Русский не должен умереть...

На модерации Отложенный …Со времен победоносной войны на Западе в немецких лагерях находилось множество военнослужащих европейских стран. Поскольку это были европейцы, а не советские недочеловеки, их содержали практически в идеальных условиях. Военнопленные получали регулярную помощь от Красного Креста, переписывались с родными. Проблем с питанием военнослужащие европейских стран также не испытывали: «Шкафчики были полны еды, а плитки шоколада они просто не успевали съедать…». [557 - Шнеер А. Плен… С. 34.] В некоторых лагерях имелись даже площадки для занятий физкультурой и теннисные корты, а также парк для прогулок, обнесенный, правда, колючей проволокой. И уж чтобы никто не мог упрекнуть германскую империю в невыполнении международных законов и обычаев войны, ОКВ выделяло деньги на специальное обучение слепых британских военнопленных.

Images des Grandes Vacances («Изображение больших каникул») – именно так назвал свой фотоальбом, посвященный почти 5-летнему пребыванию в немецких лагерях для военнопленных, бывший французский военнопленный Франсис Амбриер. Для большинства западных военнопленных пребывание в плену и оказалось именно такими «каникулами», куда более безопасными, чем пребывание на фронте. [558 - Шнеер А. Плен… С. 37, 55, 65.]

Когда в этот маленький рай привозили советских недочеловеков, западные военнопленные испытывали настоящий шок. Кто бы мог подумать, что столь цивилизованные и благородные немцы могут так поступать с людьми?

Я не могу рассказывать здесь обо всех этих несчастных русских, выживших в Раве-Русской, не испросив разрешения Трибунала воспроизвести здесь страшное зрелище, представшее перед всеми нами, французами, которые находились осенью – зимой 1942 года в концентрационном лагере в Германии, обо всем, что мы увидели, когда стали прибывать первые партии русских пленных. Что касается меня, то я присутствовал при этом зрелище однажды в воскресенье; все это казалось мне неправдоподобным. Русские шли в колонне по пять человек, держась за руки, так как никто из них не в состоянии был передвигаться самостоятельно. Они были очень похожи на бродячие скелеты.

Мы видели много фотографий концентрационных лагерей и лагерей смерти, наши несчастные русские товарищи были в таком же положении с 1941 года. Их лица были даже не желтыми, а зелеными, у них не было сил двигаться, они падали на ходу целыми рядами. Немцы бросались на них, били прикладами ружей, избивали кнутом. Так как это происходило в воскресенье, в полдень, то заключенные в общем пользовались некоторой свободой, внутри лагеря, разумеется. При виде всего этого французы начали кричать, и немцы заставили нас возвратиться в бараки. В лагере русских тотчас же распространился тиф, из 10 тысяч прибывших в ноябре к началу февраля осталось 2500.

Русские военнопленные, еще не будучи мертвыми, были брошены в общую могилу. Мертвых и умирающих собирали между бараками и бросали в тележки. Первые дни мы еще видели трупы в тележках, но так как германскому коменданту было не очень приятно видеть, как французские солдаты приветствовали своих павших русских товарищей, впоследствии трупы прикрыли брезентом…. [559 - МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 200.]

Это показания, сделанные на Нюрнбергском трибунале французом Полем Розеном. Однако поражены были не только содержавшиеся в тепличных условиях военнопленные из европейских стран. Даже узники концентрационных лагерей – Освенцима, Дахау, Маутхаузена – приходили в ужас, увидев обращение с советскими военнопленными. Испанец Франсуа Буа рассказывает о не менее чудовищной картине:

…Как только военнопленные вошли в лагерь, стало ясно, что они находятся в ужасном состоянии. Они даже ничего не могли понять. Они были так обессилены, что не держались на ногах. Их тогда поместили в бараки по 1600 человек в каждом. Следует отметить, что эти бараки имели 7 метров в ширину и 50 метров в длину. У них была отобрана почти вся одежда, которой у них и без этого было очень мало. Им было разрешено сохранить только брюки и рубаху, а дело было в ноябре месяце. В Маутхаузене было 10 градусов мороза. По прибытии оказалось, что 24 человека из них умерло в то время, когда они шли 4 километра, отделявшие лагерь Маутхаузен от станции… Через несколько недель они были совершенно без сил, и тогда к ним стали применять систему истребления. Их заставляли работать в самых ужасных условиях, избивали, били палками, над ними издевались. Через три месяца из 7000 русских военнопленных осталось в живых только 30. [560 - МНП. Вар. 1. Т. 5. С. 562.]

Режим содержания советских и европейских военнопленных устанавливается разный – даже в одном и том же лагере.

В распоряжении командования 6-го военного округа по обращению с военнопленными на это обращается специальное внимание. Вот два положения одного и того же приказа. Первое касается военнопленных европейских стран.

«Военнопленные, которые подозреваются в участии в подпольных организациях или движении Сопротивления, должны по требованию гестапо передаваться для допроса. Они остаются военнопленными, и с ними следует обращаться как с таковыми».

Русских ждет более строгая кара за гораздо меньшее преступление.

Советские военнопленные… отказывающиеся работать, проявляющие себя агитаторами и оказывающие нежелательное влияние на готовность других военнопленных работать, должны быть направлены соответствующим лагерем в ближайшее отделение гестапо и исключены из категории военнопленных. [561 - МНП. Вар. 1. Т. 7. С. 219–220.]

В приказе по лагерю № 44 указывается:

В тех особых случаях, когда военнопленные в результате того, что их жилые помещения находятся внутри места работы, не имеют возможности пользоваться свежим воздухом, их можно для сохранения трудоспособности выводить на свежий воздух.

Когда в лагерь привозят русских, немедленно издается дополнение к приказу: «Разъясняется, что он не относится к советским военнопленным». [562 - МНП. Вар. 1. Т. 5. С. 345–346.]

Даже свежего воздуха и того не достается советским недочеловекам! Они мрут как мухи, однако темпы их уничтожения не удовлетворяют Берлин. 25 ноября 1943 года Борман в циркулярном письме призывает к большей жестокости по отношению к советским военнопленным. «Отдельные администрации гау в своих отчетах указывают, что охрана слишком мягко обращается с военнопленными… Начальник управления по делам военнопленных при верховном командовании вооруженных сил теперь издал всем комендантам лагерей недвусмысленный приказ… В тех случаях, если будут получены новые жалобы о нежелательном обращении с военнопленными, они должны немедленно передаваться комендантам лагерей для военнопленных». [563 - МНП. Вар. 1. Т. 6. С. 207–208.]

Но как бы ни ужесточался режим, советские люди сопротивлялись. Ломали станки, на которых должны были работать, бежали из лагерей, калечили сами себя – лишь бы не работать на ненавистный Рейх. И не менее важным, чем саботаж, оказывалось духовное сопротивление. Проданная фермеру девушка по ночам в хлеву шептала русские слова – она не желала потерять родной язык. В бараках остарбайтеров и военнопленных по ночам вполголоса пели советские песни – они, несмотря ни на что, верили в грядущую Победу. И порою эта вера вырывалась наружу.

Как описать духовный подвиг? В одном из концлагерей советские женщины-военнопленные всем бараком отказались выполнять какой-то приказ. Они знали, что согласно Женевской конвенции имеют право не выполнять подобных приказов; но знали они и то, что в войне с Советским Союзом немцы нарушали международные конвенции на каждом шагу, что попасть в концлагерь для женщины-военнопленной было большой удачей, что обычно их насиловали и убивали сразу, не доводя даже до пересыльных пунктов. Они знали, что за саботаж полагается смерть; трубы крематория были хорошим тому напоминанием. Но они отказались – и ошеломленное лагерное начальство не решилось отправить в крематорий всех. Женщин лишь лишили обеда и заставили полдня маршировать по главной улице лагеря – Лагерштрассе.

То, что случилось дальше, известно из рассказа узниц лагеря.

Помню, как кто-то крикнул в нашем бараке: «Смотрите, Красная Армия марширует!» Мы выбежали из бараков, бросились на Лагерштрассе. И что же мы увидели?

Это было незабываемо! Пятьсот советских женщин по десять в ряд, держа равнение, шли, словно на параде, чеканя шаг. Их шаги, как барабанная дробь, ритмично отбивали такт по Лагерштрассе. Вся колонна двигалась как единое целое. Вдруг женщина на правом фланге первого ряда дала команду запевать. Она отсчитала: «Раз, два, три!» И они запели:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой…

Я и раньше слышала, как они вполголоса пели эту песню у себя в бараке. Но здесь она звучала как призыв к борьбе, как вера в скорую победу.

Потом они запели о Москве. [564 - Шнеер А. Плен… С. 323–324.]

Наказание было превращено в демонстрацию силы – и сколько мужества и веры требовалось иметь, чтобы сделать подобное!

Конечно, у каждого остарбайтера, и у каждого военнопленного имелся способ вырваться из ада лагерей, спасти свою жизнь. Однако немногие соглашались заплатить требуемую цену за освобождение. А ведь и цена-то, по сравнению с жизнью, вроде бы была невысока. Всего-то-навсего: предать свою страну.

Создаваемые нацистами коллаборационистские формирования нуждались в людях; по лагерям постоянно разъезжали вербовщики, агитировавшие взять в руки оружие и воевать против своей страны. Однако совершить предательство, воевать на стороне палачей соглашались немногие. Если бы солдат американской, британской или французской армии держали практически без еды, заставляли работать по 12–14 часов в сутки, постоянно избивали, убивали за малейшую провинность – словом, если бы с ними поступали как с советскими недочеловеками, а потом бы пообещали жизнь, относительную свободу и армейский паек, тогда бы мир стал свидетелем по-настоящему массового сотрудничества с нацистами. А советские граждане, находясь в тяжелейших условиях, в большинстве своем достойно выдержали этот искус. Да и многие согласившиеся делали это в надежде бежать и уже в скором времени переходили к советским партизанам: целыми подразделениями, с оружием и пленными немецкими офицерами.

Летом 1944 года в концлагерь Дахау привезли целую партию старших советских офицеров: генералов, полковников, майоров. «В последующие недели их допрашивали в политическом отделе, то есть их доставляли после каждого такого допроса в совершенно истерзанном состоянии в госпиталь, так что я мог видеть некоторых из них, – вспоминал впоследствии один из узников концлагеря. – Это были люди, которые неделями могли лежать только на животе, и мы должны были удалять отмиравшие части кожи и мускулов оперативным путем. Некоторые не выдерживали подобных методов допроса и погибали, остальные 94 человека по распоряжению из Берлина, из главного управления имперской безопасности, в начале сентября 1944 года были доставлены в крематорий и там, стоя на коленях, были расстреляны выстрелом в затылок». [565 - МНП. Вар. 1.T. 5. С. 579.]

Так умирали советские офицеры. Не только командиры вермахта – даже эсэсовцы проявляли уважение к подобному мужеству. «Почему, например, русских офицеров долго не держали в одном лагере? – вспоминал штурмбаннфюрер Авенир Беннигсен. – Потому что они начинали пакостить немцам». [566 - Шнеер А. Из НКВД в СС и обратно. С. 93.]

Что такое честь, знали не только военные. В лагерях остарбайтеров, куда добирались власовские пропагандисты, их ожидал неласковый прием. Узник рабочего лагеря Крюммель под Гамбургом Л. Ситко хорошо запомнил тот день, когда остарбайтеров собрали на площади и на трибуну перед ними вылез бывший советский генерал в немецкой форме – Малышкин.

Все происходило как во сне. Проволока, вахманы, люди в немецких мундирах говорят на чистом русском языке о великой России. В двухтысячной толпе были и женщины. Они первые закричали: «Позор! Позор!» – возглас, подхваченный мужчинами. Под эти крики Малышкин и его спутники ретировались в комендатуру, а нас разогнали вахманы. Наши показали гостям, с кем они…

Генерал со свитой уехал. Капитан Бережков остался и несколько дней ходил по лагерю, останавливая то одного, то другого остовца, уговаривая вступать в русскую армию. Нашлись, нашлись добровольцы, всего несколько человек, их освободили от работы, выделили отдельную штубу, где они стали ждать отправки. [567 - Полян П.М. Жертвы двух диктатур… С. 113; Андриянов В.И. Архипелаг OST. С. 82.]

А ведь режим в «рабочих лагерях» был не менее ужасающ, чем в лагерях военнопленных, и вырваться из них хотелось не меньше. Но – не любой ценой.

…Лагеря для восточных рабочих рассеяны по всему Рейху. Большие – при крупных предприятиях и маленькие, на два-три барака. Непременная охрана и колючая проволока. Если охрана не справляется и обеспечить должную производительность труда не удается, в дело вступает гестапо. Об этом четко говорится в инструкции:

Борьба против нарушений дисциплины, включая отказ от работы и бездельничанье, будет вестись исключительно тайной государственной полицией… В случаях серьезных нарушений, то есть тогда, когда средства, которыми располагает начальник охраны, недостаточны, должна вмешиваться государственная полиция, используя те средства, которые находятся в ее распоряжении. В таких случаях, как правило, будут применяться только строжайшие меры, как то: перевод в концлагерь или особая мера. [568 - МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 573–574.]

«Особая мера» применяется регулярно. «Я думаю, что я буду недалек от истины, – вспоминал доктор концлагеря Дахау Франц Блахи, – если скажу, что из всех казненных лиц в этом лагере примерно 75 процентов составляли русские граждане, и это касалось главным образом мужчин и женщин, которых присылали из других мест для казни». [569 - МНП. Вар. 1. Т. 5. С. 578.]

В заводских цехах, куда остарбайтеров пригоняют на работы, их встречают плакаты, напоминающие об их статусе: «Славяне – это рабы».

…В сорок втором году еще не все остарбайтеры работали в лагерях. Некоторым повезло: они трудились на фермах, «у бауэра». Там столь же много работы, больше произвола, но, по крайней мере, нельзя умереть с голоду: всегда можно съесть предназначенное для свиней варево. А на заводах остарбайтеры обгрызают кору с деревьев.

Сорок третий год принес столь долгожданную победу под Сталинградом. Рейх оделся в траур. В концлагере Равенсбрюк заключенных выгнали из бараков, построили в колонны и привели к бане. Баня располагалась рядом с крематорием. Людям приказали раздеться догола и оставили стоять. На февральском морозе они стояли, сбившись в кучу, согревая друг друга, ожидая смерти. Потом их завели в баню, облили горячей водой и отвели обратно в барак. Три дня не давали есть. [570 - Я это видел… С. 109.]

Остарбайтерам тоже аукнулось немецкое поражение. После капитуляции армии Паулюса вышло специальное указание: все восточные рабочие должны содержаться в лагерях. [571 - МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 584.] Отныне каждый мог ощутить, что лагерь для остарбайтеров немногим отличается от лагеря для военнопленных. Это сходство специально подчеркивается в распоряжении рейхсмаршала Геринга: «Использование и обращение с советскими русскими на практике не должно отличаться от обращения с военнопленными». [572 - Война Германии против Советского Союза. С. 207.]

Уже после войны специальная комиссия конгресса США будет обследовать бесчисленные лагеря по всей Германии. В отчете комиссии указывается:

Обращение с этими заключенными… обычно заключалось в следующем: они содержались в деревянных бараках, которые в нормальных условиях должны были бы вмещать в десять раз меньше людей. Они были вынуждены спать на деревянных нарах в три или четыре этажа, грязное тряпье служило и постелью и одеялом.

Их пища обычно состояла из полуфунта черного хлеба в день и водянистого супа в полдень и вечером, а иногда они и этого не получали. Ввиду скученности и недостатка питания увеличивались вшивость и грязь, распространялись болезни; те из заключенных, которые быстро не умирали от истязаний и болезней, медленно и мучительно умирали от голода.

Несмотря на преднамеренную программу умерщвления заключенных голодом, мы не нашли никаких признаков, что германский народ в целом страдал от недостатка пищи или одежды. Этот контраст был столь разительным, что мы могли прийти только к одному выводу – доведение до голодной смерти было преднамеренным. [573 - МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 586.]

Выводы комиссии могли стать откровением лишь для наивных американцев. Любой советский гражданин, побывавший на нацистской каторге, знал: от лагерей смерти и лагеря военнопленных, и лагеря остарбайтеров отличает лишь отсутствие газовых печей и крематориев.

Как правило, лагеря остарбайтеров переполнены. «Условия во всех этих лагерях были ужасны… В некоторых лагерях было в два раза больше людей, чем допускали жилищные условия, – вспоминал старший лагерный врач Вильгельм Егер. – Несмотря на то что санитарными органами был установлен минимум расстояния между кроватями в 50 см, он совершенно не соблюдался, и кровати стояли на расстоянии 20–30 см друг от друга». [574 - Преступные цели… С. 266.]

Впрочем, это значительное послабление: в барак, рассчитанный на сто пятьдесят человек, запихивают лишь две с половиной сотни остарбайтеров. В расположенных неподалеку лагерях военнопленных в таком же бараке размещаются восемь сотен человек.

Те, кто видит, в каких условиях существуют остарбайтеры, приходят в ужас. «Много русских женщин и девушек работают на фабриках „Астра Верке“, – пишет сыну немка. – Их заставляют работать по четырнадцать и более часов в день. Зарплаты они, конечно, никакой не получают. На работу и с работы они ходят под конвоем. Русские настолько переутомлены, что они буквально валятся с ног. Им часто попадает от охраны плетьми. Пожаловаться на побои и скверную пищу они не имеют права». [575 - МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 539.]

Скверная пища – это очень мягко сказано. Остарбайтеры получают на тысячу калорий меньше минимума, установленного для немца. Там, где немецкие рабочие, занятые на тяжелой работе, получают 5 тысяч калорий в день, восточные рабочие получают только 2 тысячи. Впрочем, официальные нормы питания часто не соблюдаются: пища разворовывается охранниками и персоналом лагерей. [576 - Преступные цели… С. 267–268.]

На заводах Круппа раз в день выдается суп. Если, конечно, это можно назвать супом. «Собственно говоря, это была вода, в которой плавали кусочки турнепса, – писал своему другу немецкий мастер. – И больше всего она походила на помои… Эти люди обязаны работать на нас – отлично, но следует позаботиться, чтобы они получали хотя бы минимум необходимого. Мне приходилось видеть кое-кого в лагере, и у меня буквально мурашки по коже бегали…». [577 - Андриянов В.И. Архипелаг OST. С. 40.] Старому рабочему невдомек, что все развивается по плану. Из остарбайтеров выжимают все, что возможно, а когда они умирают, никто об этом не сожалеет. Разве можно сожалеть о смерти недочеловеков? Тем более что ведомство Заукеля привозит в Рейх все новые миллионы рабов. Первая вербовочная кампания увенчалась успехом; за ней следуют вторая, третья и четвертая…

Во время очередной вербовочной кампании по чьему-то недосмотру в Запорожье пришло письмо от угнанных в Германию сестер. Не стандартное, заранее отпечатанное в типографии, где надо лишь проставить имя адресата, написать несколько теплых слов и расписаться. Письмо подлинное, читать которое больно, особенно если его писали родные тебе люди.

…Живем мы совсем плохо. Дорогие родные, пишу письмо, а сама и бумаги не вижу за слезами. Пришла с работы, еле в барак залезла. Я шла, а голова у меня болит и кружится, и такая тяжелая, что падает с плеч, руки и ноги болят, в сердце колет, горло заложило, что я еле дышу, а смотрю будто сквозь туман.

Дорогие родные, шли мы на работу, выпили по одной кружке чая, чуть сладенький, и 200 граммов хлеба. Всего хлеба нам дают 300 граммов. Родная мамочка, разве я у тебя так когда-нибудь кушала летом, когда теперь есть помидоры, огурцы и разные фрукты и разные другие продукты! А мы не то что не кушаем их, но абсолютно и не видим. В такой прекрасный летний день очень долго ждать такого обеда. Придешь в барак, скушаешь кусочек хлеба и черпак силоса, то так печет в груди, что места не находишь. А работать заставляют, а не работаешь, в затылок так дадут, что и в глазах засверкает, хотя в них сверкает и без него. Нас считают тут самыми последними, смеются как только кто хочет. За что мы так мучаемся в наши молодые годы! Некому пожалеть, никто не спросит – кушали ли вы, здоровы ли вы! Когда украинцы здесь болеют, то говорят, что они притворяются и не хотят работать. Для нас у них врача нет. От такой жизни, от такого климата мы не гарантированы, что проживем зиму. Хоть домой поедем на зиму, а хоть подохнем. Хлеб нам дают ржаной, по 300 граммов, только он смешан с сосновыми опилками, а муки лишь 25 %, кушаешь его как полову, – так и шелестит. Мамочка, готовят нам такое, что наша свинья не ела бы такого супа и такого картофеля. И больше абсолютно никакого приварка не видим. Сегодня как раз три месяца, как мы здесь работаем, и нам чем далее, все хуже и хуже.

Ваши дочери Шура и Галя. [578 - Запорожская область в годы Великой Отечественной войны, 1941–1945: Сборник документов. – Запорожье: Запорожскиздат, 1959. – С. 80.]

«Чем дальше, тем хуже и хуже». Проходит несколько месяцев, максимум полгода – и восточные рабочие превращаются в шатающиеся от ветра тени. Исследо вания, проведенные на заводах Круппа, показали: у некоторых рабочих не хватает сил даже на то, чтобы поднять кусок металла и положить его на станок. «Такие же условия, – говорится в отчете, – существуют во всех других местах, где работают русские рабочие». [579 - МНП. Вар. 1. Т. 4. С. 564–565.] Голод – основное чувство, которое испытывают люди. От голода теряют сознание, от голода умирают.

Умирают, впрочем, и от болезней.

В лагерях остарбайтеров бушуют эпидемии. Особенно широко распространен туберкулез; согласно отчетам немецких врачей, больных туберкулезом вчетверо больше, чем обычно. «Татары и киргизы, – докладывал немецкий врач Карл Егер, – умирали как мухи: из-за плохих жилищных условий, из-за плохого качества и малого количества пищи, из-за переутомления, из-за того, что они не могли достаточно отдыхать». [580 - Преступные цели… С. 266–268.] Русские, украинцы и белорусы умирали по тем же причинам.

Некоторым остарбайтерам улыбалась удача: их признавали негодными раньше, чем они погибали. И тогда, пережив ад «обратных эшелонов», они возвращались домой. Даже родные с трудом узнавали в вернувшихся еще недавно молодых парней и девушек. Возвратиться, конечно, удавалось немногим – однако в этой призрачной возможности заключалось еще одно отличие остарбайтеров от военнопленных. Тех не отпускали на волю; это было запрещено специальным распоряжением ОКВ. Тех, кого уже нельзя было использовать: нетрудоспособных, раненых и больных, передавали полиции безопасности и СД «для решения их судьбы». Решение было стандартным – смерть. [581 - Шнеер А. Плен… С. 295.]

Впрочем, обычно больные не доживали ни до обратных эшелонов, ни до передачи их в руки СД. Они просто умирали – мучительно, обыденно и незаметно. «Анатолий прожил до 25 декабря 1944 года. К этому времени он настолько исхудал, что остались буквально одни кости и кожа, да и то вся синяя от побоев. В этот день после четырех часов дня Анатолий спокойно, как будто засыпая, умирает. Когда он упал, я подполз к нему и взял его за руки. Посадил и старался с ним поговорить, но голова его уже не держалась, и он не произнес ни одного слова перед смертью. Только один раз, очевидно, набравшись последних сил, посмотрел на меня, глаза его наполнились слезами, и голова снова опустилась. Сколько я ни старался ее держать, разговаривать с ним, но с каждой минутой силы его покидали, и его голова смертельно осталась лежать на моих руках». [582 - Я это видел… С. 120–121.]

Когда хоронят восточных рабочих, об их смерти составляют свидетельство. Порядок прежде всего! В последнем лагерном документе уничтоженных людей записывают номер и фамилию. В графе «преступная деятельность» указывается: «советский русский». [583 - Андриянов В.И. Архипелаг OST. С. 53.] Военнопленных хоронят безымянными.

После войны в европейских странах стали считать могилы советских военнопленных и остарбайтеров. Только в Германии, Австрии, Чехословакии, Венгрии и Румынии насчитали 36 104 захоронения, многие из них – общие, большая часть – в Германии. Самые большие захоронения насчитывают сотни тысяч «уничтоженных трудом» людей. [584 - Земсков В.И. Проблема советских перемещенных лиц (1944–1956) // Война 1941–1945 годов: Современные подходы. – М.: Наука, 2005. – С. 513.]

И по сей день историки не могут подсчитать, сколько же советских граждан было угнано на работы в Рейх. Современные вычисления дают цифры, колеблющиеся в районе 8—10 миллионов (включая 2 миллиона военнопленных). Однако точно известно: назад вернулись лишь 5,35 миллиона. [585 - Полян П.М. Жертвы двух диктатур… С. 131–132, 140; Земсков В.Н. Проблема советских перемещенных лиц. С. 513.]

Остальные были уничтожены.

Живые голоса (5):

«Вот такой была добровольная отправка»

Угнали меня из родного села зимой сорок второго. Полицай (говорят, он жив) заставил родителей привести детей на колхозный двор. Мне было 14 лет. И повезли нас в Золотоношу.

Помню, как мама бежала за санями, хотела дать мне в дорогу сухарей торбочку и упала в снег, потеряв сознание. А нас увезли. И осталась мама с малолетним сыном, моим братишкой. Ведь старшую сестру Таню угнали в Германию еще раньше.

Зинаида Моисеенко, г. Киев

На товарных вагонах фашисты развешали лозунги: «Украина посылает лучших своих сыновей и дочерей в прекрасную Германию в благодарность за освобождение». В тот же майский день 1942 года мы узнали, что в Киеве на площади Богдана Хмельницкого повесили саботажников, которые отказались ехать в Германию. Вот такой была добровольная отправка.

Екатерина Луценко, с. Сунки, Черкасская обл.

Играли мы во дворе с мальчишками в «палочки-стукалочки». Въехала большая машина, из нее выскочили немецкие солдаты, стали нас ловить и бросать в кузов под брезент. Привезли на вокзал, машина задом подошла к вагону, и нас, как мешки, побросали туда.

Вагон набили так, что первое время мы могли только стоять. Взрослых не было, одни дети и подростки. Два дня и две ночи везли нас с закрытыми дверьми, слышали только, как колеса стучат по рельсам. Днем еще свет как-то пробивался сквозь щели, а ночью становилось так страшно, что все плакали: нас куда-то далеко везут, а наши родители не знают, где мы. На третий день открылась дверь, и солдат бросил в вагон несколько буханок хлеба. Кто был ближе, успел схватить, и в одну секунду этот хлеб проглотили. Я был в противоположной стороне от двери и хлеба не видел, только мне показалось, что на минуту почувствовал его запах.

Володя Ампилогов, 10 лет

28 августа 1943 года из села Меловое угнали всех парней и девушек 1926 года рождения. Мне эта дата врезалась в память как никакая другая. На всех дверях висели списки жителей и приказы: «Если завербованный сбежит, вся семья будет расстреляна.

Наталья Мирошниченко, г. Северодонецк

Стали нас отбирать для вывоза в Германию. Отбирали не по годам, а по росту, и я, к несчастью, была высокого роста, как отец, а сестренка, как мать, маленького. Подошли машины, вокруг немцы с автоматами, меня загнали в машину с соломой, сестра кричит, ее отталкивают, под ноги стреляют. Не пускают ко мне. И так нас разлучили…

Полный вагон… Битком набитый… Полный вагон деток, не было никого старше тринадцати лет. Первый раз остановились в Варшаве. Никто нас не поил и не кормил…

Привезли на санитарный, видимо, пункт. Раздели всех догола, вместе и мальчиков, и девочек, я плакала от стыда. Девочки хотели в одну сторону, мальчики в другую, нас сбили в одну кучу, наставили шланг с каким-то непонятным запахом… Не обращали внимания: глаза не глаза, рот не рот, уши не уши, – провели санобработку. Затем раздали полосатые брюки и пиджаки типа пижам, на ноги – деревянные сандалии, а на грудь прикрепили железные бирки «Ost».

аля Кожановская, 10 лет

Выдали мне рабочий номер – 2054, потом завели в барак. Двухъярусные нары, бумажные матрасы, вместо подушек – рвань со стружками.

В три ночи (или утра) полицай оглушительно орал:

«Подъем!» За малейшее промедление безжалостно бьют палкой или куском кабеля. Первая смена в шахту спускалась в 6 часов, голодная. Есть нам давали один раз в сутки, после работы.

Еда готовилась так: в котел на 350 литров бросали одно ведро картошки, три ведра картофельных очистков с брюквой и пачку маргарина.

Василий Соколик, г. Докучаевск, Донецкая обл.

Кто-то стонал, кто-то кричал во сне, где-то разговаривали шепотом. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, сердце вроде не билось… Постепенно прояснилось сознание, я понял, что жив, лежу на своих нарах. Кругом также лежат голые люди. Они сняли с себя лохмотья, чтобы избавиться от кишащих в них вшей. Но множество этих насекомых шевелится, шуршит в листьях папоротника. Шел сентябрь 1942 года. Шел второй месяц моей жизни в лагере.

Георгий Кондаков

В цехе был мастер Вилли. Страшный человек, никогда не снимал повязку со свастикой. Он с нами не разговаривал. Только бил. Особенно доставалось ночью, когда мы падали от усталости.

Почти каждый день кто-то умирал. Со мной рядом спала Тамара Варивода из Кировоградской области. На работу ее не водили несколько дней. Уже не могла вставать. Ночью она умерла. Так и лежали мы рядом до утра. Утром ее унесли.

Нина Чебердина, г. Москва

Боже, думал, что не вынесу. 26 ударов кабельным шлангом. И еще – узкой дубовой доской. Боль была невыносимой. От удара кабелем лопается кожа и струйки крови брызжут во все стороны. А от ударов дубовой доской тело превращается в негнущуюся глыбу. К счастью, молодой организм выдержал. Я не сложил в лагере руки, я бодался, как мог, сколько хватало сил, энергии и знаний…

Как могли, поддерживали мы в себе силы. Тайком напевали свои любимые песни. На самодельных инструментах по вечерам играли народные мелодии. И ждали освободителей с Востока.

Иван Кривицкий, с. Гусарка, Запорожье

Из книги За что сражались советские люди. «Русский не должен умереть». Александр Дюков.

http://bookz.ru