По работе я часто вижусь с одной девушкой. Культурна, воспитана, многое умеет, всем интересуется, готова помочь… Но за глаза ее зовут «стена плача». О чем бы она ни говорила, каждая фраза начинается со слов: «Конечно, очень плохо, что…» Дальше следует вздох, сокрушенный наклон головы, досадующая мимика. И уже потом идет само высказывание, обычно, кстати, ничего трагического в себе не содержащее. Казалось бы, каждый ведет себя, как у него получается, мне-то что? Недавно я понял, что меня в ней бесит. Она похожа на известных мне наших (и не только наших) левых. В редкие минуты попадания на TV их генеральной эмоцией являются жалобы на несправедливость (а почему классовая власть должна быть справедливой?) и оскорбленное негодование потерпевших. Их главное сообщение – истории о мучительных притеснениях сирых и униженных, заставляющие думать о скрытом и, возможно, неосознанном мазохизме.
Вместо того, чтобы покушаться на противника, левые любят голодать, то есть опять же публично мучить себя в надежде, что власть сжалится над горемыками. На свои акции эти профессиональные плакальщики нередко выносят символические гробики, в которых «хоронят» то бесплатное здравоохранение с образованием, то «льготы» и «пособия», то еще что-то. Жалуются власти на избиения и нападения, потом снова жалуются ей, что все это слабо расследуется, и готовы жаловаться кому-то и на что-то, пока у них есть силы. А когда уж силы иссякнут, тогда придет новое поколение плакальщиков, пардон, левых активистов.
Исторически такой дефект сознания объясним: очень долго происходило не наступление, а отступление народа. Социальные конфликты, забастовки, марши протеста, митинги последних 15 лет – это всегда акции обороны, а не атаки. Наше рабочее движение, преданное официальными профсоюзами, не имеющее за плечами многолетних традиций сопротивления, только возникающее как самостоятельный феномен, терпело поражение за поражением, отступало и сдавало позицию за позицией. Наши левые, как «конструктивные», так и «радикальные», находились все это время в плену иллюзий и ностальгии и не смогли с этим самым рабочим движением наладить достаточного контакта. Поэтому столь многими из них сейчас правит «комплекс жертвы».
Глядя на тех, чье основное занятие – сетования и роптания по поводу «утрат», невольно вспоминаешь банальности про то, что одни люди ищут решения проблем, а другие всю жизнь выясняют и доказывают, почему проблему решить нельзя. Ну, разве что с помощью революции, которая вечно откладывается.
Возможно, стоит начать с элементарного: говорить в начале каждой фразы, о чем бы ни шла речь: «Конечно, очень хорошо, что…»
Психология плакальщика
Чего, на мой взгляд, нам не хватает чисто психологически? Волнующего чувства, что политическая практика – это веселое рискованное дело классовой схватки, а вовсе не перечисление списка пострадавших в этой схватке дрожащим голосом. Это авантюрная конкуренция соперничающих типов сознания и человеческих коллективов, а не плач беззащитного и напрасно пострадавшего в мире, полном скорбей. Лучше многих это понимал революционный синдикалист Жорж Сорель, писавший языком дерзкого пророка о всеобщей забастовке как мифе, необходимом нам, чтобы мобилизовать себя и других. Главный дефицит современных левых я бы сформулировал одним словом: наступательность. Нужно переменить настроение. Избавиться от комплекса жертвы, выработанного в нас поражениями многих лет.
Раб перестает быть рабом в тот момент, когда перестает смотреть на себя глазами хозяина, перестает воспринимать мнения власти о себе как свои собственные. Главная проблема не в том, что кто-то теряет жилищные метры и льготы, а в том, что нужно предложить людям кое-что поважнее всех метров и льгот, то, что их вполне заменяет, – жизнь активиста, полную опасного смысла. Диалектика в том, что именно такая «непрактичная» установка, распространяясь среди людей, сильно помогает решать проблемы и с метрами и со льготами.
Мы вечно кого-то и что-то оплакиваем, скорбим, говорим правду о страданиях – политически это верно, но психологически отталкивает. Способные на что-то, кроме слез, люди никогда не пойдут туда, где преимущественно скорбят о жертвах и сожалеют об утратах (неважно даже что именно утрачено: трамвай, сквер или «Советский Союз»). Это нужно убрать на второй и третий план. Зато люди, способные бороться и находить в этом особый политический кайф, охотно идут туда, где устраняются причины страданий, туда, где наступают, и с удовольствием участвуют в этом. Да, мы не можем сейчас вернуть советскую власть, ввести демократию трудящихся или хотя бы пустить трамвай обратно, но сама смена настроения, обсуждение конкретных сценариев по изменению ситуации сильно улучшат атмосферу внутри наших движений. Левые должны уметь не просто «выразить протест» и «привлечь внимание», но просчитать: кто может решить конкретную проблему и как с наименьшими затратами заставить его это сделать?
Солидарность с жертвой – это психологическая ошибка. Нужна другая установка: с нами ты станешь тем, кто устраняет причины страданий, кто занимает частную территорию, делая ее общей, тем, кто экспроприирует поле власти в пользу общества. Со стороны действия левых вполне могут восприниматься, как оправданная месть. Только не надо о «великодушии» – оно пристало победителям, а у жертв оно слишком часто маскирует слабость и отсутствие воли. В нынешнем нашем положении мы никакого великодушия и гуманизма к противнику позволить себе не можем. Политически действия левых должны выглядеть как решение проблемы, как устранение ее причин (сначала частных, а потом и общих). Не всегда эта цель достигается, но с самого начала она должна заявляться как то, к чему мы стремимся.
Портреты
Че Гевара остался в массовой памяти идеальным образцом наступательности, несмотря на две неудачи (в Конго и Боливии) и смерть в плену. Почему Че Гевара – кто угодно, но только не «жертва»? Что сделало его новым Робином Гудом? Почему миллионы людей до сих пор хотят быть «таким же, как Че»? Наступательный стиль жизни. Он не боялся вызываться и решать вопросы, в сельве лично расстреливал дезертиров, а после революции всерьез пытался отменить на Кубе деньги – и все это с неподражаемой улыбкой наступателя, смеясь над врагом, подшучивая над товарищами, над Хрущевым и над своей астмой. «Мы устроим вам один, два, много Вьетнамов!» – обещал он империалистам радостно и уверенно, как обещает менеджер по продажам преуспевающей компании открыть сеть филиалов. При этом мало у кого повернется язык назвать Че просто «мачо», «каудильо» и искателем приключений. «Моя семья – это все те, кто чужие слезы ценит, как свои собственные», – говорил он без единого грамма сентиментальности в голосе, со спокойствием человека, предпочитающего наступать. С ним очень рано («Дневник мотоциклиста») случилась эта важнейшая мутация – солидарность с жертвой перешла в новый образ «устранителя проблемы любым необходимым способом». А способ есть всегда. То же можно сказать о Марксе: его непростая жизнь оставила нам портрет победителя, выигравшего идеологическую борьбу с Системой. В этом смысле и Мао, победивший всех, кого хотел, как образ важнее для нас, чем Троцкий – образ самого умного большевика, которого убили ледорубом менее развитые сталинисты.
Эмоция
Вильгельм Райх писал, что «фашизм – это революционная эмоция, нашедшая себе реакционную форму». Мне кажется, нам сегодня не хватает «революционной эмоции», и потому не грех поучиться кое-чему у правых. Что движет скинхедом? Желание прекратить говорильню и читальню, немедленно встать из-за стола, надеть обувь потяжелее и повоеннее и под наступательную музыку наконец-то разобраться и покончить со «всей этой фигней». Не будем уточнять, как с его точки зрения «вся эта фигня» выглядит, это всем известно. У левых есть другое представление о «фигне», другие адреса и фамилии. Другой сценарий решения, не менее действенный и конкретный. Но саму революционную эмоцию я бы позаимствовал и в себе разбудил.
Да, в отличие от правых, мы не садисты, которые собираются отомстить всем за свои несбывшиеся мечты, но это еще не значит, что у нас нет зубов. Левые слишком долго подавали себя как нечто среднее между добровольным социальным работником и политически грамотным хиппи-пацифистом. Но мы живем в обществе, где нельзя добиться результата, если тебя никто не боится и ты никому не мешаешь. Левым стоит стать реальной проблемой для чиновника, продавшегося богачам, и для самого богача, покупающего власть. Левых должен опасаться и беспринципный мент, и обслуживающий власть журналист, и гламурная звезда, равнодушная к политике, и политтехнолог, помогающий классовой власти осуществляться. Каждый из них должен понимать, что если он не оправдается перед левыми, то может легко попасть в число мишеней их активности. У нас есть зубы – и некоторым гражданам стоит почувствовать это в самом ближайшем будущем.
Для людей, ослепленных своим положением, связями, суммой банковского счета, левые станут кошмарным сном, угрозой их прибыли, их секретности, их власти, влиянию и «прайвеси».
Без этого за нами никто не пойдет, нам никто не поверит, никто не будет прислушиваться к нашим советам. И вся протестная энергия людей достанется тем, кто умеет показывать зубы, оставлять царапины и быть траблмейкером, опасным для порядка, тем, кто знает: «Чтобы сорвать маски, нужны когти», – как пела группа «Пинк Флойд», по-своему перефразируя Ленина. Под какими бы странными знаменами и абсурдными лозунгами такие люди не выступали, именно им народ доверит роль «непарламентского представительства» своих интересов в стране, где никакой парламентаризм давно уже невозможен. У левых есть уникальный анализ ситуации, есть своя «среда», есть набор предложений, инструкций, рецептов по переустройству общества и решению локальных проблем. Мы накапливаем опыт и делаем выводы. Мы обновляем лексику и готовы завести полноценную культурную политику. Осталось сменить основное настроение. Когда нашим внутренним состоянием будет наступательность, ощущение крепких и острых зубов во рту, нас станет столько, сколько нужно для решения наших главных задач.
Ежедневное стремление к захвату присвоенной врагом территории. Наша цель – отнять у них «их» темы, «их» образы, «их» лексику, «их» прибыль и «их» власть. Отнять у них их спокойствие и уверенность. Есть тысяча и один способ делать это, до последнего более или менее оставаясь в рамках формального закона или, по крайней мере, ускользая от него. Впрочем, они всегда с легкостью игнорировали свой закон, так с чего бы и нам делать из него «священную корову»? Капитализм не знает никаких законов, кроме законов извлечения максимальной прибыли из «человеческого материала», так что все, что требуется от левых, – быть столь же циничными по отношению к формальному праву, как и их противник. Прежде чем делать что-либо, я предлагаю стать, глядя в зеркало, веселым и зубастым, чтобы не испортить все дело пораженческим запахом валериановых капель.
Рацио
Позволю себе не согласиться с той частью левых, которые регулярно предостерегают своих товарищей от опасности «ниспровергательства» и преждевременного радикализма, за которым якобы нет ничего, кроме самопиара. Думаю, те, кто так считают, мыслят строго рационально и аналитически, как ученые, а политика, жизнь общества все же не равна науке, хоть и должна ей подчиняться. Левые рационалисты упускают один очень важный мотив перехода человека в оппозицию – психологическую сторону, а там немало иррационального, нравится нам это или нет. Человек становится под смелый флаг в том числе и потому, что хочет, как это ни грубо прозвучит, нарушить правила опостылевшего и несправедливого порядка, перегородить там, где не положено, ходить там, где запрещено, и поорать то, что нельзя. Да, если бы все сводилось только к этому, движение было бы просто сетью бойцовских клубов без политического измерения, но с другой стороны, если бы все наше дело сводилось только к рациональным, полезным для общества и необходимым для прогресса требованиям, то движение превратилось бы в колонну киборгов, монотонно требующих чаще смазывать им винты и менять батарейки. Не надо быть Зигмундом Фрейдом, чтобы знать: внутри человека полно темной энергии, которая толкает его к риску, заставляет его доказывать себе и всем, что он не боится и умеет нападать. У нас внутри целый «Солярис» бессознательного, и воспитанию он не поддается. Если эта энергия не востребована слишком рациональным, миролюбивым и осторожным движением, такое движение никогда и нигде не соберет на свой митинг больше сотни людей, причем отнюдь не самых интересных, креативных, решительных и перспективных людей. Я уверен, что кроме рациональной программы и анализа левые уже сейчас, с самого начала, должны предложить всем желающим и «ниспровергательную» составляющую. Тысячу раз я слышал, что наша политика – это не экстремальный спорт. Это повторялось настолько часто, что я начал сомневаться и полагаю, что наша политика должна быть в том числе и экстремальным спортом, как у арт-банды «Война», практикующей воровство в супермаркетах, концерты в суде, заваривание дверей раздражающих ресторанов и ночную проекцию «веселого роджера» на фасад Белого дома.
Движение, которое предлагает санкционировано стоять с картонками на шеях в разрешенных для этого местах, никогда не станет массовым и влиятельным, оно всегда будет мечтать о временах, когда все, наконец, правильно разовьется, дозреет, сложится – и вот тогда-то мы и грянем в полный рост. Но так никогда ничего у нас не дозреет и не сложится. Если движение не предложит человеку способа быть смелым и (пардон за матерное слово) «пассионарным» здесь и сейчас, никуда не откладывая и ничего не дожидаясь, есть серьезный риск состариться, так и не увидев «дозревания общества» и «складывания условий». Энергия сопротивления – одно из главнейших условий, она должна быть применена, а не отвергнута, заперта или подарена правым. Внутренний «Солярис» глубже подземной нефти – и потому есть шанс победить хозяина нефти. Движение, которое боится человеческой наступательности, отдает ее своим конкурентам и теряет место в истории. Это отлично понимают в «Гринпис», у нацболов и в «Братстве» Дмитро Корчинского, но я не уверен, что это понимают наши левые. Движение, которое психологически центрировано вокруг оплакивания потерпевших и взываний к справедливости, а идеологически рационально, как таблица Менделеева, не состоится, не выйдет за рамки тусовки горестных скорбецов. Нужно покончить с этим имиджем незаслуженно обиженных чебурашек. Выплюнуть эту идентичность вон.
Да, история – это конкуренция достаточно рациональных социальных машин. Но топливо, приводящее эти машины в движение – это отнюдь не самые рациональные эмоции: массовые чувства, мобилизованные героем, мифом, утопией золотого века и великого будущего. В XIX веке было хорошим тоном считать, что человек и общество рациональны, как машина, и потому желательна столь же рациональная политика. Но вот уже более ста лет интеллектуалы открывают, что в человеке сидит обезьяна, и куча детских комплексов, надежд и травм, и сколько угодно грандиозных фантазмов и абсурднейших упований. Если есть смысл у слова «душа», то означает оно именно это. И так будет всегда, потому что человек не компьютер, да и компьютер, сами знаете, как ведет себя порой. И если человека лечить от этого, от него останется одна голова, как от профессора Доуэля. В конце концов, именно побеждающая индустриальность и конвейерность, стремление максимально рационализировать человека, понять и обеспечить его как понимают и обеспечивают машину, стало одной из причин возникновения тоталитарного типа общества (в сталинской его версии) и появления бихевиористской психологии в США. Иррациональное ни там, ни там не исчезло, будучи запрещенным (якобы «преодоленным»), оно ушло в подполье, попало под запрет, мстило, дав энергию всей «антисоветской» (у нас) и «битнической» (у них) культуре, превратилось в преследуемый, подрывной, мстящий элемент психики. Первой интеллектуальной реакцией на эту опасность и было появление Франкфуртской школы в 30-е, а потом и «новых левых» с их контркультурой в 60-е.
Наша задача – не отворачиваться от этих истин. А принять их и найти им место, пока это не сделали другие, не столь прогрессивные силы.
Праздник
Этим летом арт-группа «Свои 2000» выставила в качестве «развлечения» на книжном фестивале в ЦДХ яркие трафареты, куда каждый желающий мог вставить голову и сфотографироваться в образе избиваемой толпой болельщиков жертвы, преследуемого ментами гастарбайтера, уволенного рабочего или собирающей бутылки нищенки. Остроумно. Любимая мыслительная операция многих нынешних левых и есть такой трафарет.
В обществе, где неугодных адвокатов убивают на улице, излишне любопытным журналистам проламывают черепа в темных подъездах, несогласных активистов пытают в милицейских клетках, а несговорчивых рабочих лидеров вышвыривают с работы, нельзя просто «справедливо высказываться» и «разумно предлагать». Нельзя просто стоять с картонками перед административными зданиями. Это антиреклама левых.
Давно пора развернуть движение в обратную сторону, от обороны к атаке, от отступления к нападению, от мудрой скорби к «безответственной» мобилизации. Ресурс для такого поворота есть всегда просто потому, что по-прежнему всё, что имеют и делят «они», создается «нами», и значит, возможность обратного движения никуда не делась. Бесполезность и неэффективность сопротивления – очень выгодный для власть имущих миф. Нам есть что отнять у них и в материальном смысле, и в символическом.
Победит тот, кто наступает, подобно дню перемены погоды, подобно великому и веселому празднику, такому как Седьмое ноября.
Комментарии