Рождество: время быть собой. Андрей Десницкий об актуальном смысле старого праздника

Wikimedia Commons

А про что он, праздник Рождества? Нет, библейская история, конечно, всем известна, нет смысла ее пересказывать. Но о чем говорит этот праздник нам, сегодняшним, и не только православным христианам, которые посетят богослужение?

Почему именно к этому сюжету вечно возвращаются художники и поэты — Иосиф Бродский, которого не назовешь усердным прихожанином, именно этому дню календаря посвятил больше стихов, чем всем остальным, вместе взятым?

Вот с Пасхой все понятно — празднуется победа над смертью. А здесь?

Почему такая обыденность, как рождение Младенца, пусть и самого необычного в мировой истории, становится поворотным событием?

А может быть, это просто праздник солнцеворота, древнее языческое торжество в честь календарного цикла? Или, вот еще, на рождественской службе поют: «С нами Бог, разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог». Может быть, это празднование в честь великой империи, побеждающей врагов?

Наверное, у праздника может быть много смыслов. Но мне кажется самым актуальным вот какой:

Рождество Христово — это история про то, как важно быть самим собой.

Про то, что это единственный способ по-настоящему изменить окружающий мир.

Для нас это «святочная история» про милого младенца в окружении любящих взрослых. Но если немного размыслить над евангельскими повествованиями… Юная девушка, у которой есть жених, получает известие о том, что родит Сына. Рассуждая с обыденной точки зрения, это полная катастрофа — ей грозит не просто расторжение помолвки, но, по Моисееву закону, побиение камнями за прелюбодеяние. И уж во всяком случае — полный крах репутации и всяких надежд на счастливую семейную жизнь. Каково это для юной благочестивой девушки?

Мария отвечает ангелу: «се, раба Господня; да будет мне по слову твоему». Ведь если действительно раба, то остается принять все, что приходит от Господа, а не только то, что она у него просила.

А Иосиф? Он наверняка любит свою невесту, и вдруг оказывается, что обычное семейное счастье с ней заменяется чем-то другим, куда более значительным для всего человечества… но только не для него, не для его мужского самолюбия, не для его нежной страсти к этой девушке!

Но ведь если он ее действительно любит, значит, сможет принять и эту роль ее хранителя и, по сути, скорее отца, нежели мужа.

Они живут в глухой провинции, в Галилее, но Иосиф — потомок царя Давида, родившегося в Вифлееме. Вот уж чего не стоит подчеркивать подданным царя Ирода, который, строго говоря, не является законным царем. Но когда объявляется перепись, эта пара не прячет своего происхождения. Они — царского рода, и они идут в Вифлеем, а там — будь, что будет. Им нечего стыдиться и прятать.

Пастухи и волхвы — первые, кто пришел поклониться Младенцу, это знают все. Самые простые крестьяне и иностранные астрологи. Но почему же не израильские священники или левиты, не книжники или фарисеи, наконец, не царь Ирод — эффективный менеджер, строитель великолепного храма и успешный политик? Очевидно, по той простой причине, что эта история не укладывалась в их представления о том, как все должно происходить.

Свою власть, свой авторитет, свое ощущение безграничной правоты им хотелось поддерживать любой ценой — например, путем массовых репрессий (вифлеемские младенцы).

Всех эти высокопоставленных и глубоко религиозных на свой лад людей интересовало, не кто они перед Богом, а какое положение они от Его имени занимают. Может быть, именно потому первыми у колыбели оказались пастухи — люди, которые заведомо стояли в самом низу, им нечего было отстаивать, не за что бороться. Только надеяться. Так Иосифу и Марии оставалось только любить.

А волхвам: звездочетам и, возможно, язычникам досталась вера.

Им нужно было принять, что чудесный Царь родился не в их родной стране, где столько мудрости и духовности, а где-то на дальней периферии просвещенного мира, на фронтире между Римом и его главным врагом Персией. Вернее всего, они были персидскими подданными — и пошли поклоняться Царю на враждебной территории, и в такое неблагоприятное с геополитической точки зрения время! Но ведь если они действительно верили звезде, значит, шли туда и тогда, куда и когда она позвала их.

И вся дальнейшая Евангельская история будет, по сути, о главном противоречии между верой, надеждой и любовью одних и старательными попытками других обернуть ситуацию в свою пользу и сохранить навечно свой статус-кво.

У первых все получилось, хотя и не сразу и очень дорогой (по меркам этого мира) ценой. У вторых в конечном счете не получилось ничего.С тех пор эта ситуация многократно повторялась, менялись только внешние декорации и детали сюжета.

Перечитывая Евангелие, невольно спрашиваешь себя: а что бы случилось, если бы они все отказались от своей идентичности в пользу своего положения? Если бы Мария упросила Бога не портить ей биографию? Если бы Иосиф, как и хотел с самого начала, расторгнул бы помолвку и пошел искать другую невесту? Пастухи занялись бы своим делом, а волхвы составляли бы благоприятные прогнозы для персидского царского двора?

Думаю, эта история все равно бы случилась, может быть, в другом месте и в другое время. Но все эти люди оказались бы к ней непричастными, и мы не вспоминали бы о них из года в год в это зимнее время.

И самый главный вопрос — где в такой истории оказывается каждый из нас.

В эти дни блоги обходит карикатура Ёлкина, своего рода икона нашего отношения к Рождеству. Три волхва спешат принести дары Младенцу, и один из них говорит, что совсем недавно они уже ходили. Другой отвечает: «Еще разок для православных». Не мы приносим себя Рождающемуся Христу — мы ждем, что кто-то ради нас что-то принесет Ему, причем на наших условиях и в отведенное нами время. А мы насладимся результатом.

Лучший ответ на это — самое раннее, пожалуй, из рождественских стихотворений Бродского:

Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звезд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
…
И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймешь, что скупость — лишь залог
того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам —
чистосердечный дар.