Затянувшаяся летаргия: первый премьер Сингапура Ли Куан Ю о неизбежном распаде Европы

© Michael Stroud / Getty Images

Затянувшаяся летаргия: первый премьер Сингапура Ли Куан Ю о неизбежном распаде Европы

Теории и практики

14 декабря 2016

Евросоюз трещит по швам и вряд ли его получится спасти: еврозона, скорее всего, распадется, а социальную политику европейским странам придется серьезно ужесточать. Такой прогноз сделал первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю в своей книге One Man’s View of the World, которая вышла в 2013 году. Тогда Великобритания еще не проголосовала за выход из ЕС, исламисты не устраивали теракты на европейских улицах, а о масштабах грядущего миграционного кризиса вряд ли кто-то догадывался. В конце декабря издательство «Альпина Нон-фикшн» выпускает книгу на русском языке под названием «Мой взгляд на будущее мира». T&P публикуют отрывок о трудных временах, которые ждут Европу.

***

«Мой взгляд на будущее мира»

Пытаясь разобраться с проблемами, связанными с единой валютной системой, Европе нельзя игнорировать и другие фундаментальные причины своего низкого динамизма, такие как реализуемая ею модель социального государства и жесткое регулирование рынка труда. То, что казалось хорошими идеями в период после Второй мировой войны, когда они нашли широкую поддержку и начали реализовываться по всей Европе, в последние несколько десятилетий превратилось в непозволительную роскошь, особенно с выходом на мировой рынок развивающихся экономик Азии. Если Европа хочет избежать затянувшейся летаргии и вернуть себе былую энергию и предприимчивость, которыми она некогда славилась, ей нужно провести в жизнь смелые и болезненные реформы, чтобы сократить громоздкую систему социальных гарантий и либерализовать правила найма и увольнения для компаний.

Когда я учился в Англии в послевоенные годы, меня восхищали усилия правительства Клемента Эттли по созданию системы социальных гарантий «от рождения до смерти» для всех и каждого. Например, я был приятно удивлен, когда мне сказали, что мне не нужно платить за новые очки, выписанные мне врачом-офтальмологом. Оказывается, все оплачивала Национальная служба здравоохранения. «Вот что такое цивилизованное общество!» — подумал я. В то время я не понимал, но хорошо осознал позже, что такая всеобъемлющая опека со стороны государства ведет к неэффективности и инертности.

Разумеется, все это делалось с самыми благими намерениями. Пережив две мировые войны, почти полностью уничтожившие их экономику, правительства и народы Европы хотели жить спокойной, мирной жизнью, поровну деля между всеми блага и бремя расходов. Поскольку в основном именно пролетариат сражался на полях войны и заплатил за победу своей кровью, европейская элита испытывала сильное чувство долга перед низшими классами. Поэтому, когда политики начали призывать к справедливости и воплощать в жизнь модель социального государства, направленную на защиту бедных и безработных, старых и больных, они получили широкую поддержку.

На протяжении многих лет Европа могла позволить себе такую политику. План Маршалла помог большинству западноевропейских стран довольно быстро оправиться после военной разрухи и встать на ноги. Зарплаты европейцев и доходы бизнеса начали расти, и собираемых налогов с лихвой хватало на то, чтобы финансировать государства всеобщего благосостояния. Но ничто не постоянно в этом мире. В конце концов правила игры для Европы изменились. С развитием глобализации низкоквалифицированные европейские рабочие столкнулись с тем, что отныне они были вынуждены конкурировать не только между собой, но и с рабочими из Японии, а затем и из Китая и Индии. Европейский экспорт существенно сократился, а отрасли начали постепенно перемещать свои производственные центры в Азию. Естественно, что зарплаты европейских рабочих заметно упали. Если бы Китай, Индия и Япония не вышли на глобальный рынок, государства всеобщего благосостояния могли бы оставаться жизнеспособными достаточно долгое время. Но с их появлением эта модель быстро показала свою несостоятельность.

Да, европейцы стараются двигаться в сторону развития производства товаров и услуг с более высокой добавленной стоимостью, но здесь существуют свои ограничения. Вы не можете повышать планку до бесконечности, поскольку значительные слои населения не смогут соответствовать постоянно растущим требованиям, так как это предполагает обучение новым навыкам, что требует времени, сил и, в первую очередь, мотивации. Кроме того, японцы, китайцы и индийцы также постоянно повышают свою планку. В этом неустанном состязании в самосовершенствовании преимущества перед конкурентами, которых вы можете добиться в любом отдельно взятом году, как правило, весьма незначительны. В конечном итоге все зависит от качества ваших человеческих ресурсов и от того, как они организованы и как управляются. Если сравнивать Европу с Фиджи или Тонгой, то последним вряд ли когда-нибудь удастся ее догнать. Но если сравнивать Европу с Японией, Китаем или Индией, то это совершенно другая история.

К сожалению, законы и политика не меняются так же быстро, как глобальная среда. Однажды предоставленные социальные гарантии очень трудно отнять обратно. Электорат сурово накажет на выборах любое правительство, которое осмелится сделать это. В Великобритании Маргарет Тэтчер использовала весь свой политический капитал, чтобы попытаться изменить социальную политику. Но ей удалось сделать это только отчасти. Другие европейские лидеры, вероятно, наблюдали за ее усилиями и попытались повторить этот хотя бы частичный успех, однако столкнулись с сильнейшим противодействием электората, не желавшего отказываться от дарованных ему благ, которые за многие годы он привык считать чем-то само собой разумеющимся. Эта проблема существует во многих европейских странах.

Если бы расходы на социальную сферу не менялись, ситуация могла бы оставаться под контролем. Однако они имеют тенденцию расти, причем не только в абсолютном выражении, но и в относительном, как доля от общего дохода страны. Отчасти это происходит в результате расширения существующих схем под влиянием популистского давления. Но гораздо более важным фактором, на который обратил внимание ветеран шведской журналистки Ульф Нильсон, является уникальная способность системы всеобщего благосостояния «порождать свой собственный спрос». В 2007 г. он написал следующие прозорливые слова: «Система соцобеспечения увеличивает число иждивенцев, страхование от травм на рабочем месте увеличивает количество производственных травм, либеральная миграционная политика увеличивает приток мигрантов, возможность досрочного выхода на пенсию увеличивает количество людей, выходящих на пенсию раньше установленного возраста». Другими словами, люди в конце концов, умышленно или нет, начинают использовать систему в своих корыстных интересах. Например, они могут получать пособие по безработице, которое составляет до трех четвертей от их последней зарплаты, и при этом работать с неполной занятостью без официального трудоустройства. Это дает им два источника дохода, с которых они не платит никаких налогов.

Согласно статистическим данным ОЭСР, в 2007 г. средняя европейская страна выделяла на государственные социальные расходы более 23 % своего ВВП. В некоторых странах эта цифра была еще выше — 25 % в Италии и 28 % во Франции. В то же время в неевропейских странах, входящих в ОЭСР, доля этих расходов в среднем составляла всего 17 % от ВВП, а в Соединенных Штатах и Австралии не превышала 16 %.

© Agence France-Presse

Главной отрицательной стороной государства всеобщего благосостояния является даже не его негибкость или непозволительная дороговизна, а тот пагубный эффект, который оно оказывает на мотивацию людей. Если система устроена так, что вы получаете одинаковые социальные блага независимо от того, трудитесь ли вы в поте лица или тунеядствуете, зачем напрягаться? У вас нет шпор, которые заставляли бы вас шевелиться. В Америке люди больше привыкли полагаться на себя, поскольку, хотя государство и протягивает безработным руку помощи, оно принимает все меры к тому, чтобы активно поощрять и даже заставлять находить работу. Это совсем другая философия, основанная на убежденности в том, что работа делает личность и общество лучше, а чрезмерно щедрая помощь в конце концов перевешивает все остальные стимулы и становится серьезным ограничительным фактором. Европейская модель породила класс людей, которые привыкли к разного рода социальным пособиям и льготам и напрочь лишились мотивации к успеху, да и просто к труду.

Вдобавок ко всему Европа ничего не делает для того, чтобы смягчить излишне жесткие правила, действующие на рынке труда, в частности регулирующие право компаний увольнять сотрудников и определять минимальную продолжительность ежегодного отпуска. Европейцы продолжают упираться, в то время как гибкость становится все более важным фактором конкурентоспособности в новом экономическом ландшафте. Профсоюзы и социалистические партии во Франции и соседних странах всячески поддерживают миф о том, что можно сохранить социальные гарантии на прежнем уровне без ущерба для экономики. Нынешняя молодежь требует такой же гарантии занятости, какая была у их родителей. Другими словами, они требуют стабильности и уверенности в будущем. Они не понимают, что эти меры в конечном итоге оборачиваются против них самих. Компании, подвергающиеся суровому наказанию за любое сокращение персонала, гораздо неохотнее нанимают новых сотрудников, даже когда экономика возобновляет рост. Или попросту переносят рабочие места в другие страны.

Это подтверждается статистическими данными. По состоянию на 2008 г. восемь из десяти европейских стран — членов ОЭСР, имеющих наиболее либеральное трудовое законодательство, входили в десятку стран с самым низким уровнем безработицы в среднем за последние 10 лет. Верно и обратное: семь из десяти стран с самым строгим трудовым законодательством входили в десятку стран с самым высоким уровнем безработицы.

Но как изменить эту политику? Стоит лишь попытаться, и на улицы Парижа немедленно выйдут профсоюзы, которых не убедишь тем, что глобальная конкуренция делает французскую рабочую силу экономически неконкурентоспособной, поэтому им нужно отказаться от своих привилегий. Они скажут вам: «Мы не собираемся отказываться от своих привилегий, а вы ищите другие способы победить в глобальной конкуренции».

* Центральный страховой фонд в Сингапуре предназначен для финансирования пенсий, медицинского обслуживания и жилищных потребностей; основан на индивидуальных счетах.

Что касается Сингапура, то я с самого начала постарался сделать так, чтобы мы не пошли по европейскому пути в сфере социальной политики и регулирования рынка труда. Наблюдая за некоторыми нововведениями в социальной сфере, предпринятыми британцами в 1950-е гг., я решил, что это верный путь к упадку. Чтобы не позволить профсоюзам ставить по угрозу нашу конкурентоспособность, мы выстроили эффективный механизм трехсторонних отношений — профсоюзы, правительство, бизнес, — основанный на неконфронтационных переговорах. Мы положили конец бесплатным лекарствам, постепенно придя к тому, что стоимость медицинского обслуживания стала приемлемой для населения. Мы предоставляем людям не субсидии и пособия, а возможность обеспечивать себя. Государство поможет вам купить дом и накопить средства на вашем счете в Центральном страховом фонде*. Если вы хотите потратить эти деньги — что ж, ваше право, но в этом случае вы можете остаться в старости без гроша в кармане. И наоборот, если вы регулярно пополняете свой счет, позволяя своим активам расти в стоимости и приносить процентный доход, вы пожнете щедрые плоды. Другими словами, люди берут на себя ответственность за собственную жизнь, а государство оказывает им в этом необходимую поддержку. Я считаю, что если бы мы приняли европейскую модель, то в значительной степени лишились бы того динамизма, который сегодня присущ нашей экономике. Это была бы слишком высокая цена.

Европу ждут трудные времена. Под влиянием уникальных исторических обстоятельств европейцы сделали выбор в пользу социальной защищенности и гарантий занятости. Никто не может отрицать, что этот выбор позволил им построить более дружественные к людям общества, где фактически отсутствует андеркласс и существует гораздо меньший, по сравнению с Америкой, разрыв между победителями и проигравшими. Но за это европейцам приходится платить свою цену. Если бы они отказались от такой модели, это могло бы увеличить рост их ВВП на 1–3 % в год. Еще какое-то время многие европейцы смогут продолжать вести комфортную жизнь, к которой они привыкли, благодаря накопленным прежде резервам. Но, нравится им это или нет, уютный и надежный мир, построенный ими для себя в послевоенное время, в конце концов будет разрушен внешними силами. Им придется заключить новый социальный контракт.

***

Между тем группа государств Северной Европы не столь серьезно затронута вышеописанными проблемами. Я считаю, что скандинавские страны заслуживают отдельного анализа, поскольку ряд специфических особенностей делает их уникальными в своем роде.

Сторонники идеи государства всеобщего благосостояния обычно указывают на Швецию, Данию и Норвегию как на наглядный пример того, что развитая система социальных гарантий не обязательно должна вести к негативным побочным эффектам. Они делают вывод, что проблемы проистекают не из несостоятельности самой концепции государства всеобщего благосостояния, а из ошибок, совершенных правительствами Франции, Италии или Испании.

В качестве первого контраргумента можно привести данные по безработице, свидетельствующие о том, что даже скандинавским странам не удалось избежать негативных эффектов социалистической политики. Например, в 2011 г.

уровень безработицы в Швеции составил 7,5 %, что ненамного ниже, чем в Италии (8,4 %), и значительно выше, чем в экономически развитых азиатских странах, таких как Япония (4,6 %), Южная Корея (3,4 %) и Сингапур (2 %).

Тем не менее следует признать, что с точки зрения экономического роста скандинавские страны действительно показывают намного лучшие результаты, чем их европейские соседи. Тогда как среднегодовой рост ВВП на душу населения (в долларовом выражении) за период между 2002 и 2011 гг. составил 5,3 % в Италии и 6,1 % во Франции, в Дании за тот же период он составил 6,4 %, в Швеции — 7,3 %, а в Норвегии — целых 8,91. Причем добиться этого скандинавам удалось, сохранив высокий уровень социальных расходов, — феномен, который нуждается в дальнейшем объяснении.

Для начала следует отметить, что Швеция, Норвегия и Дания — значительно меньшие по размеру страны, чем Франция, Италия и Испания. В совокупности их население едва ли составляет одну десятую часть от населения последних трех стран. В Норвегии живет всего 5 млн человек — меньше, чем в Сингапуре. Это отражается на масштабе проблем, разнообразии интересов и сложности управления.

Еще более значительную роль, чем размер, играет состав населения, и это является ключом к пониманию скандинавской уникальности. Население Швеции, Норвегии и Дании относительно однородно по своему составу, что дает этим странам внутреннюю сплоченность и чувство национального единства, невозможные в других частях Европы. Население каждой из этих стран в буквальном смысле слова считает себя одной большой семьей, где все готовы помогать друг другу. Они готовы усердно работать, потому что знают, что это способствует процветанию всей семьи. Несмотря на космические налоговые ставки, которые вынуждены вводить государства всеобщего благосостояния, чтобы сводить концы с концами, успешные бизнесмены и люди с высокими доходами менее склонны покидать такие общества «семейного типа», даже если у них есть возможность сделать это. В результате все таланты — те, кто умеет создавать богатство и возможности для себя и для других, — остаются «дома». Когда вы ощущаете себя одним народом, одной семьей, вы с большей готовностью платите налоги, чтобы поддержать своих менее обеспеченных и менее успешных сограждан, чем в том случае, когда среди вас живет масса чужаков, приехавших со всего земного шара, а закон требует справедливо распределять богатство между всеми. Это кардинально меняет отношение.

© Agence France-Presse

Когда я посетил Норвегию в 1970-е гг., абсолютное большинство населения составляли белые. Это прекрасная страна с великолепными фьордами и ледниками, холодная и спокойная. Я чувствовал, насколько сплочено ее общество. Не только работающие люди были готовы платить более высокие налоги, но и среди тех, кто не работал, попытки злоупотреблять щедростью системы были редкостью, потому что все считали себя членами одной большой семьи. Другими словами, там не было класса праздных людей, ведущих беззаботную жизнь на пособие по безработице.

Все это медленно, но верно менялось в течение последних лет в результате того, что скандинавские страны ввели очень либеральную политику приема беженцев и политических эмигрантов. Швеция ежегодно принимает 2000 беженцев, в основном из африканских стран, так что на сегодняшний день в стране живет более 80 000 эмигрантов. Как их приток изменит облик общества, еще предстоит увидеть, но если ситуация будет развиваться по тому же сценарию, что и в других странах, рано или поздно это приведет к изменению национального самовосприятия и к тому, что люди уже не готовы будут с прежней щедростью поддерживать низшие слои общества. Но пока что Скандинавия остается наиболее этнически однородной, чем остальная Европа.

Сегодня облик людей и общественная атмосфера по всей Европе сильно отличаются от того, что было во времена моего студенчества сразу после Второй мировой войны. Когда мне нужно было арендовать квартиру в Лондоне, я звонил арендодателям по объявлениям в газете и говорил: «Меня зовут Ли, я китаец. Если вы не хотите сдавать квартиру китайцу, пожалуйста, скажите мне об этом сразу, чтобы я не тратил время на поездку к вам». Ли — довольно распространенная английская фамилия, и я хотел избежать недоразумений. И действительно некоторые арендодатели вежливо советовали мне поискать другую квартиру. Таким было британское общество в те времена — преимущественно белым и во многом дискриминационным по отношению к людям с другим цветом кожи.

На протяжении многих лет из-за снижения рождаемости и растущей потребности в рабочей силе европейские страны приветствовали мигрантов из Азии, Африки, Восточной Европы и с Ближнего Востока. Иммиграция помогала снять остроту экономических и демографических проблем, но вместе с тем порождала другие трудности. […]

В последние два-три года европейские лидеры — в том числе Дэвид Кэмерон, Николя Саркози и Ангела Меркель — были вынуждены признать, что в их странах мультикультурализм потерпел неудачу. Другими словами, турки, живущие в Германии, так и не стали немцам, а алжирцы и тунисцы, живущие во Франции, так и не стали французами. В Европе все чаще стали говорить о «неинтегрируемости» таких мигрантов. Главной причиной их неспособности ассимилироваться являются расовые различия, которые дополняются такими факторами, как религия, культура и язык. Но Европа не может отказаться от притока иммигрантов из-за настоятельной потребности в рабочей силе. В результате мы можем видеть, как европейские правительства втихую впускают иммигрантов, когда это возможно, но резко нажимают на тормоза в преддверии выборов, когда существует опасность того, что крайне правые партии обойдут умеренных оппонентов при помощи гневной риторики. Ситуация в духе «уловки-22».

***

Оправившись после двух мировых войн, Европа решила избрать новый путь развития, и наиболее естественным казалось пойти по пути европейской интеграции. Между странами на этом континенте было много общего. Все они пережили эпоху Возрождения и Просвещения, сформировали единую европейскую культуру и развили очень схожий менталитет и мировосприятие. Христианство было господствующей религией на всем континенте. Если взять далекое историческое прошлое, то большинство этих стран разделяли общее наследие со времен Римской империи, которая придала им определенную однородность в способах организации общества. Тем не менее, несмотря на их общность, в первой половине ХХ века на передний план вышли острые разногласия и разобщенность, вылившиеся в конечном итоге в кровопролитные междоусобные войны, которые привели к гибели миллионов людей. Вот почему во второй половине ХХ века интеграция стала для европейских лидеров главной задачей. Она обещала принести в Европу прочный мир. Было очевидно, что, если отодвинуть в сторону различия, сфокусироваться на сходствах и тесно связать судьбы европейских народов, это приведет к всеобщему процветанию и станет надежной гарантией того, что европейцам больше не придется пережить те ужасы и страдания, на которые они, собственно говоря, сами себя обрекли.

Придя к согласию относительно важности интеграции, европейцы принялись создавать необходимые институты. В 1951 г. в Париже был подписан договор о создании первого европейского сообщества — Европейского объединения угля и стали. В 1957 г. был подписан Римский договор, предусматривавший создание общего рынка и проведение общей политики в области сельского хозяйства и транспорта. Эти структуры впоследствии легли в основу создания Европейского Союза, который после окончания холодной войны расширился и включил в себя 27 государств. А 17 из них ввели единую валюту, евро, образовав еврозону.

Интеграция несет с собой не только гарантию мира, но и множество других возможностей. Объединив усилия и цели, Европа стала бы гораздо более мощной экономической, а главное политической силой на международной арене. Проще говоря, объединенная Европа намного мощнее, чем сумма ее отдельных частей. Если бы европейцы пошли по пути интеграции еще дальше и создали единое министерство финансов и даже единое министерство иностранных дел и министерство обороны, выигрыш в силе был бы поистине огромным. Посмотрите на американцев. В большинстве своем это бывшие европейцы, которые переехали на другой континент и отказались от прежней национальной идентичности. Если Европа интегрируется в той же степени, она превратится в своего рода Соединенные Штаты Европы и станет достойным конкурентом США. Европа значительно превосходит США по численности населения (500 млн человек по сравнению с 310 млн в США) и имеет экономику на одну шестую больше американской. Такая Европа, несомненно, стала бы ведущей мировой сверхдержавой.

© Assotiated Press

К сожалению, все признаки указывают на невозможность такой интеграции. Из-за неготовности к финансовой интеграции европейцам не удалось создать жизнеспособную единую валюту, и очень маловероятно, чтобы они захотели прийти к полной интеграции во внешнеполитической или военной сфере. У каждой европейской страны своя индивидуальная история, насчитывающая много веков. Каждая страна гордится своими традициями. Они хотят сохранить живыми свои языки, потому что за ними стоит богатая культура и литература. Переселенцы в Америку были готовы начать все заново — создать новую культуру, литературу и историю, но Европа никогда на это не согласится. Несмотря на то что английский стал вторым языком во многих странах мира, континентальная Европа никогда не примет его в качестве основного рабочего языка.

Каково же тогда будет место Европы в мире? Европейские страны будут становиться все менее влиятельными игроками на международной арене. В условиях доминирования таких мощных держав, как США и Китай и, возможно, впоследствии Индия, они будут играть второстепенные роли. К большинству европейских стран будут относиться как к обычным мелким государствам, коими они и являются. Возможно, Германии удастся сохранить определенный вес в мире благодаря численности своего населения и экономическим успехам, но она не будет активно стремиться наверх из-за по-прежнемупереполняющего ее чувства вины за то, что во время Холокоста немцы убили 6 млн евреев. Определенное влияние могут сохранить и британцы благодаря своим особым родственным отношениям с Соединенными Штатами.

Однако Европе не стоит рассчитывать на многое за столом, где сидят США, Китай и Индия, даже если некоторые европейские лидеры не хотят признавать эту реальность из-за исторически сложившегося чувства собственной значимости и многолетней привычки верховодить в международных делах. В конце концов, как могут страны с населением 40, 50 или 80 млн человек тягаться со странами с населением в 1,2 млрд или 1,3 млрд (Индией и Китаем соответственно)? Китайцам особенно на руку фрагментированная Европа. Им выгоднее иметь дело с каждой страной по отдельности, а не с Евросоюзом в целом. Благодаря этому они придут к тому, что каждая страна будет зависеть от китайцев в гораздо большей степени, чем китайцы от нее. И эта зависимость будет усиливаться по мере переориентирования китайской экономики на внутреннее потребление.

Тем не менее ослабление позиций Европы на международной арене не приведет к пропорциональному снижению уровня жизни. Если она сумеет без больших потрясений пережить распад еврозоны, то вернется к своему прежнему состоянию. Она потеряет влияние в мире, но ее страны сохранят высокий уровень образования и высококвалифицированные человеческие ресурсы, что позволит им зарабатывать на хорошую жизнь. Разумеется, некоторый спад неизбежен, но в конце концов каждая страна достигнет устойчивого состояния экономики в соответствии со своим уровнем конкурентоспособности. Европейцы будут продолжать жить комфортной и обеспеченной жизнью, к которой они привыкли.

***

Я пишу о неизбежном закате Европы с печалью, а не злорадством. Я предпочел бы видеть Европу на вершине. Европейцы — высокоцивилизованные люди. Да, они были колонизаторами — французы, бельгийцы, англичане и испанцы. Но французы видели свою миссию в том, чтобы принести цивилизацию африканским народам. Англичане оставили после себя эффективные институты управления, в том числе и в Сингапуре. Благодаря ним сегодня мы имеем верховенство права и говорим на английском языке, на котором говорит весь мир. Нам хватило мудрости не отвергать это наследие. Их институты управления по-прежнему эффективно функционируют. Вместо того чтобы разрушать эти институты, мы укрепляем и совершенствуем их.

В отличие от англичан, бельгийцы оставили Конго в хаосе. Они добывали там природные ископаемые, и после их ухода страна погрузилась в кровопролитные межплеменные войны, которые продолжаются по сей день. А в Гвинее непримиримый борец за свободу Ахмед Секу Туре, впоследствии ставший первым президентом этой страны, так разозлил Шарля де Голля, что тот приказал французам, покидая ее, обрезать все электрические и телефонные провода. Разумеется, французы не поступали так в других своих колониях. Но Секу Туре получил в наследство нефункционирующую систему, которую ему так никогда и не удалось восстановить.

От таких вещей зависит многое. Если бы англичане оставили нам такое же наследство, как французы или бельгийцы, я не уверен, что мы сумели бы построить тот процветающий Сингапур, который имеем сегодня. Но англичане оставили его в превосходном состоянии. Последний губернатор Сингапура Билл Гуд передал мне дворец Истана, где размещалась его резиденция, в нетронутом виде. Перед отъездом он провел меня по дворцу и представил дворецким и другому обслуживающему персоналу. Сам он отправился в Северное Борнео и через какое-то время вышел в отставку. Мы должны быть благодарны англичанам за созданную ими систему и за их благородный уход.