РИЧАРД БАРБРУК о киберкоммунизме (фрагмент)

Киберкоммунизм: что американцы готовят на смену капитализму в киберпространстве

Призраки в машине

Призрак бродит в Интернете, призрак коммунизма. Благодаря экстравагантности новой информационной среды этот призрак принимает две различные формы. Первая из них - активное заимствование теоретических постулатов сталинского коммунизма. Вторая - повседневная практика киберкоммунизма. Все пользователи Сети, независимо от исповедуемой ими политической веры, с энтузиазмом участвуют в этом возрождении левого толка. И каждый из них мечтает о дигитальном "преображении" [4] капитализма, будь то в теории или на практике.

С другой стороны, даже самый заядлый левак сегодня уже не может искренне верить в коммунизм. Падение Берлинской стены и крушение Советского Союза полностью дискредитировали эту идеологию. Обещания социальной свободы обернулись ужасами тоталитаризма. Мечты о промышленной модернизации завершились застоем. Коммунизм сегодня выглядит реликтом прошлого, а отнюдь не символом будущего. А самое главное - Советский Союз не смог осуществить информационную революцию. Политические и экономические структуры сталинского коммунизма оказались для новой технологической парадигмы слишком негибкими и закрытыми. Разве тоталитарная партия могла разрешить всем желающим создавать информационную среду? Разве мог Госплан позволить производителям организовывать независимые от него структуры для совместной работы? Для развития Сети требовалось гораздо более открытое и спонтанное общество.

В последние годы сторонники почти всех радикальных идеологий сумели скорректировать свои программы в соответствии с воодушевляющим их либертарианским потенциалом грядущей цифровой конвергенции. Однако рядом с киберфеминистками, коммуникационными партизанами, технокочевниками и цифровыми анархистами не нашлось места для обновленной версии столь мощного некогда сталинского коммунизма. Даже самые верные его воспеватели признают теперь, что Советский Союз воспроизвел худшие черты фордизма: авторитарность, конформизм, разрушение среды обитания [2].

Идеологи американского неолиберализма ухватились за представившуюся возможность застолбить будущее за собой. В течение почти тридцати лет они предсказывали, что новые технологии скоро создадут утопическую цивилизацию - информационное общество. Тоффлеры, например, уже давно пришли к выводу, что слияние вычислительной, телекоммуникационной и массово-информационной сред поможет личности вырваться из тисков, в которые ее зажимают большой бизнес и большая власть [3]. В том же духе пророчествовал Итиэль де Сола Пул, считавший, что интерактивное телевидение позволит каждому создавать собственную информационную среду и участвовать в принятии политических решений [4].

Впрочем, радикальная риторика этих мудрецов-консерваторов лишь маскировала их стремление доказать, что развитие информационных технологий неизбежно приведет к приватизации и дерегулированию всей экономической деятельности. Их "пост-фордистское будущее" на деле было возвратом к либеральному прошлому. Когда Сеть стала популярной, этот фундаментализм свободного рынка был быстро адаптирован к новой ситуации. Знаменитый пример - пропагандируемая "Wired" позиция, согласно которой "новая парадигма" нерегулируемой конкуренции между киберпредпринимателями расширяет индивидуальную свободу и поощряет технический прогресс в США [5]. С распространением Сети по всему миру материальные и духовные ценности американского неолиберализма будут в конечном счете навязаны всему человечеству. Основатель "Wired" Луис Розетто объясняет: "Этот новый мир [мир Сети] характеризуется новой глобальной экономикой, по природе своей антииерархичной и децентрализованной, не признающей национальных границ и контроля политиков и бюрократов <...> а также глобальным сетевым сознанием <...> которое заведет <...> обанкротившуюся электоральную политику <...> в окончательный тупик" [6].

Культ дигерати [5]

Нарциссизм калифорнийской идеологии отражает самоуверенность нации-триумфатора. После победы в холодной войне у США не осталось серьезных военных или политических соперников. Удалось обойти даже экономических конкурентов из ЕС и Восточной Азии. Большинство комментаторов считает, что гегемония США зиждется на лидерстве в новых информационных технологиях. Ни одно государство не может противостоять "умному оружию", которое есть у американских военных. Немногие компании могут выстоять против "умных машин", используемых американскими корпорациями. А главное, США доминируют на переднем крае технологических новаций - в Сети. Воплощая американскую мечту, немногочисленные счастливцы делают гигантские состояния, продавая акции своих высокотехнологичных фирм на Уолл-стрит [7]. Многие другие, под гипнозом коммерческого потенциала электронной торговли, вкладывают свои сбережения в спекуляцию акциями Интернет-компаний. Ажиотаж вокруг акций Интернет-компаний <...> можно сравнить разве что с тюльпанной лихорадкой в Голландии в начале 1600-х [8].

Несмотря на все богатство, порождаемое техническими инновациями, пропасть между богатыми и бедными в Соединенных Штатах расширяется [9]. В отличие от европейского и восточноазиатского капитализма, американский неолиберализм умеет успешно сочетать экономический прогресс с социальной неподвижностью. К этому единству противоположностей - реакционному модернизму - консерваторы постоянно стремились еще со времен Французской революции 1789 года [10]. Социальные последствия экономического роста, необходимые для выживания капитализма, всегда пугали правых. Непрерывная индустриализация медленно, но верно размывает классовые привилегии. По мере роста своих доходов "простой народ" начинает все в большей степени определять политические интересы и культурную ориентацию общества. Многие поколения консерваторов сталкивались с дилеммой согласования экономического развития с социальной статичностью. И всегда, несмотря на глубокие идеологические различия, они предлагали один и тот же рецепт: формирование аристократии от высоких технологий [11, 12].

В ранних версиях этой реакционной фантазии упор делался на иерархическое разделение труда (как при фордизме). Хотя индустриальная система уничтожила множество ремесел и умений, она же создала новые области специализации. В рамках фордизма инженеры, бюрократы, преподаватели стали прослойкой между менеджментом и "работягами" [13]. В отличие от большинства наемных работников, эта часть рабочего класса обладала высокими доходами и не находилась в зависимости от сборочного конвейера. Боясь потерять свои ограниченные привилегии, некоторые профессионалы с энтузиазмом поддерживали реакционный модернизм. Вместо борьбы за социальное равенство они мечтали основать новую аристократию: технократию. Разум, наука, техника - не безликие и бездушные механизмы, позволяющие людям делать открытия, обмениваться ими и применять их на практике. Напротив, это средства, при помощи которых одни люди, используя определенные системы, организуют и направляют жизнь других людей в соответствии со своими предпочтениями [14].

В годы расцвета фордизма новый правящий класс формировался из менеджеров и других профессионалов, работавших в крупных корпорациях или в правительстве [15]. Но когда в начале семидесятых начался экономический кризис, интеллектуалы правого крыла были вынуждены искать поддержки других частей упомянутой прослойки. Вдохновленные Маршаллом Мак-Люэном (Marshall McLuhan), они вскоре обнаружили, что все большее число людей работает над развитием новых информационных технологий [16]. И вот уже почти тридцать лет консервативные гуру предсказывают, что новый правящий класс будет состоять из венчурных капиталистов, передовых ученых, гениальных хакеров, медиа-звезд и неолиберальных идеологов - то есть из дигерати [17]. А пропагандируя свои пророчества, они всегда подчеркивают, что любой профессионал хайтека может стать одним из этих новых аристократов. В эпоху конвергенции информационных индустрий умелые работники необходимы для создания оригинальных продуктов - например, разработки программ или дизайна вебсайтов. Большинство простых ремесленников, как и многие представители знати, ощущает непрочность своего положения при контрактном найме.

Однако эта система дает им определенную независимость и возможность лучше зарабатывать. Как и в прошлом, двусмысленность этой социальной позиции стимулирует безоглядное доверие к реакционному модернизму. В погоне за Американской Мечтой многие рабочие хайтека надеются заработать миллионы, основав собственную компанию. Вместо того, чтобы идентифицировать себя с массой таких же ремесленников, они стремятся выбиться в дигерати, новую технократию Сети [18].

В отличие от ранних форм консерватизма, в Калифорнийской идеологии это желание доминировать над другими не выражается открыто. Вместо этого гуру утверждают, что от правления дигерати выиграют все. Ибо кто такие дигерати, как не изобретатели изощренных машин и улучшатели методов производства? Просто они первыми начинают пользоваться теми услугами хайтека, которыми впоследствии будут наслаждаться все. Со временем дигерати обратят узы фордизма в свободы информационного общества. Компромиссам представительной демократии придет на смену непосредственное участие каждого в работе электронной ратуши (electronic town hall). Пределы, которые нынешние медиа кладут творческим порывам личности, будут преодолены интерактивными формами эстетического выражения. Даже физические границы тела будут преодолены в киберпространстве. В Калифорнийской идеологии кратковременная автократия немногих неизбежна для грядущего в долгосрочной перспективе освобождения масс [3, 19, 6, 20].

Не "имущие" и "неимущие" - [но "ныне-имущие" и] "позже-имущие" [21].

Меньшинство, дарующее свободу

То, чего сейчас, в эпоху Сети, ждут от дигерати, в эпоху стали и электричества уже ожидалось от других героических элит. Начиная с конца XIX века в научно-фантастических романах расхожим сюжетом становится решение социальных проблем с помощью передовой техники, изобретаемой небольшой группой ученых и философов [22, 23]. Еще более старинную родословную имеет в кругах политических активистов вера в руководящую роль просвещенного меньшинства. На пике Французской революции в 1790-х годах якобинцы решили, что демократическая республика может быть создана лишь путем революционной диктатуры. Хотя их режим и боролся за политическую и культурную свободу, значительная часть населения отчаянно сопротивлялась модернизации французского общества. По мнению якобинцев, умы этих традиционалистов были развращены аристократией и церковью. Революционная диктатура была нужна не только для подавления вооруженных мятежей, но и для популяризации принципов революционной демократии. Ибо прежде чем участвовать в принятии политических решений, гражданам следовало стать образованными людьми. Кратковременная тирания меньшинства должна была привести, в долгосрочной перспективе, к демократии для большинства [24, 25].

Якобинцы удержались у власти лишь несколько лет. Однако их пример вдохновил многие поколения революционеров. Радикальные группы разных стран сталкивались с одной и той же проблемой трансформации традиционного общества в индустриальный социум. Независимо от идеологических различий миссия революционного меньшинства была неизменной - вести массы к модернизации. К середине XIX века европейские левые осознали, что эта цель культурной и политической эмансипации может быть достигнута лишь на пути экономического прогресса. Тогда же Анри де Сен-Симон разъяснил, что могущество аристократии и церкви зиждется на сельском хозяйстве. Если же модернизировать экономику, то власть и богатство неизбежно перейдут к представителям новых промышленных профессий: предпринимателям, рабочим, политикам, художникам и ученым. Как и якобинцы, Сен-Симон настаивал на том, что новая элита не будет преследовать лишь собственные интересы. Ведь модернизаторы будут выполнять историческую роль освобождения своих менее удачливых собратьев из тьмы невежества и нищеты. Создав экономическое изобилие, просвещенное меньшинство даст каждому возможность счастливо жить, принося пользу обществу.

Политика отныне должна стать не более чем наукой о том, как обеспечить народ наибольшим количеством товаров и как добиться того, чтобы он испытывал глубокое моральное удовлетворение [26].

Вдохновленные Сен-Симоном, ранние социалисты верили, что экономический рост неизбежно приведет к политической и культурной эмансипации. Капитализм требовал непрерывного совершенствования производительных сил, то есть способов и машин для производства товаров и услуг. Со временем прогресс постепенно подрывал частную собственность на бизнес, то есть - производственные отношения. Согласно этой версии учения Сен-Симона, растущая взаимозависимость всех частей современной экономики должна была в итоге привести к торжеству более коллективных форм социальной организации. Левые парламентские партии Европы были уверены, что несмотря на временные трудности окончательная победа неизбежна: рано или поздно развитие производительных сил демократизирует производственные отношения [27, 28].

К середине двадцатого века этот марксистский ремикс Сен-Симона был взят на вооружение апологетами тоталитаризма. Еще до захвата власти В. И. Ленин настаивал, что революционные интеллектуалы должны создать прототип якобинской диктатуры - партию авангарда [27]. При старом режиме мозги людей были засорены ошибочными идеями церкви, правых газет и других культурных институтов. Историческая миссия просвещенного меньшинства состояла в том, чтобы повести невежественные массы в утопическое будущее. После русской революции 1917 года Ленину и его сторонникам удалось установить диктатуру во имя модернизации. Задачами нового режима (как и его предшественника во Франции 1790-х) стала борьба против реакционных сил и за просвещение населения [30]. Помимо этого, революционная диктатура взялась за еще более важную задачу - индустриализацию российской экономики. Опираясь на исследования Сен-Симона и его марксистских интерпретаторов, Ленин утверждал, что экономическая модернизация в конечном счете приведет к политическому и культурному освобождению. Вводя авторитарное правление на короткий срок, русские революционеры надеялись в долгосрочной перспективе создать демократию с широким представительством [31, 32].

Решимость осуществить модернизацию экономики именно таким путем вскоре привела к ликвидации всех политических и культурных свобод. Обещаниями грядущей эмансипации оправдывали уничтожение и заточение в лагеря миллионов людей. Творчество художников было сведено к созданию пропагандистской продукции для тоталитарной партии. Модернизационная диктатура потеряла всякий интерес даже к улучшению условий жизни масс [33]. Советское руководство оказалось во власти идеи внедрения новых технологий, считая это автоматическим доказательством роста производительных сил. Уже в 1930-е годы преемник Ленина Иосиф Сталин оценивал продвижение к утопическому будущему ростом производства стали, автомобилей, тракторов и станков [34]. Экономическое развитие превратилось в самоцель.

Результаты выполнения пятилетнего плана [индустриализации] показали, что система капитализма <...> отжила свое и должна уступить дорогу другой, высшей, Советской, социалистической системе... [34].

В XIX столетии не существовало четкого определения коммунизма. Михаил Бакунин усматривал его истоки в крестьянской общине, а Карл Маркс полагал, что эту новую формацию предвосхищают промышленные кооперативы [35, 36]. Однако после победы Советского Союза над нацистской Германией в 1945 году сомнений в том, что такое настоящий коммунизм, быть уже не могло. Почти все революционные движения в мире исповедовали ту или иную разновидность сталинизма, предполагавшего, что радикальные интеллектуалы должны создавать партию авангарда для свержения существующего строя. Придя к власти, это революционное меньшинство должно было установить диктатуру во имя модернизации. Кроме обеспечения безопасности и просвещения народа, в задачи тоталитарного государства входила организация быстрого экономического развития [37]. Практически все радикалы считали, что сталинская версия коммунизма выдержала испытания и в заводском цехе, и на поле боя. С началом холодной войны любые другие интерпретации были отброшены на обочину. В течение почти пятидесяти лет имперское состязание сверхдержав рассматривалось как яростная идеологическая борьба между русским коммунизмом и американским капитализмом.