Хотелось бы услышать "прости".

Прочитал статью о том, что Юрий Любимов уходит из своего театра. Жаль. И не только потому что...Написал пару комментов, а потом  решил высказаться по полной.
       Российский театр заболел не вчера. Первые симптомы серьезного заболевания дали о себе знать еще в семидесятые годы прошлого столетия. Судить об этом можно было по отношению к авторам пьес. Иначе говоря, к тем людям, которые способны наполнить своей творческой кровью любой театральный организм. Даже самый худосочный. 
       Копируя манеру поведения бывших театральных "метров", главные режиссеры трехсот советских театров стали советовать драматургам реже бывать в их вотчинах. И не отвлекать актеров от работы своими ненужными вопросами и советами. Расхожий диалог строился так: "Ты свой  гонорар получил? Вот, иди домой и пиши следующую пьесу, а на премьеру мы тебя позовем". При этом совершенно не бралось в расчет то обстоятельство, что театральный писатель был отцом драматургического материала, и ему была небезразлична судьба своего детища. Подобное пренебрежительное отношения к авторам пьес распространялось не только на так называемых "домашних писателей", но и на маститых драматургов. А, между тем, "Мастерская драматурга", при Ленинградском отделении Всероссийского театрального общества РСФСР, возглавляемая автором пьесы "Человек со стороны" - Игнатием Дворецким, продолжала учить молодых авторов. И готовить последних российских драматургов к их нелегкой профессии и судьбе. 
         
                                                                     Горячка                                                      
 
        В 1985 году российские театры получили желанную творческую свободу. И громко заявили о том, что впредь сами будут строить свою репертуарную политику. Подобная новация не предусматривала каких-либо связей с молодыми выпускниками "Драматургической мастерской", известной к этому времени, как уникальное учебное заведение, уже на трех континентах. Примерно ту же позицию заняли и многочисленные театры-студии, руководители которых часто заявляли: "Чтобы осознать вечность, мы будем ставить Шекспира, а, чтобы почувствовать день сегодняшний, будем ставить себя". Но так уж устроена наша общая жизнь, что день сегодняшний лучше всего виден не главному режиссеру театра, а драматургу, так как писатель ничем не отгорожен от той самой улицы, на которой много веков и родился театр. А время, как известно, хранит только то, в чем оно сумело увидеть свое собственное отражение. Поэтому главные режиссеры больших театров поступили в этой ситуации несколько разумнее. Они занялись инсценировками литературных произведений, не рискуя при этом ничем. На Федора Абрамова или Валентина Распутина народ обязательно пойдет, так как их имена были хорошо известны, а главный режиссер, осуществив инсценировку их произведений, получит половину авторского гонорара. И все вроде бы остались довольны. Кроме молодых драматургов, которых театральные метры лишили не только потенциального творческого успеха, но и элементарного права на ошибку. Справедливости ради следует отметить, что зачастую огульные обвинения в связях с "совковом режимом" прозвучали не только в адрес тех, кто еще не успел поставить ни одной пьесы, но и в адрес тех драматургов, чьи пьесы еще совсем недавно запрещали. Например, Виктора Розова, чья пьеса "Кабанчик", в 1981 году была запрещена к постановке распоряжением Министерства культуры СССР. Сказалась подаренная свобода, в условиях которой "новые" театральные демократы повели себя куда нетерпимей, чем их заклятые враги коммунисты. 
                                                             Безумие
 
      Практически всех выпускников "Мастерской драматурга" в местных театрах за глаза называли "выкормышами" Главного управления культуры. Со стороны питерского главка, "Мастерскую" опекала главный редактор репертуарного отдела - Наталья Бржозовская.
Ее отдел как раз и определял ту самую политику, от которой театры иногда не без причин тошнило. 
      Думая над тем, чью сторону принять, руководство главка выбрало театры. И в коридорах здания на Невском проспекте, 40 родилось мнение, что обучение драматургов стоит очень дорого. Поэтому через газеты и радио нужно обратиться к горожанам, с просьбой сдавать свои гениальные пьесы. 
     Призыв прозвучал, но ни одной пьесы в Главное управление культуры так никто и не принес. В пятимиллионном Ленинграде не нашлось Шекспиров и Булгаковых. Провалившийся эксперимент еще раз доказал старую истину о том, что отдачу можно получить лишь от того, во что вложен труд и финансовые средства. Другая истина состояла в том, что любая самонадеянность, в том числе и демократическая, есть родная мать всех ошибок.
       Предчувствуя беду, которой вскоре обернется распавшаяся связь театр - драматург, Игнатий Дворецкий весной 1987 года собрал в Красной гостиной бывшего Дома писателя на улице Воинова главных режиссеров ленинградских театров. Пришли все, кроме Георгия Товстоногова. На этой встрече Дворецкий говорил о том, что, закрывая двери перед драматургом, главные режиссеры обрекают на гибель не только театральных писателей, но и сам театр. Так как, отказываясь от трудной работы с оригинальным драматургическим материалом, театральный организм неизбежно выродится в духовного паразита. 
      "Деда", как Дворецкого любовно называли его ученики, главные режиссеры не услышали. И он вскоре умер от сердечного приступа. Следом один за другим ушли из жизни отцы и приверженцы гиблой идеи "режиссерского театра" - Георгий Товстоногов, Рубен Агамерзян, Яков Хамармер... 
     За полгода до своей безвременной кончины Игнатий Дворецкий сумел убедить Министерство культуры РСФСР передать молодым драматургам здание театральной библиотеки на площади Островского. Там должен был разместиться "Театр драматурга". Смерть мастера помешала осуществиться этому проекту. В результате ни здания, ни обещанных денег молодые драматурги так и не получили. Не видя для себя никаких перспектив, кто-то из театральных писателей уехал жить и работать в США, кто-то Израиль, кто-то занялся журналистикой, а кто-то стал чаще "заглядывать в стакан". Но практически все драматурги, теперь уже немолодые, сумели выстоять и пережить эту творческую трагедию. Чего нельзя сказать о российском театре. 
      
                                                                 Кризис
 
      Человек обречен на поиски ответов на ряд главных вопросов. В частности, в чем смысл жизни и ее конечная цель. И что лучше: быть или не быть? Призвание театра заключено в том, чтобы по возможно облегчить человеку подобные поиски. В своей трудной работе театр лишен права использовать приемы модных психоаналитиков. Институт театра призван быть зеркалом жизни. Той жизни, в которой он существует. Шекспиру и Шоу, например, не пришло бы в голову помещать своих героев в условия мезолита. Им и в своем времени жилось достаточно непросто. Не пустить сегодняшний день в театр, значит, обречь последний на загнивание изнутри. Погоня за зрительским успехом и деньгой, превращают храм искусства в обыкновенный балаган. Об этом подробно высказывался в свое время бывший губернатор Санкт-Петербурга Владимир Яковлев. С его слов выходило, что даже на те скромные средства, что театры получают от государства, они научились так ловко обделывать свои дела, что все бывают довольны, кроме серьезного зрителя и, разумеется, государства. Не исключено, что подобное мнение возобладало сегодня и верхних эшелонах власти. 
 
    Если кому-то суждено умереть, то он умрет, но будет неплохо, если он успеет попросить прощения у всех, перед кем сильно виноват. Уверен, без пяти минут покойнику легче будет. Заодно бы все вокруг поняли, почему сегодня для театра никто не пишет. Хотя и здесь требуется уточнение. Для российского театра никто не пишет, а, вот для британского и израильского пишут и очень удачно как раз те, кого учил Игнатий Дворецкий, и, кем так опрометчиво пренебрегли наши отечественные делатели искусств.