СТАЛИН: ДЕМИФОЛОГИЗАЦИЯ И ВИЗАНТИЗМ

Артур Геворкян написал 29 октября 2010, 17:50

Демифологизация образа Сталина, попытка научного осмысления его личности и роли в судьбах страны и мира является упущенной исторической возможностью, во многом предопределившей собою современное состояние человечества.

Для понимания сути происходящих событий необходимо обратиться к недавнему прошлому и взять за точку отсчета 1985 год. К этому времени в Советском Союзе сложилась уникальная ситуация некоей духовной настроенности на качественное улучшение всех сторон жизни социалистического общества, прорыва вперед и преодоления вопиющего несоответствия между реальностью и идеалами, которые исповедует общество.

Конечно, с позиции сегодняшнего дня эти настроения могут быть охарактеризованы как романтически-незрелые, далекие от той реальности, которую они пытались преобразовать. Общество в целом оказалось не готовым перейти на более высокую фазу развития, и именно поэтому оно так болезненно откатилось назад. Однако к 1985 году, что четко вырисовывалось уже тогда и со всей глубиной стало понятно в наши дни, возвращаться в сталинские времена никто не желал. Сказанное должно быть отнесено и к партийному аппарату, от секретарей райкомов до секретарей ЦК КПСС. Реально большинство партаппарата не желало реанимации сталинской модели.

 Более того, после прихода Горбачева к власти в 1985 году впервые создались объективные условия для понимания того, что имело место в сталинский период. Однако вопреки логике исторического развития, когда сравнительно более высокий уровень сознания общества требовал беспристрастного и научно аргументированного анализа во имя будущего, этот шанс был упущен. Именно в этот период начинается интенсивная мифологизация образа Сталина, которая очень скоро переходит в антисталинскую истерию, исключающую какое-либо критическое отношение к этой теме, попытки понять этот период без деления только на черное и белое, возможность разобраться во всей этой трагической гамме цветов.

Потребность в демифологизации

Очень скоро образ Сталина стал демонизироваться: отдельно взятому человеку приписывалось столь многое, что он по определению в одиночку ни при каких условиях сделать был бы не в состоянии. Демонизация Сталина логически перешла в демонизацию образа целой страны, очернение ее истории, агрессивные попытки навязать ей комплекс неполноценности и тем самым лишить ее ведущей роли в мире, превратить в интеллектуальный и экономический придаток «передовых стран Запада».

Почему это произошло? Как такое стало возможным? Отнюдь не упрощая сути происходящего, необходимо сказать, что определяющим фактором этого процесса оказались те силы, которые, превратив антисталинизм в знамя своей борьбы, поставили перед собой грандиозную задачу развала Советского Союза и уничтожения социалистического лагеря. И на пути к той цели все средства оказались допустимыми.

Силой, взявшей на себя роль тотального катализатора распада, оказалась либеральная интеллигенция. Ей действительно удалось на определенном этапе истории временно сорвать объективный ход развития, повернуть его вспять.

К концу XX столетия, когда капитализм, по большому счету, исчерпал потенцию своего развития, события в мире приобрели особенно драматичный характер. Данное обстоятельство сыграло крайне негативную роль в умонастроении либеральной интеллигенции. Будучи лишенной высоких импульсов Запада, который, правда, оказался десакрализированным в своей буржуазной ипостаси, она превратилась в апологета либерального потребительского общества, прикрываясь фразами о «правах человека» и демократии. Отсюда и четко выраженный классовый подход ее мировоззренческого кредо. Именно последнее обстоятельство (классовый подход) предопределило ее непримиримое отношение как к сталинизму, так и к социализму в целом. Отныне и на все оставшиеся времена она отождествила социализм в любой его форме с тоталитаризмом.

В силу этого обстоятельства для либеральной интеллигенции изначально было неприемлемо какое-либо критическое отношение к данной теме, и она проявляла такую фанатичную экзальтированность, которая куда более соответствует сектантскому сознанию, нежели научному мышлению.

 Сложившаяся нездоровая духовная ситуация исключала какой бы то ни было серьезный научный анализ, заменяя его сплошными мифологемами. А за бортом оставалось самое главное, без чего феномен сталинизма с объективной точки зрения никак не может быть понят, – вся историческая составляющая.

 Что касается феномена сталинизма, то он может быть понят только в контексте своего времени и только при условии понимания всемирной истории как единого целого, чье восходящее развитие предполагает не сплошной линейный прогресс, а спиралеобразный процесс, имеющий болезненно сложный характер при становлении нового.

Вот этой исторической конкретики понимания Сталина в духе его времени, от которого он неотделим, не было с самого начала. Октябрьская революция пришлась на очень тяжелый период мировой истории. Целых три года происходила мировая бойня, унесшая миллионы человеческих жизней. И что самое страшное, убийство людей вошло в привычку, чуть ли не стало нормой поведения. Трагедия, в которую оказалось ввергнуто человечество, была следствием не происков революционеров, а следствием желания империалистических сил переделать мир. Гражданская война, которую начали представители свергнутых классов, имела место в восточной стране, отсталой по многим параметрам, лишенной тех относительно развитых правовых форм сознания, которые были на Западе, и наконец, в стране, где всего полстолетия назад было отменено крепостное право, которое, по словам Е.В. Тарле, по реальному своему статусу было куда ближе рабству негров, нежели крепостной зависимости крестьян в Западной Европе. И в такой стране произошла революция в исключительно неблагоприятных внешних и внутренних условиях. Над Россией нависла угроза потери государственной независимости. К этому надо добавить, что сразу после революционных событий начался белый террор. Когда незрелое и несовершенное новое столкнулось в смертельной схватке со старым, борьба неминуемо должна была приобрести беспощадный характер.

В связи со сказанным необходимо рассмотреть излюбленный довод либералов против Сталина о высокой цене индустриализации и жестокой судьбе крестьянства этого периода. Либеральная точка зрения не выдерживает критики. Страна, находящаяся в полуфеодальном состоянии, в спешном порядке должна была индустриализироваться. По сути, Советская власть решала задачи к социализму непосредственного отношения не имеющие. А поскольку это приходилось делать в условиях, когда под угрозой находилась не только Советская власть, но и вся страна, вопрос индустриализации оказался вопросом жизни и смерти. Сталин, как показала история, был прав, утверждая в 1931 году, что Советская Россия отстала от стран Запада на 50–100 лет и что если в ближайшие десять лет не удастся прорваться вперед, катастрофа окажется неминуемой. События 1941 года подтвердили сталинский прогноз. Без индустриализации, проведенной в первые довоенные пятилетки, страна попросту перестала бы существовать в самом начале Великой Отечественной войны.

Что касается заплаченной цены: любая индустриализация предполагает огромные финансовые вливания в экономику. Классической формой индустриализации является западная модель, когда метрополия, грабя колонии, вкладывает средства в свою промышленность. Советская власть в силу исповедываемого ею классового интернационализма не могла пойти на грабеж национальных окраин. Этот сценарий был абсолютно неприемлем. Таким образом, вся тяжесть индустриализации легла на плечи крестьянства. Здесь опять встает вопрос о цене, которую крестьянство заплатило за индустриализацию. На этот вопрос необходимо дать ответ, основанный на исторических реалиях. Какой был выбор? Или надо было заплатить высокую и даже страшную цену, или же уйти в историческое небытие. То, что третьего не было дано, показала Великая Отечественная война, когда на повестку дня был поставлен вопрос: быть или не быть русскому народу? Что касается остальных народов, то и в отношении их особых иллюзий быть не могло. С исторической точки зрения любая дискуссия о цене, заплаченной за индустриализацию, означает выбор второго варианта, т.е. предпочтение тем самым отдается историческому небытию во имя каких-то непонятных принципов абстрактного гуманизма.

Классовый подход со всей отчетливостью проявляется в отношении либеральной интеллигенции к проблемам, связанным с индустриализацией Запада. В этом случае она хранит гробовое и о многом говорящее молчание. А ведь индустриализация «передовых стран мира» не только очень интересна сама по себе, но и еще проливает свет на реальное кредо либерального мировоззрения. Именно здесь рушится миф о его человеколюбии.

Классическим примером может послужить Англия. Не только становление первоначального капитала, но и процесс индустриализации принес неисчислимые бедствия английскому народу. Знаменитое изречение Томаса Мора «овцы поедают людей» весьма симптоматично для исторической судьбы английского крестьянства, по отношению к которому как к классу проводилась политика открытого террора. Судьба английского крестьянства весьма драматично и даже трагично сложилась не только в период первоначального накопления капитала, но и индустриализации. Голод и холод сгонял миллионы жителей за океан. Во второй половине XVIII и в первые десятилетия XIX века большая часть жителей Британских островов в поисках лучшей участи покинули свою страну. Гораздо большую цену пришлось заплатить за индустриализацию Соединенных Штатов Америки. Становление капитализма в «самой демократической стране мира» воочию показало, какую цену заплатил мир за утверждение буржуазных отношений. С XVI по XIX века только в результате перевоза «живого товара» с Черного континента в Новый Свет погибло порядка 20–25 миллионов африканцев. Многие миллионы коренного индейского населения, в результате захвата их земель и проводимой по отношению к ним политики открытого геноцида, погибли.

Речь здесь шла только об англосаксонских странах, где протестантская этика капитализма изначально присутствовала как регулирующий механизм нового общества. И в других западных странах, католических по преимуществу, где не было классической парадигмы капитализма, его становление носило болезненный характер.

Что касается колонизированных народов, то они воистину заплатили очень высокую цену за индустриализацию стран Запада. Только в 1810 году в Бенгалии – сравнительно небольшой части Индии – с голоду умерло 10 миллионов человек. Их жизни были принесены на алтарь индустриализации метрополии. А ведь речь идет не обо всей колониальной системе в мире, а всего лишь об отдельной части одной отдельно взятой страны. Таким образом, человечество заплатило небывало высокую цену за индустриализацию «передовых стран Запада».

Симптоматично, что никто из либералов не поднимал вопроса об «издержках» индустриализации Запада, о нравственной недопустимости этой цены, о том, что нынешнее материальное благополучие и «прогрессивное самосознание», пекущееся о правах человека, в этих странах построено на море крови не только колониальных, но и своих народов. Хотя при объективном научном рассмотрении становится ясным, что участь английского крестьянства не менее трагична, чем многострадального советского крестьянства.

«В связи с этим резонно поставить два взаимосвязанных вопроса. Первый: если всё это так, почему же в таком случае капитализму отпускаются все грехи его преступного прошлого (за многовековую историю!), а раннему социализму, взращенному в более сложных условиях и в короткое историческое время сумевшему дать миру новые ценности и несомненные преимущества, его грехи не прощаются? Второй: почему капитализму при всех сопровождающих его историю кризисах, провалах и преступлениях даны права, основания и моральное благословление на самоисправление и самосовершенствование, на движение к «высшим формам» человеческого общежития, а социализму в этом отказано?» (Суименко Е.И. Капитализм в нашем доме. Киев, 2007. С. 295–296). Ответы на эти вопросы должны быть найдены в классовом характере либерального мировоззрения.

Именно поэтому либеральная интеллигенция всеми порами своей души ненавидит сталинизм. И речь совершенно не идет об обелении или же реабилитации сталинизма. Вопрос должен быть поставлен принципиально иначе. Сталинизм необходимо рассмотреть с исторической точки зрения, исключая как апологетику, так и очернительство.

Эпоха, породившая сталинизм, изначально находилась в кровавом мареве, и навсегда наложила на него свой мрачный отпечаток. И нельзя эту ситуацию объяснять исключительно внутренними причинами. Духовная ситуация времени предопределила собою мировые катаклизмы небывалой до этого в истории силы. То катастрофическое положение, в котором оказался мир в начале XX века, до сих пор еще не преодолено. Более того, Первая мировая война в каком-то смысле может рассматриваться как все еще неоконченная, поскольку начатый тогда передел мира до сего дня до конца не завершен. Сталинизм стал порождением этого страшного и одновременно героического времени, когда становление нового требовало беспощадного уничтожения старого, а само старое с не меньшей беспощадностью стремилось уничтожить новое и все, что с ним связано. Положение дел усугублялось тем, что в революционном лагере произошел раскол на приверженцев мировой революции и сторонников строительства социализма в отдельно взятой стране. При этом борьба между троцкистами и сталинистами была не менее ожесточенной, чем между революционерами и контрреволюционерами. Троцкистский лагерь, субъективно не желая этого, объективно стал частью контрреволюционной фронды. Руководящий состав Красной Армии, в свое время в основном укомплектованный Троцким, в идеологическом отношении стал представлять реальную опасность. В условиях предстоящей мировой войны идеологические установки троцкизма на необходимость поражения социализма в СССР для победы мировой революции стали представлять для страны смертельную угрозу. Вряд ли стоит говорить о том, что было бы в 1941 году, если бы командный состав Красной Армии был троцкистски настроен. Эти рассуждения могли бы показаться домыслами, если бы не предвоенный заговор Тухачевского против Кремля. Враждебное капиталистическое окружение и подрывные действия троцкистов и белогвардейцев внутри страны придали этому противоборству трагически беспощадный характер.

Возможна ли была демократизация страны в этот период? Ее осуществление поставили бы под вопрос возможность индустриализации и, как минимум, привело бы к срыву ее темпов. А с учетом того, что счет шел едва ли не на месяцы, это завершилось бы катастрофой. Модернизировать гигантскую страну с ее многоукладным образом жизни и отстающей экономикой, по крайней мере на первых порах, можно было только жесткими, в том числе и непопулярными, мерами. Только такие меры могли позволить шагнуть от сохи к атомной бомбе и тем самым надолго обеспечить безопасность России. Таким образом, любая попытка демократизации на данном конкретном этапе привела бы к распаду страны и потери ею государственного суверенитета.

Как показал трагический опыт чилийской революции, демократизм и гуманизм, проявляемые С.

Альенде, ничуть не смягчили наступившую реакцию. Даже готовность Альенде провести открытый референдум и уйти, в случае если свободное волеизъявление народа потребует его ухода, не предотвратила кровавую вакханалию фашистской хунты Пиночета. Человеколюбие Альенде в конкретной исторической ситуации превратилось в преступную мягкотелость, в результате которой погибли сотни тысяч людей и были искалечены судьбы миллионов. 11 сентября 1973 года навсегда вошло в историю народов Латинской Америки как одна из самых мрачных ее дат.

Означает ли это, что сталинизм обеляется? Нет. Проблема сталинизма остается открытой, и те преступления, которые действительно имели место, никоим образом оправданы быть не могут. Сталинизм должен рассматриваться беспристрастно и адекватно, в соответствии с пониманием духа времени. С.Н. Булгаков очень верно подметил, что «жизнь народов находится сейчас под знаком социализма. Его багровая звезда стоит на историческом небе, как грозное знамение, суд или пророчество, но, во всяком случае, как некая историческая действительность. Можно его хотеть или не хотеть, призывать или устрашаться, видеть или от него закрываться, но от него некуда уйти, он есть некая судьба, если еще не для нас, то для будущего поколения» (Булгаков С.Н. Душа социализма. Новый град. № 1. Париж, 1931. С. 49).

Но почему вышло так, что столь вожделенный социализм, о котором мечтали лучшие умы человечества, пришел в сталинской форме? Социализм не только желали, но его и ненавидели, и те силы, которые никак не хотели расстаться со своими классовыми привилегиями, готовы были пойти на всё, лишь бы он никогда не состоялся. И они на это шли. Первым отголоском наступившей буржуазной реакции была кровавая вакханалия, устроенная Парижской Коммуне в 1871 году. Ноябрьская революция в Германии в 1918 году была подавлена с неслыханной жестокостью. Если реки крови можно понять не только метафорически, то уничтоженная германская революция – явное тому подтверждение.

Органы ВЧК в 1918 году на территории Советской России репрессировали в той или иной форме от 20 до 50 тысяч человек, в маленькой Финляндии «национальная» буржуазия за тот же период уничтожила 100 тысяч рабочих и крестьян. Волна погромов и массовых убийств прокатилась по странам Европы в 1918–1919 и 1921–1923 годах. Германия, Венгрия, Италия и другие страны сполна заплатили за желание буржуазии во что бы то ни стало сохранить свою власть.

Приход Гитлера и его партии к власти, при всем могуществе немецкой буржуазии, был бы невозможен без активной поддержки международного капитала. И только «деятельность» Гитлера по уничтожению народов по расовым и этническим признакам не позволяет современной буржуазной идеологии благодарственно воздать ему должное за то, что он своевременно спас мировую капиталистическую систему. И сравнительно недавно, в 1973 году, американский капитал руками своих наймитов устроил в Чили показательную бойню для устрашения стран и народов, дабы тем неповадно было думать о социалистической ориентации.

Спрашивается, мог ли социализм при такой бешеной атаке на него иметь не сталинское содержание? Буржуазия не оставила социализму иного выбора, кроме как на террор ответить таким же, а может быть даже большим, террором. И в этой борьбе калечилась жизнь очень и очень многих людей, целых стран и народов.

Но и в этих исключительно неблагоприятных условиях ранний, неразвитой еще социализм смог выпрямить плечи, сдать сталинизм в архив истории и попытаться реализовать более совершенные формы общественной жизни. И если бы эта тенденция, трагически прерванная в 1991 году, не оборвалась бы, ни о каком сталинизме и возврате к нему и речи быть не могло. Сталинизм оказался пройденным этапом даже для несовершенного социализма.

В этой связи возникают вопросы: реален ли возврат к сталинизму?; кто несет ответственность за его реанимацию? В том, что в наступившем XXI веке возникла возможность реанимации сталинизма, следует обвинить не социализм, а его противников. Развал сверхдержавы, погружение некогда великой страны в пучину хаоса и разрухи, моральное разложение, проникшее во все поры, превратившееся в бич и угрожающее всему общественному организму, – всё это отбросило общество в прошлое.

Только на территории современной Российской Федерации беспризорных детей оказалось больше, чем после Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной войн, вместе взятых. Не лучше обстоит дело и с остальными постсоветскими республиками. В России каждый год почти на миллион уменьшается население, десятки тысяч людей пропадают без вести. С помощью компрадорской буржуазии ей навязали роль сырьевого придатка сильных мира сего. Тем самым Россия оказалась обреченной на стагнацию с последующей перспективой распада.

Россия в начале XXI столетия стоит перед теми же проблемами, что в начале XX-го. Она теперь, как и тогда, является слабым звеном мирового капитализма, и в ней оказались сосредоточенными в наиболее выпуклом виде все те противоречия, решение которых должно вывести за его пределы. Именно поэтому вопрос революционного прорыва может получить свое разрешение в новых исторических условиях. В связи с этим вновь актуализируется проблема сталинизма. Он оказывается вызовом этим энтропийным процессам.

Историческая ответственность за возвращение сталинизма целиком и полностью ложится на плечи либеральной интеллигенции. Последняя приложила все силы для того, чтобы сорвать естественный процесс развития социалистического общества. В 1985 году была упущена реальная альтернатива относительно мирного и эволюционного развития.

Сегодняшний капитализм, исторически изжив себя, но будучи единственной силой в современном мире, может завершить историю. Схождение капитализма с исторической арены, возможно, приведет к гибели человечества. Существование социализма, даже незрелого, несовершенного, всё же являлось гарантом того, что капитализм отойдет в царство прошлого, не прихватив с собой весь остальной мир.

Необходимо также обратиться к личности самого И.В. Сталина. Не будет преувеличением полагать, что Сталин несет метафизическую ответственность перед историей. Феномен Сталина не может быть однозначно выведен ни из марксизма, ни из неомарксизма (ленинизма). Сталин на деле отходил и от того, и от другого, когда дело касалось строительства социализма в России.

Византизм

В частности, в начале 20-х годов XX века пролетарская революция оказалась перед существенной дилеммой. Революция не победила ни на Западе, ни на Востоке. И здесь судьбоносный для русской революции вопрос «что делать дальше?» – приобрел особую значимость. Изначально русская революция планировалась в качестве детонатора мировой революции, но, поскольку последняя не состоялась, русская революция повисла в воздухе. Здесь речь шла о том, что делать дальше со страной. Не только классический марксизм, но даже и ленинизм не были готовы к такому повороту событий.

Проект Троцкого во что бы то ни стало продолжать дело мировой революции означал погубить в бессмысленной трате сил не только Россию, но и будущее социализма. Так называемая классическая линия революционной борьбы исчерпала себя. Другой путь предполагал обращение к архетипу русского народа и попытку его адаптации к марксистскому мировоззрению. В этом отношении Сталин может быть рассмотрен как нереализованная потенция византизма на советской почве. Если Ленина, Троцкого и других вождей революции вполне можно свести к просвещенческой парадигме и вывести оттуда, то Сталин, по крайней мере однозначно, не может быть отнесен к ней. Строительство социализма в отдельно взятой стране предполагало несколько иные духовные установки, нежели это было предусмотрено классиками учения. Сказанное отнюдь не означает, что марксизм был отменен или только формально существовал. Он сохранял всю свою силу в качестве революционной преобразующей силы. Более того, социализм в том виде, в котором он был построен в СССР, был детищем марксизма.

Но всё же в лице Сталина произошел существенный отход от просвещенческой парадигмы и ее духовных установок. Образно говоря, если между Сталиным и Марксом духовная связь сохранялась, то между Сталиным и Дидро она реально сошла на нет. Именно поэтому деятельность Сталина объективно способствовала появлению рядом с марксизмом чего-то другого, что и должно было, по большому счету, составить неповторимое своеобразие советской модели социализма. И как это странно ни звучит, поворот Сталина в сторону византизма был обусловлен влиянием Маркса. Идеи Маркса о том, что в силу определенных исторических причин русская крестьянская община может стать силой, способствующей продвижению по пути к социализму, и революционные процессы могут переместиться на восток Европы, были восприняты Сталиным как программа действий.

По сути, речь идет о том византистском потенциале, который в советской истории был не до конца реализован Сталиным и который мы до сих пор до конца не осознали. Но строительство социализма в СССР было бы немыслимым, если бы в какой-то степени механизмы византизма не были приведены в действие. Знаменитый поворот Сталина к русской истории, попытка найти в ней точку опоры для себя, что особенно проявилось в годы Великой Отечественной войны, ни в коем случае не означал, что Сталин стал на позиции национализма и тем самым отказался от марксизма и интернационализма. Обратное любят в унисон говорить либералы и националисты. Сталин ни в коей мере не порвал с марксизмом. Обращение Сталина к русской истории имело византийские корни и сакральные источники, поэтому никакого национализма из него не вытекало. Византизм является универсалистской идеей, и поэтому категорически ничего общего не имеет ни с каким национализмом, независимо от того, принадлежит ли этот национализм «большому» или «малому» народу.

Можно ли на основании сказанного утверждать существование такого феномена, как «красный византизм»? Нет, никакого красного византизма в советский период истории не было. Имели место определенные продвижения в эту сторону, и наиболее значительные из них произошли в поздний период правления Сталина. Однако говорить о том, что Сталин принял сторону византизма, сам стал византистом, было бы неверно. Отношение Сталина к русской истории и к ее византийским корням исключительно было обусловлено марксизмом.

Русская революция так же, как и сам Сталин, была детерминирована марксизмом и породившей его просвещенческой парадигмой. Другое дело, что ни французская, ни русская революция, в силу своего исторического величия, не могли вписаться в рамки этой парадигмы и временами реально выходили за ее пределы. Величие Робеспьера, Сталина и других вождей якобинства и большевизма проявилось в том, что они не совсем вписывались в прокрустово ложе просвещения. Просвещение, духовные установки которого рано или поздно должны были привести к созданию потребительского буржуазного либерального общества, роковым образом сказалось на якобинстве и большевизме своим материализмом.

Просвещенческая парадигма заслонила собою византизм. Этим во многом объясняется тот факт, что в начале двадцатых годов XX века Сталин в целом разделял негативное отношение Троцкого к Восточному вопросу. За период правления Сталина так и не произошла реабилитация русской идеалистической и религиозной мысли, несмотря на то, что русская философия этого направления, за немногими исключениями, имела ярко выраженный антибуржуазный характер. Даже К.Н. Леонтьев оказался под запретом. Флоренский, написавший «Предполагаемое государственное устройство в будущем», в котором утверждал, что «капитализм – явление, ведущее в конечном счете к смерти» (Флоренский П.А. Соч. в 4 томах. Т. 2. М. 1996. С. 648), был расстрелян в 1937 году, а рукопись его книги была возвращена семейству Флоренских только 11 января 1990 года. Также замалчивался великий феномен германской консервативной революции, а Эрнст Никиш, посвятивший свою жизнь борьбе за реализацию социалистических идеалов, назвавший Гитлера проклятием Германии, проведший двенадцать лет в коричневых концлагерях, в 1945 году оказался в красном концлагере. В унисон либеральной прессе «ночь длинных ножей» сталинской пропагандой была названа бандитской разборкой гангстерских группировок, хотя от исхода борьбы Штрассеров с Гитлером в 1934 году зависела судьба не только Германии, но, может быть, даже и остального мира.

Таким образом, борьба Робеспьера и Сталина за освобождение человечества от социального гнета и выход на новый уровень развития исторически будет завершена византизмом.

Но была ли альтернатива, принятие которой позволило бы предотвратить катастрофу 1991 года? Теоретически она имела место. Флоренский в своей книге «Предполагаемое государственное устройство в будущем» провидел возможность перехода социализма на византистские начала. Более того, у Советской власти не было иной альтернативы, кроме как перейти к византизму или погибнуть.

Трансформация марксистского социализма в византистский должна была протекать мирным образом. «Никак не может быть допущено такого перехода к новому строю, который сопровождался бы ломкой наличного. Этот переход должен быть плавным и неуловимым как для широких масс внутри страны, так и для всех внешних держав. Будучи изменением по существу, переход должен быть лишь одним из частных мероприятий советской власти, поворот к нему может стать достоянием гласности лишь тогда, когда позиции новой власти будут достаточно закреплены. Техника такого перехода должна состоять соответственно в замещении одних направляющих сил государства другими, но при сохранении их организационных форм, с течением времени эти формы будут преобразовываться, но в порядке или как бы в порядке всех прочих госмероприятий. Нет надобности, чтобы смена направляющих сил государства на первых же порах затронула весьма большое число работников: партийная дисциплина одних и привычка к безропотному повиновению других создают благоприятные условия к изменению курса, если он будет идти от сфер руководящих. Таким образом, обсуждаемое изменение строя предполагает не революцию и не контрреволюцию, а некоторый сдвиг в руководящих кругах, который мог бы оказаться даже более простым, чем дворцовые перевороты» (Флоренский П.А., там же, с. 677). Здесь очень важно подчеркнуть, что для византизма «ничто из советских строительств не должно быть утеряно для будущего, но, напротив, должно быть завершено» (там же, с. 676).

Однако история пошла по другому пути. Был реализован наихудший ее сценарий. И сегодня, спустя почти сто лет после 1917 года, все те же вопросы, которые не удалось решить в XX столетии, вновь стоят на повестке дня уже XXI века. Личность Сталина оказывается в эпицентре разворачивающейся идейной борьбы за будущее мира. Величие Сталина состоит в том, что он сделал шаги в сторону византизма, трагедия – в том, что он не осознал византизм как целостное явление.

Демифологизация образа Сталина является велением нашего переходного времени. И от степени осознания необходимости совершить это дело не в последнюю очередь зависит то, каким будет завтрашний