Олег Кашин: Назло составителям списков

Продолжая писать письма потомкам, я пытаюсь представить, чьим современником для них окажусь я, какие имена будут иметь для них значение, кого они будут помнить, ценить, а о ком из тех, кто сейчас гремит, будет написано только в примечаниях — да, был такой, но ничего интересного после себя не оставил

Я хочу быть для потомков современником Эдуарда Лимонова и Никиты Михалкова, Валентина Распутина и Алексея Балабанова, Бориса Гребенщикова и Егора Летова, и я надеюсь, что ни одно из этих имен через 50 или 100 лет не будет нуждаться в пояснениях, и будут памятники, улицы, портреты в школьных классах. Но это именно мечта, и, как у всякой мечты, у нее есть некоторые трудности в реализации, потому что кто такой для нас, людей 2017 года, Михалков — да вообще никто, мракобес из телевизора, идеолог самой густопсовой державности и человек не столько художественный, сколько придворный, и то, что его придворность в равной мере оказалась распределена между Ельциным, которого он теперь ругает, и Путиным, которого, как все ждут, он будет ругать, когда переживет его, придает Михалкову еще больше одиозности, и до сих пор неясно, что перевесит через десятилетия — его фильмы или злые слова, сказанные о нем современниками, в том числе и мной.

То же с Лимоновым. Он — колумнист самых зловещих кремлевских изданий, самый крикливый критик оппозиции, поджигатель войны в Донбассе и все такое прочее, и до сих пор неясно, кем он войдет в историю — вот этим автором «Известий», предлагающим сажать оппозиционеров, или все-таки человеком, написавшим «Эдичку» и «Дневник неудачника», и если последнее слово через десятилетия окажется за теми, кто сегодня зол на него за его несправедливые слова о Болотной и Навальном, то мне будет обидно, потому что все-таки Лимонов — это Лимонов, и какая разница, что он там писал в «Известиях».

У нас сейчас принято говорить, что историю нашей культуры пишут либералы, но я не думаю, что это хорошо — у меня нет уверенности в наших либералах в том смысле, что они редко оказываются способными воспарить над собственными обидами и предрассудками. Прямо сейчас уничтожается репутация заслуженного писателя Евгения Попова, что-то не поделившего с либералами в писательской организации и получающего теперь тот набор слов в свой адрес, который вполне может обернуться забвением через недолгое время. А Саша Соколов, названный создателями фильма о нем «последним русским писателем», дал вдруг на днях большое интервью, в котором тепло отозвался о ненавидимом всеми либералами Трампе и даже сказал, что рад, что Крым «удалось спасти от разрушения», присоединив его к России — думаю, сейчас Сашу Соколова станет принято не любить, и он тоже может войти в историю с каким-нибудь неприятным примечанием.

Эти примечания, впрочем, в наше время пишут не только либералы — эту технику осваивают и патриоты, которые тоже примерно в те же дни, когда я пишу это письмо, начинают переосмысливать давнюю строчку из песни Константина Кинчева «Здесь каждый в душе Сид Вишез, а на деле Иосиф Кобзон» — модный и талантливый Кинчев в конце 80-х годов прошлого века пел о Кобзоне как о зловещем символе эстрадной казенщины, а теперь вышло так, что воспитанные на песнях Кинчева националисты едут в Донбасс, и с ними едет Кобзон, а Кинчев, бывший когда-то иконой националистов, в Донбасс не едет, то есть Кобзон сам оказался Вишезом, а Кинчев себя не оправдал, и как теперь быть? Тоже непонятно, дискуссия пока продолжается, вопрос открыт.

И если для потомков это будет иметь какое-то значение, то я попросил бы их задуматься, почему так вышло, что все сколько-нибудь значительные люди оказываются спорными, неоднозначными и не укладывающимися в положенные общественно-политические схемы, а кто укладывается в схемы, о том и говорить неинтересно, да даже и имен не вспомнишь — ну кто у нас политически безупречен, артистка Ахеджакова? Я думаю, и потомки могут растеряться — если «против Путина» Ахеджакова и Шендерович, а «за Путина» — Солженицын и Михалков, то, может быть, стоит присмотреться к Путину, может быть, он не так плох, как о нем писали Кашин и прочие современники?

Я хочу передать потомкам, что все строго наоборот. Можете присматриваться к Путину, можете искать в нем хорошее, но дело не в нем, он вторичен, а первичны схемы, в которые у нас всех пытаются загнать. Если на страже схем стоит отставной бухгалтер с табличкой, в которую он заносит, кто какое открытое письмо подписал и кто против кого выступил, то естественным желанием любого, для кого что-то значит свобода, часто становится желание сделать что-нибудь назло этому бухгалтеру, то есть буквально — проголосовать за Путина, воспеть Трампа, призвать к массовым расстрелам и вытатуировать на голове свастику, только чтобы не быть в одном списке с теми, кто идеологически выверен и одобрен.

Мне часто кажется, что именно эта мотивация в большинстве случаев оказывается решающей, все остальное, на что обычно принято списывать излишнюю лояльность и даже сервильность, приходит потом, давая повод для упреков в продажности, но нет, продажность оказывается следствием естественного желания быть не с ними, и если у составителей списков Крым не наш, то даже живущий затворником в Канаде Соколов своей затворнической интуицией догадается, что его право и долг — сказать, что Крым наш. Я думаю, это работает примерно так, это не хорошо и не плохо, просто так есть.

Недавно я наткнулся на круглый стол памяти Юрия Трифонова в журнале «Знамя» летом 1999 года — совсем уже давняя эпоха, Путин только-только начинается, и никто еще не знает, к чему все приведет. Старые писатели, литературоведы и просто друзья и знакомые обсуждают давно умершего прозаика, казалось бы, что в этом может быть актуального и политического? Но в текстах этого круглого стола совсем не из патриотических уст звучат слова «либеральная жандармерия» и даже «либеральный террор» — для литературного мейнстрима конца 90-х Трифонов был непроходимо советским, и люди, доказывавшие его значение для нашей культуры, были вынуждены преодолевать сопротивление этого мейнстрима, бороться с ним, может быть, более яростно, чем сам Трифонов при жизни боролся с советской цензурой. В том отчаянии старых литераторов летом 1999 года сейчас читается безусловная неизбежность будущего антилиберального реванша; сейчас кажется, что весь сегодняшний Мединский, все эти байкеры, весь казенный патриотизм — он откуда-то оттуда, из тех времен, когда от либералов нужно было защищать даже Трифонова. Кто был излишне категоричен 20 лет назад, тот получил ответную превосходящую категоричность в наше время, реванш будет еще более драматичным, и придется он как раз на время наших потомков — кого они проклянут и кто, наоборот, станет их знаменем?

Я хочу, чтобы, отвечая на эти вопросы, они не руководствовались поучениями наших замполитов и не ставили реальное значение людей в зависимость от их очень условных политических пристрастий, взглядов и привычек