворам…  Через полчаса у танков уже митинговали колхозники. Как ни убеждали их танкисты в том, что они лишь небольшое подразделение, совершающее рейд в тылу врага, энтузиазм не убавлялся.

Не откладывая, повесили самого злобного полицая  Васыля, старшего сына деда Зори, вздёрнули его прямо на огороде за хатой, на старом, усохшем осокоре, и он затих с перекошеным смертью лицом, изумленно глядя на серебряный залив ставка, в котором  только утром наловил ведро краснопёрки.

Двое других полицаев, Юхым и Хвэдир, поклялись, что они не предатели, а партизаны, и если дубасили своих хуторян плётками, то лишь для виду, чтобы втереться в доверие к фрицам...

Командир головной машины, с глазами, полными синей костромской усталости, поддал Хвэдиру, отпуская, под зад кизовым сапогом и сказал тихо и беззлобно, мол, погуляй, покуда фронт пройдет, затем разберутся, что к чему.

Танкисты объяснили тем мужикам, которые им показались потолковее, что горючее у них кончается и ночью они ждут самолеты для заправки. Посовещавшись с народом, решили укрыть машины в густой лесопосадке под соседней Максимовкой, до которой всего-то километра четыре ходу. Мужики пообещали танкистам-освободителям помочь скатать бочки с бензином, если парашюты пораскидает ночным ветром…

Наступил вечер. Уже смеркалось, когда в хату постучались трое румын и слёзно попросили бабушку взять их на постой. Как ни моргал ей деда, откажи, мол, но она пустила их. Зажгли каганец из гильзы малокалиберной пушечки, бабуля накормила картошечкой на постном маслице  изнурённых голодными ночными переходами румын, напоила молоком и уложила спать на свежей ячневой соломе в углу у печи, там, где стоят рогачи (ухваты на длинных рукоятках). Карабины захватчики поставили тоже в углу вместе с рогачами.

Глубокой ночью снова загрюкали в дверь: «Открой, Петровна, пусть враги выходят, будем  их решать…». Бабушка признала Хвэдира и Юхыма.

- Вы шо, сказылыся, чи шо? Воны ж додому йдуть!..– увещевала их бабуся. Но силы были неравны и удары топора в дверь убедили бабушку и дедушку отдать дезертиров Юхыму и Хвэдиру.

Тут надо сказать, что наши родные полицаи Юхым и Хвэдир всё лето распускали слухи, что они тайные партизаны, а в полицаи пошли для маскировки. Видно, оправдывая партизанское звание, они скрутили трёх сонных румын, шутя отобрав карабины. Потом через несколько дней люди, по-конски брызжа слюной, рассказывали, что якобы партизаны отвели румуняк, верещащих как поросята, на шестое поле, за большую лесопосадку, и спихнули в яму скотомогильника. Вслед им стрельнули несколько раз из их же карабинов...

По полю, неотвратимо затихая, вроде долго ещё неслись стоны из шестиметровой ямищи…

Под утро действительно прогудели в высоте вызванные в данный квадрат наши самолеты, но, боясь демаскировать танки, груз скидали без осветительных ракет, да и бочки разбросало километров за шесть, почти под Антоновку. А когда танкисты, слив остатки горючего в один танк, стали объезжать кукурузные поля в поисках бочек, горючего в зарослях кукурузы не оказалось. Бочки тщательно попрятали ушлые да запасливые.

С рассветом над Максимовкой зароились "Юнкерсы", а через час уханье их бомб прекратилось. Затем затарахтели мотоциклы. Сумел ли кто из танкистов затаиться в кукурузе до ночи, никто не знал, но говорили, что танки отстреливались до последнего снаряда…

Затем фрицы пригнали топливозаправщик и оживили захваченные танки, погнав их своим ходом в Запорожье…

Тут же в хутор понаехало до черта жандармерии, и фрицы в момент дознались, что повешен полицай Васыль и брошены в скотомогильник румыны.

Расстреливая Юхыма и Хвэдира, рыжеволосый  и лопоухий немецкий офицер поблагодарил их картинно за уничтожение союзников-дезертиров.

- Малчики! – старательно выговаривал он. - Я приказал вас расстреляйт за трусость и за ложь. Партизан это тот, кто партизан с первый день войны. А вы симулянты…

Спустя несколько дней некоторые бабы защеголяли в косынках из парашютного шёлка. Дед Калистрат плевался им вслед, но не больно поплюешь против ветра. Сеньке запомнился на эту тему поздний разговор деда и бабули. Они часто беседовали, отходя ко сну.

- Слышь, мать? Ты же знаешь, кто больше всех укатили бочек. Так думаю, что сгорят они в адском пламени на том свете. Попомни мои слова, всё искупить придётся, когда оно свою армию пришлет… Спаси, Господь, ратников невинных!..

Конечно, он сказал все это по-украински: колы воно свою армию прыгонэ…

- Ой, Господи, когда же эта напасть кончится. Люды з глузду зъйихалы, йий-богу!..

Сенька тяжело ворочался в уютном закутке за большой отопительной печью (по-украински "груба»), источавшей зимой драгоценное тепло почти до утра. Он никак не мог допустить, что весёлые хуторские мужики сделали что-то непотребное, как то следовало из тональности разговора стариков.

Неверующим считал себя дед, а всё же имя божье стал нередко на всякий случай поминать в дни войны, боялся за сыновей своих. Хоть и отплакали по Георгию, но надеялись, что выплыл он на берег Констанцы, хорошо плавал и был во всем не дурак, учитель ведь. А про Сашку малого и подумать плохое страшным казалось, забрали его в июле 41-го с неполными семнадцатью, даже девчонки ещё не заимел Сашок.

Через несколько   дней Калистрат Гордеевич поехал с внуком в поле за топливом. В степи простирались до горизонта бывшие колхозные угодья. Часть из них селяне с согласия фельдкомендатуры нарезали на большие, по 2-3 гектара, огороды, засеяли их в основном кукурузой и подсолнухом. Но много земли осталось невозделанной, а природа не растерялась и пустоши буйно заросли кураём, он же перекати-поле, осотом, буркуном и невиданной мощи полынью и  чернобылем. Деда, хотя ещё стояли тёплые деньки, начал уже наведываться в поля, заготавливая полынь на зиму. Хуторяне каждую зиму шастали по лесопосадкам, на стыке которых с полями всегда до войны обильно росли сорняки,  заготавливая полынь, стебли которой достигали толщины детской руки. Её рубили, по всякому ломали и тачками или вязанками увозили и уволакивали пахнущее степью и небом добро, чтобы зимой жарко топить печи.

Интересно ходить с дедом в топливные походы, слушать его рассказы про русско-японскую войну, про дядьёв Георгия и Сашку, несомненно, героев, несомненно, где-то поблизости бьющих фрицев. А как деда сворачивал самокрутку, артистически набирая из холщового кисета самосад собственного приготовления! Дед практически не курил. Дома ему запрещала бабушка, да и некогда было заниматься баловством. А в топливных походах за полынью дедуля разрешал себе расслабиться, чего никогда не делал в походах за кизяком.

А как приятно, горько пахли клёны, когда Сенька с дедом  заходили в тень лесопитомника отдохнуть и остыть от неукротимого еще солнца. Что за удовольствие пробежаться по шуршащим, сбитым осенними утренниками кленовым листьям, по ковру нежных акациевых, по огненно-жёлтому покрывалу осокоревых. Деревья в питомнике росли раздельно, вот там - только гледичия, вот там  - исключительно орех, а вот там - молодые топольки.

- Смотри, Сенька, - шепелявил беззубо Калистрат Гордеевич, - смотри, какие довоенной посадки козачки!..

Растёрши в ладошке пахучий ореховый лист, всласть надышавшись тёрпким духом благородного дерева, Сенька пробежал по просеке между клёнами и тополями. На опушке лесопитомника, где раскинулось ещё одно дикое поле, отчеркнутое  кукурузными зарослями  слева у горизонта, он увидел знакомую картину бескрайнего полынного моря с проплешинами черной земли, с гордыми одинокими фигурами высоченных будяков и с непонятными белыми пятнами кое-где на черной земле и на стеблях темно-серой полыни. Сенька подбежал и понял, что это белые бумажки, как кусочки газет.  Схватив один такой листок, он понес его деду.

Боязливо осмотревшись, Калистрат Гордеевич далеко отнёс от глаз руку с листовкой, ибо не захватил очки, и стал трудно читать сводку Совинформбюро, надежно спрятав её затем в карман поношенного фрицевского кителя с выпоротыми погонами и лычками, чтобы почитать дома бабушке.

- Никому не говори про эту бумажку! – почему-то шопотом внушал Сеньке дед, когда вдруг позади них послышался легкий шум, на который они испуганно оглянулись. Из зарослей волчьей ягоды, чьи кусты вольно разрослись за плантацией кленочков, вышел измождённый голодом наш танкист. Правой рукой он тяжело махнул топливо-заготовительной бригаде, приглашая подойти.

- Ну вот, батя, - глухо проговорил красноармеец по-кацапски, - кажись, я один уцелел. Увидел, как вы листовкой нашей интересовались, и подумал, что не сволочи.

Оказалось, ему удалось избежать плена, когда жандармы прочёсывали лесопосадку под Максимовкой, поскольку в момент немецкой атаки он сидел в зарослях, извините, по большой нужде, и вот уже с неделю хоронится в густом питомнике, ожидая подхода фронта. Воду берёт из старого колодца около заброшенных теплиц, а вот поесть ничего нет, две случайно завалявшихся в нагрудном кармане галеты тянул три дня.

Короче, в тот день дед и внук ещё раз съездили за топливом. Краюха кукурузного пирога и глэчик кысляка поддержали ослабевшего танкиста. Молодой, с белёсыми бровями, Александр Матрёнин обещал Калистрату Гордеевичу, что самое большое через неделю фронт будет под Запорожьем. Ну, обещание обещанием, а жить надо. Деда хотел было устроить Матрёнина до прихода наших на горище, иначе – на чердаке. Но танкист не рискнул, и дед с внуком теперь каждый день заготовляли сушняк  в районе лесопитомника…

На следующий день с утра по хутору поползли нехорошие слухи и с стороны Антоновки доносились какие-то крики. Оказалось, что приехала команда полицаев из района, и они идут с того края хутора, выгоняя коров, которых собираются гнать на Днепропетровск на прокорм немецкой армии.

Заголосили бабы, заматюкались мужики, закашляли деды. Сенькины старики придумали хитрый ход. Сеньке поставили задачу отогнать Астру за колхозный сад, где кто-то развел гектара два бахчи, и там пасти её до вечера, пока не пройдет облава.

Он взял хворостину и погнал коровку туда, где прошлой зимой попался в заячий капкан. Пригнав корову на баштан, стал исследовать местность. Сначала просто пасся в тёрне, которым густо заросла балочка, отделявшая сад от бахчевого поля. Спокойно паслась и Астра, поскольку в плетиве арбузных зарослей росло много мышия и вьюнка-берёзки. Семёну в спешке старики забыли сунуть чего-нибудь поесть, но вначале, так как успел позавтракать, есть не хотелось.

Через час-второй он уже подумывал, чем подкрепиться. Бродя по полю, стал присматриваться к Астре и увидел, что она, кроме травы, порой смачно хрумает маленькие кавунчики. Оказывается, под листьями осталось немало небольших, с кулак, кавунчиков, которые не собрали или по малости, или из-за незрелости. Теперь они все созрели, и Сенька стал обжираться ими, находя их все больше. Оботрешь о штанину, трахнешь об коленку и зарываешься в сладчайшую карминную мякоть по уши…

Потом он ещё покрутился с Астрой какой-то час, а затем терпение иссякло и он счёл свою задачу выполненной. Когда пригнал кормилицу ко двору, как раз к дедовой хате подошло и стадо, которое собрали на другой улице полицаи…

Надо было видеть слезы в глазах бедной Сенькиной бабули и редкую злость деда… Так и осталось непонятным, почему облава шла так долго, несколько часов. Видно, каждая бабка спасала свою коровку как могла. Где-то полицаям налили самогону и процесс естественным образом затормозился, где-то гонялись за вырвавшейся тёлкой по огороду…

Так или иначе, но скот угнали на Днепропетровск. Горю Сенькиных стариков не было предела. Не было предела и его стыду из-за предательской поспешности. Но есть Бог на небе! Через неделю несколько коров сами пришли домой. В их числе и бабушкина Астра. Оказалось, что стадо, собранное  со всего района, наши самолеты разбомбили где-то за Ново-Гуполовкой, ближе к Синельниково, километрах в тридцати-сорока. Часть коров убило, часть ранило, остальные разбежались. Умные нашли дорогу домой…

Хотя фронт дрогнул и немцы покатились на запад, в хуторе на несколько дней наступила зловещая тишина. Но однажды в жаркий день к дедовой хате подкатил немецкий бронетранспортер… На броню вылез белобрысый молодой потный немец в пилотке и спросил Сеньку, игравшего в придорожной траве, как проехать на Максимовку.

– Малчик, Максимовка куда ехать?

Малчик испугался и побежал звать бабулю.

Хозяйка вышла, затолкав внука за спину, и объяснила фрицу, как проехать мимо ставка.

– Та отак прямо, а дали чэрэз грэблю и  – якраз до Максымовкы дойидэтэ…

Потом она предложила измождённому оккупанту попить молочка.

– Чи нэ хочете молочка попыты?..

Предложение было понято и с благодарностью принято. Бабушка сходила в погреб и принесла глэчик прохладного молока. На броню повылазило ещё человека четыре растрёпанных потных мужиков, быстро осушивших глэчик. Усталые завоеватели заулыбались и разданкешонились. Бабуля, тесня любопытного Сеньку и прижимая к груди порожний глэчик, медленно отступала во двор.  Двое из них слезли с боевой машины и, отвернувшись и посмеиваясь, пристроились под кустами жёлтой акации, росшей вдоль межи со стороны улицы, основательно полив кусты мощными жёлтыми струями.

Возвращаясь к машине, один из фрицев вдруг полез за пазуху и повернулся к бабе Фросе и Сеньке, что-то лопоча и улыбаясь.

Бабуле стало почему-то страшно, и она попробовала загнать Сеньку к себе за спину. Но тот ничего не понял и вывернулся, Немец вынул из-за пазухи не пистолет и не гранату, а бумажник, из которого достал карточку не по-нашему подстриженной молодой женщины с девочкой лет пяти и мальчиком лет десяти.

– Майнэ фрау… Унзэрэ киндэр!.. – показал фотку плохо выбритый усталый мужик и погладил Сеньку по голове. Спрятал карточку, вымученно улыбнулся и медленно вернулся к боевой машине. Привычно забрался на броню и нырнул в люк. Взревел двигатель.

Потом они дали газу, подняв на сельской улице немыслимую пылищу, и укатили в страшном грохоте на своей раскалённой от полуденного зноя чертопхайке, надолго распугав и разогнав кур.

Войдя в хату, бабуля с Сенькой наперебой стали рассказывать деду Калистрату, лежавшему, как всегда в жаркий полдень  после хоть какого обеда,  на кровати в светёлке, про то, как проскочил на Максимовку заблудившийся фрицевский бронетранспортёр.

– Деда, а мы их ещё и молоком напоили. Они целый глэчик выпили…

– А я думав, шо то мени прыснылося, колы воно загуркотило…

Деда встал и начал ругать бабулю, что его не позвала и что молоком непрошеных гостей напоила.

– Так таки ж хлопци, як и наши, - оправдывалась бабушка. 

Но деда, оказалось, не то испугало, что молоком поделились, а не видел ли кто, как угощали залётных. Как бы не пошло по хутору, а там и до наших, когда придут. За такое воно по головке не погладит…

Матрёнин ошибся всего на один день.

В субботу передовые части Советской Армии прошли через хутор и близлежащие села, остановившись километрах в сорока от Запорожья, чтобы сосредоточиться и подумать перед штурмом города и форсированием Днепра.

Александр Матрёнин нашел свой танковый полк, который как раз расположился на окраине хутора, побрился, получил новый комбинезон и танкистский шлем, влился в новый экипаж, в котором недавно тяжело ранило наводчика, отъелся у старшины и через пару дней подрулил на “виллисе” к усадьбе Гордея Калистратовича.

- Я теперь, батя, - сказал он деду при изумленных соседях, - до Берлина дойду.

Его новый танк с бесстрастным трёхзначным номером на борту стоял в ряду боевых машин, лишь накануне прибывших с Урала и замаскированных в том самом лесопитомнике, где Александр объявился деду и Сеньке.

- На вот, Сеня, на добрую память, - сказал Матрёнин, выдергивая из петель комбинезона узкий кожаный ремень.

А был танкист не из поджарых, грузный, объемистый дядька.

- Когда этот ремешок не станет на тебе сходиться, считай, что ты готовым мужиком стал.

Поясочек едва не три раза обхватил тощенькое тельце Сеньки…

Через две недели Запорожье пало под дружным рывком Юго-Западного фронта.

В приказе № 33 от 14 октября 1943 года Верховного Главнокомандующего эти события подытожены кратко:

“Войска Юго-Западного фронта, продолжая успешно наступательные действия, сломили ожесточенное сопротивление противника и сегодня, 14 октября, штурмом овладели крупным областным и промышленным центром Украины городом Запорожье — важнейшим транспортным узлом железнодорожных и водных путей и одним из решающих опорных пунктов немцев в нижнем течении Днепра.

В боях за освобождение города Запорожье… Особенно отличились:

...9-я гвардейская танковая бригада подполковника Мурашко, 20-й гвардейский танковый полк подполковника Доброзая... 1544-й самоходно-артиллерийский полк подполковника Панкова...

В ознаменование одержанной победы соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение города Запорожье, присвоить наименование Запорожских”.