Общее в издержках сталинизма и путинизма

Недавно довелось присутствовать на обсуждении книги Дмитрия Травина «Просуществует ли путинский режим до 2042 года» (см. ссылку http://mnenia.zahav.ru/Articles/8176/putin_ditya_cvoego_pokoleniya ). Обсуждение проходило в стенах Европейского университета в Санкт Петербурге. Это учебное заведение среди других в Петербурге заметно отличается либеральными настроениями. Отзывы были исключительно позитивными с некоторыми не принципиальными критическими замечаниями. Но в одном из выступлений, оставаясь в целом позитивным для автора, прозвучала положительная оценка режима как противовес того негатива, который анализирует автор в книге. Выступавший профессор оценил режимы Сталина и Путина как соответствующие норме в отличие от, условно говоря, не нормальных режимов, которые были как до сталинского, так и между сталинским и путинским.

Разумеется, выступавший был не из числа примитивно мыслящих сталинистов или путинистов.  Чувствовалось, что за такой категоричной градацией стоит невысказанное обоснование специалиста. Мне не удалось с ним переговорить, а пока собственные размышления.

Я не сталинист. Уже хотя бы в силу того, что в моей семье были жертвы сталинизма. Но я понимаю, что, как сказал бы математик, необходимыми и достаточными условиями для победы в войне было создание оборонной промышленности и высокий патриотизм народа. Для первого условия понадобилась индустриализация страны. Ее цена -  раскрестьянинование страны и ГУЛАГ. Для воспитания патриотизма в поколении, которое родилось после революции и на его долю выпали самые большие потери (с фронта из одноклассников возвращалось по два – три человека), были использованы все средства агитпропа – пионерия, комсомол, школа, кино, литература и так далее. Цена за победу – огромная. Могла быть меньшей? Несомненно. Как, несомненно, и то, что и репрессии были в подавляющей степени несправедливыми. Но, вопрос о цене вопроса теряет смысл, если учесть, что выигрыша от поражения в той войне, в отличие от побежденных немцев, не могло быть, а история не знает сослагательного наклонения.

Теперь перейдем к современности. После революции 91-го либералы круто зарулили в противоположную сторону и как большевики тоже считают, что  только они правы. Но массовое отторжение содеянного ими пришлось  уже на первое поколение в отличие от совка, когда оно пришлось на третье поколение. Поэтому пора подводить итоги. Несмотря на высокий процент поддержки президента, недовольных много в широких массах народонаселения с патерналистским сознанием. На эту тему Дмитрий Травин написал статью «Почему Путина любят даже в кризис» (см. cсылку http://www.rosbalt.ru/blogs/2016/04/18/1507567.html). Получается, что  царь хороший – бояре плохие. В отличие от либерально ориентированной интеллигенции, у которой ровно наоборот – бояре хорошие (либеральные экономисты), а царь никчемный. Такую же оценку находим у Травина в его книге.

Экономика однобоко перекошена в сырьевую сторону, перепад уровней бедноты и богатства зашкаливает, а социальных гарантий не только поубавилось, совсем исчезла уверенность в завтрашнем дне. В выигрыше оказались лишь две категории населения – новые приближенные олигархи (не приближенные трепещут) и коррумпированное чиновничество.

В этой связи возникает вопрос – коррупция это неизбежное зло в качестве инструмента в нашей экономике (как раскрестьянинование и ГУЛАГ в сталинской), или случайное побочное явление, которое верховный правитель при желании может сокрушить одной левой.  Ответ можно получить, если вспомнить обстоятельства, предшествующие посадке Ходорковского.

Все произошло в феврале 2003 года на встрече Путина с крупным бизнесом. «Господин президент, — начал Ходорковский, — ваши чиновники — взяточники и воры». Дальше, что произошло, мы знаем. Но возникает вопрос: посадка Ходорковского это месть Путина, или в его действиях присутствует рациональное содержание? Не хочет бороться или не может?

Начнем от печки. На Руси давно повелось, что верховный правитель, отправляя своих наместников управлять подвластными территориями, наделял их правом кормления. Это значит, что наместник имел узаконенное право обирать население в свою пользу.  В меру или без меры – это категория субъективная.

Каждый, кто имел доступ, свою меру и устанавливал. Поэтому, что сверх общепризнанной меры, скажем так, равносильно воровству. Или взяточничеству при иерархической структуре власти. Следовательно, то и другое имеет у нас исторические корни. А поскольку верховный правитель не может обойтись без властной элиты в лице чиновников всех рангов, то он от них и зависит. С одной стороны, чтоб зависимость минимизировать, верховный должен быть сильным.  С другой, – выдерживать меру, чтоб не перегнуть палку. Случаются ведь и дворцовые перевороты.

Из проведенного анализа следует, что перед Путиным стоял выбор.

Либо начинать открытую борьбу, не будучи уверенным в победе, либо

воспользоваться известным правилом, чуть отредактировав: не можешь победить коррупцию – контролируй ее и используй для борьбы с нею внутривидовую борьбу коррупционеров.

Наблюдаемые за последнее время перестановки и посадки, приводят к мысли, что внутривидовую борьбу кланов, - ФСБ против ФСО и наоборот, те и другие против СКР и так далее президент использует как управленческий инструмент для зачистки силовых и властных структур от таких коррумпированных кадров, которые, что называется, потеряли чувство меры. Достигается это взаимным ослаблением сторон, используя противоречия между ними и поочередно помогая одним и подавляя других.

А замены, которые проводит Путин, надо полагать, идут не только на менее подверженных коррупционной страсти, но и, будем надеяться, не подверженных ей совсем. Ведь должны же быть такие, как герой фильма «Белое солнце пустыни» таможенник Верещагин, который мзду не берет - ему за державу обидно. Следовательно, стимулирование Верещагиных и дестимулирование мздоимцев это процесс воспитания новой элиты.

Второй признак, указывающий на близость перемен. 25 мая Президент собрал заседание Экономического совета, на котором обсуждались разные варианты моделей экономики,- кейнсианства, представленного его сторонниками (Глазьев и Титов), и противоположного ему монетаризма (от правительства Улюкаевым) и Кудриным. На этом совещании Путин «цикнул», потребовав найти общий знаменатель. «Никакой монополии на истину в экономической дискуссии быть не должно», – сказал президент.

Выявленные два признака позволяет выразить осторожную надежду. Неужели «лед тронулся, господа присяжные заседатели»? Если так, то возникает вопрос – почему только сейчас, а не раньше? Ведь отмеченные пороки существовали давно. Ответ может быть только таким. Президенту, чтобы решить эти задачи, необходимо иметь прочную опору снизу. Такую прочную, чтобы она сохранялась и в условиях ухудшения обстановки как внутри страны, так и во вне ее. Или не допустить ухудшения. Короче говоря, президенту нужен запас прочности для реформирования. А либералы, оппонирующие президенту, патриотическую реакцию на «взятие» Крыма или успехи наших ВКС в Сирии рассматривают исключительно с целью удержания власти. Но в этом нет противоречия – для реформирования президенту власть нужна, а в случае ошибки его может ждать майдан с новым Лениным или дворцовый переворот.

Сегодня к указанным выше признакам добавился признак, который связан с победой Трампа. Она означает в перспективе смену экономической модели в Америке, где сильно влияние транснациональной финансовой корпорации. А восстала против этого самая что ни на есть трудовая Америка, включая ее средний класс. Казалось, что нам с этого. Но простая аналогия подсказывает. У Ельцина был друг Билл и министром иностранных дел был Козырев. Сегодня Сергей Лавров. Почувствуйте разницу. А Трампу, заинтересованному в том, чтобы в российском кабинете министров экономический блок представляли не министры – монетаристры, ориентированные на его противников в США, а партнеры. И чтоб у Дональда Трампа появится друг Володя. Тогда, если у Путина с Трампом получится как минимум нормализация отношений, то рукой подать до смены экономического блока у нас в правительстве. Улюкаев – это первая ласточка и пламенный привет Дональду от Володи.