Победа, неотличимая от поражения

На модерации Отложенный Ситуация с разрешением митинга на Триумфальной заставляет задаться очевидным вопросом: в чем смысл этой акции, если только не в обнажении фирменной, со знаком качества, подловатости российской власти, запрещавшей то, что разрешено по закону?

В принципе то же самое делали и советские диссиденты: они так же доказывали, что власть преступна, и добровольно отдавали себя на растерзание, играя опасную роль свидетельствования. Чуть-чуть разные пропорции: тогда единицы, сегодня — сотни, но и риск несоизмерим: получить дубиной по башке и провести какое-то время в околотке — совсем не то же самое, что пять-семь лет советских лагерей. Хотя не этот риск по-настоящему страшен: страшно было и есть противопоставлять себя сплошному, как асфальт, большинству. У диссидентов эта пропорция была в сотни тысяч раз оглушительнее. Одиночество, противопоставляющее себя тому, что называется народом, — трудно найти что-то более колючее.

Правда, есть еще одно существенное отличие: тогда, 40-45 лет назад, на стороне диссидентов был такой таинственный и влиятельный, такой неоново-перламутровый Запад вместе со всей своей медийной орудийностью (то есть с наиболее авторитетными средствами массовой информации, интеллектуалами-профессорами и политиками первого уровня). А сейчас, увы, совсем не то. То бишь есть поддержка, но какая-то ленивая, вынужденная, я бы сказал — вымученная. И это, конечно, симптом. В том смысле, что поведение фигурантов вроде бы одно и то же, как бы героическое, а акустика другая. И, на мой взгляд, дело совсем не в том, что, мол, человеческая природа тех и сегодняшних диссидентов принципиально различается. Нет веры, скорее. Ни в наших оппозиционеров, ни в их порядочность (думаю, разницы в разбросе человеческих свойств прошлой и сегодняшней диссидентуры особой нет). Не верит проклятый и, кстати, изрядно пооблупившийся Запад, что из этой борьбы что-нибудь получится. Не верит, что вообще что-нибудь выйдет из нашей пошехонской страны по имени РФ. Не верит ни в великую нашу родину, ни в великий русский народ, ни в нашу трудовую со знаком поражения на лице интеллигенцию.

То есть, да, понятно, люди борются, отстаивают честь безучастного общества, но какая-такая, думают там, на другом берегу Атлантического океана, честь у этого болота, которое демонстративно отвернулось от столь фундаментальной штуки, как личная свобода? И действительно, ведь если нас со всей нашей культур-мультур, со всеми нашими гениями-хрениями, всей нашей неповторимой историей проверить на вшивость только последними двадцатью годами, то выходит один какой-то позорный бзик-пшик. Дали свободу — отдали свободу, сверху дали — наверх и отдали. Туда-сюда-обратно — тебе и мне приятно. А самое главное, не только мы сами, никто уже из серьезного люда не верит, что Россия — это не какое-то заколдованное место под названием, не знаю, ну, пусть будет дойная углеводородная корова.

К чему я развожу эти занудно-печальные рулады? Совсем не затем, чтобы в очередной раз уколоть русскую великодержавность и щелкнуть по носу ура-патриотическую общественность. А затем, чтобы призвать главных виновников к самой настоящей ответственности. А если кто спросит, кто эти главные виновники, то я должен-таки уточнить: мы как раз за это и отвечаем. То есть не только мы, конечно, весь российский народ, как водится, тоже несет ответственность, но мы — прежде всего. А мы — это российские демократы и либералы.

То есть Путин и его кодла, конечно, дождутся суда истории и даже больше. Да, отнял наш коллективный ВВП свободы сначала медийные, потом судебные и избирательные, вообще отнял историю как дистанцию для пристального взгляда, и значит, нет таких гирь, которых нельзя было бы ему и всей его компании повесить на шею. И я сам готов это делать. Но народ наш рассейский почему-то именно нас очень не любит. И хотя никакого такого почтения к самой дефиниции народной любви я не испытываю, как вообще не испытываю ни малейшего уважения к такому понятию, как большинство, однако очень сомнительно, чтобы вся эта нелюбовь возникла, как Венера из пены, то есть чтобы за всеми этими яркими чувствами не стояло совсем никакой причинно-следственной связи.

И причинно-следственная связь, ясное дело, есть. Мне сейчас придется говорить от лица великого русского народа, так что если что не так — извиняйте. Но если я правильно понимаю, год, когда надломилось общественное мнение, — это год 1992-й. Да, реформы-деформы, девальвация-ревальвация, расслоение-перестроение. Но ведь демократы — это совсем не только гайдаровское правительство, не только лукавое обещание двух волг взамен бумажки под называнием ваучер, не только чубайсовская потемкинская приватизация. А и очень отчетливая роль демократов как дымовой завесы, под прикрытием которой и возможно стало тем немногим, «кто смел», поделить и распилить трухлявое тело советской родины на лакомые части и заложить основы будущей несправедливости.

То есть те приятели, что пилили за сценой гири, пилили их только потому, что в это время на сцене в последнем решительном клинче сошлись демократы и коммунисты, сражавшиеся не на жизнь, а на смерть. А на самом деле сознательно или неосознанно (сознательно вряд ли) исполняли роль отвлекающего маневра, позволившего мерзкой советской номенклатуре конвертировать свою власть в деньги, а потом и очень быстро деньги конвертировать опять во власть и в те же деньги, только уже бÓльшие. Каждый из нас был на своем месте. Каждый делал, что мог. Количество демократов, я имею в виду порядочных людей среди них, получивших хоть шерсти клок с паршивой овцы по имени приватизация, можно пересчитать по пальцам. Я не получил, ты не получил, он не получил. Но роль-то дымовой завесы все равно сыграли, и доверия нам за это нет, не будет, хоть лавочку закрывай. Однако спросите себя, многие ли сегодня готовы на такую исповедь (если не покаяние), на которую решился Юрий Афанасьев. Уважаю без шуток.

Думаю, надо каяться. Пора. Как бы ни сложилось дальше, путинский режим исторически обречен. Но ведь кто бы ни пришел потом к власти, доверия демократам просто так не возникнет. Почему бы опять людям не думать, что новая перестройка опять будет за бабки, за власть, хорошо конвертируемую, за то, чтобы одни начальники ушли, а другие пришли, а мы — интеллектуалы — вновь исполним лишь роль дымовой завесы. Кто может доказать, что так не будет и что так порою не есть сейчас?

Да, то, что называется народом, у нас на положении неразумного дитяти, и это мягко сказано, иногда хочется попросить консультацию у детского психиатра: не олигофрения ли, не дауны ли в родне, не пила ли беспробудно мама Валя? Но это тот случай, когда ни родителей, ни их потомство не выбирают. Какой есть, такой есть наш главный наблюдатель и судия. Другого народа у меня для вас нет. Но с него спрашивать, как с рыбы за драный зонтик. Мы зря шумели. Мы не с теми сражались. Мы не договаривали тогда, не договариваем сегодня. Мы упрощали и упрощаем. Коммунисты, с которыми была борьба в прошлый раз, были неудачливой частью номенклатуры, которую победила часть никак не менее подлая, но более хитрая и удачливая. Мы ответственны за несправедливость, так как, по сути, стояли на шухере, пока фирменные бандюки-индюки набивали себе карманы. Да, мы были не в доле (а кто-то был). Но мы больше всех шумели, и благодаря этому, а не только дедушке Ельцину, к власти пришли эти самые номенклатурщики-чиновники в меховых плащах с великодержавным подбоем.

И как ни смешно, Запад сегодня на стороне нашего, так сказать, народа. Он не верит в РФ с той же примерно силой, как электорат не верит нам. Запад говорит: душой чую — ни хера у вас не получится. А народ говорит: ух, и сомневаюсь я в адекватности и — как бы это безобиднее сказать – вменяемости наших интеллектуалов из демократического извода. И я вам скажу, эта связка дорогого стоит. Будущее под сомнением. И сказать, что я знаю, где выход, преувеличение. Разве то, что врагами были и остаются не коммунисты, а, так сказать, конформисты. Но это и так понятно.МИХАИЛ БЕРГ