У.Пирс. Как я стал радикалом.

111

Доктор Пирс рассказывает о своей духовной и интеллектуальной эволюции из аполитичного профессора в белого радикала.

*     *     *

До 30 лет меня почти не интересовали ни политика, ни расовый или социальный вопросы. У меня не было никакой стройной идеологии, и, если не принимать в расчёт скоротечного увлечения христианством между четырнадцатью и восемнадцатью годами, я был совершенно равнодушен к идеологическим вопросам.

Во время Второй Мировой войны я был еще слишком юн, чтобы понимать или даже просто принимать во внимание вопросы, связанные с этим ключевым политическим событием века. Даже нескончаемый поток военных фильмов, призванных поднять боевой дух, и прочей ура-патриотической пропаганды (штампуемой, кстати, представителями того же племени, которые во время корейской и вьетнамской войн приложили столько же усилий, чтобы американский боевой дух подорвать) никак на меня не влиял; я был настолько увлечен научной фантастикой, что редко находил время для чего-то еще.

Став подростком, я несколько охладел к чтению научной фантастики (я уже давно полностью её забросил), зато теперь моё внешкольное время целиком занимало настоящее увлечение – наука. 

...

1

Учеба в качестве аспиранта-физика – это поистине всепоглощающее занятие, а я был аспирантом почти без перерывов с 21 до 29 лет, в ту пору жизни, когда большинство молодых интеллектуалов много размышляют – или, по крайней мере, отлично осведомлены – о злободневных политических и социальных проблемах. Но в моем случае всё свободное от физики время проходило в бурной физической деятельности: я волочился за юбками, катался на лыжах, занимался парусным спортом, альпинизмом и стрельбой.

Ближе к концу аспирантуры не оставалось времени даже на отдых, и часто, закончив работу далеко за полночь, я засыпал в своей лаборатории на раскладушке рядом с электромагнитом.

Итак, когда накануне своего двадцатидевятилетия я стал младшим преподавателем физики в Орегонском государственном университете, я, можно сказать, идеологически был девственником.

...

1

Тогда, впервые в моей взрослой жизни, у меня появилось время заметить, что происходит вокруг, и поразмыслить над этим. А в 1963 году происходило много чего примечательного, над чем стоило задуматься. Именно тогда на свет божий впервые явилась революция “в защиту гражданских прав”, и практически ежедневно происходили сидячие демонстрации, марши за “свободу” и прочие направленные на интеграцию медийные события.

В орегонском Корваллисе, где я преподавал, крупных бунтов и стычек не было, но даже в нашем университетском городке было в миниатюре заметно то расовое брожение, которое охватило страну. На факультете было несколько разнорасовых пар, а в студгазете печатали обычный тупой либеральный вздор на расовые темы.

По мере того как нарастали волнения, становилось всё сложнее оставаться отстранённым наблюдателем. Стало совершенно очевидно, что всякому ответственному взрослому пора осознать последствия этой беготни с “гражданскими правами” и выработать своё отношение к происходящему. Но мне было не на что опереться.

К разным землячествам я не тяготел, успев пожить в девяти разных штатах, из которых четыре были на Юге и пять в других регионах страны. С небелыми у меня прежде было очень мало точек соприкосновения, так или иначе они никогда особо не занимали мои мысли. Более того, по расовому вопросу я склонялся к либеральным взглядам.

...

1

Думаю, мои взгляды того времени скорее можно было отнести к либертарианским, нежели либеральным, однако моё либертарианство ни в коей мере не было догматичным – просто было смутное ощущение, что людей стоит беспокоить как можно меньше, что общество не должно регламентировать жизнь человека и навязывать ему общепринятые стандарты. Поэтому меня возмущало, когда в бытность подростком меня принуждали оформить карточку соцобеспечения или когда впоследствии мне пришлось заполнять свою первую декларацию о доходах.

Однако либертарианство не давало никаких ответов на расовый вопрос. С одной стороны, я считал, что чёрным надо предоставить полную свободу действий и не чинить им преград и притеснений. Однако я также считал, что белых, которые не хотят принимать с ними пищу в одном помещении, нанимать их на работу или обучать своих детей в одной школе с их детьми, нельзя ко всему этому принуждать. Как же примирить “права”, которых требовали чёрные, с правами белых?

...

1

олстухи-домохозяйки с бигудями на головах и искажёнными злобой одутловатыми лицами, которые, срываясь на визг, выкрикивали похабщину в адрес маленьких чёрных детей, выходящих из школьного автобуса, вряд ли могли вызвать к себе симпатию со стороны сторонников сегрегации; а презрение, которое сквозило в комментариях тележурналистов, пока их камеры с нарочитой злорадной неспешностью транслировали такие сцены в эфир, убеждало телезрителей всей страны, что противодействовать движению “за гражданские права” постыдно.

Я недоумевал, почему СМИ всегда выбирают для интервью исключительно тех сторонников сегрегации, которые не в силах связать двух слов, и почему они так редко освещают неприглядную сторону движения за интеграцию.

И я не мог не заметить, что самыми горластыми и нахальными из тех, кто требовал дать чёрным “равенство немедленно”, и в университетском городке в Орегоне, и в средствах информации, были не чёрные, а представители другого меньшинства – так впервые в жизни я задался еврейским вопросом. На этот вопрос у меня также не было ответа.

111

Сознавая различия в биологическом качестве, которые существуют среди белых, я не был склонен соглашаться с категорическим утверждением либералов, что чёрные-де “равны” белым. И всё же вопрос, близок ли средний интеллект чёрных интеллекту белых и схожи ли эти расы друг с другом в каком-то ином, более конкретном отношении, не стоял для меня остро. Чёрные явным образом отличались от белых, и, на мой взгляд, ответа требовал вопрос, какое взаимоотношение между двумя расами было бы приемлемым. Должна ли это быть сегрегация, которой требовали те визгливые толстощёкие женщины, полная и немедленная интеграция, на которой настаивали представители СМИ, или же какой-то третий путь? И как следует понимать исключительную роль евреев во всём этом?

Мои коллеги консервативных убеждений помогли мне решить эти вопросы с большим успехом, нежели либералы. Кое-кто из них, бывало, шептал мне сердито с глазу на глаз: “Это евреи разводят агитацию за ‘гражданские права’”.

Но зачем? Внятного ответа не было. И что в таком случае делать ответственному человеку, кроме как возмущаться шёпотом? Но и на этот вопрос у консерваторов не было ответа.

В поисках консервативного решения я даже посетил несколько собраний местной ячейки Общества Джона Бёрча. По мнению её членов, вся эта шумиха вокруг “гражданских прав” была частью коммунистического заговора с целью захватить власть в стране. Допустим, так и было, но эта версия не отвечала на мой главный вопрос – о расе.

Вскоре я выяснил, что членам Общества Бёрча под страхом исключения запрещалось поднимать именно те две темы, которые я желал обсудить с умными людьми, – расовый и еврейский вопросы. Когда я в очередной раз их затронул, мне вручили брошюру, где объяснялось, что всякий, кто поднимает эти вопросы на собраниях Общества Бёрча, почти наверняка является “нейтрализатором” – то есть коммунистическим агентом, цель которого “нейтрализовать” Общество Бёрча, вопросами о расе и евреях отвлекая его членов от борьбы с коммунизмом.

Я убедился, что консерваторы в среднем столь же узколобы и нетерпимы, сколь и либералы. Я также с грустью осознал, что чем бы ни были славны университеты в века минувшие, в наше время их едва ли можно назвать сообществами учёных, “учреждённых ради свободы исследований, разумного и бесстрашного поиска истины, красоты и добродетели и благословлённых на отважные деяния ”, как гласит надпись на моём дипломе, выданном Институтом Райса. В основном это сообщества приспособленцев, которые только изображают научную работу.

11

Со временем мне удалось составить взгляд на историю, который дал мне несколько глубоких прозрений, из которых самые важные касались биологических оснований истории и человеческой культуры. Я начал понимать, что история не просто последовательность политических событий и культурных подвижек, но что она описывает борьбу разных групп людей за выживание и развитие, их взаимодействие и столкновения.

Направление, которым следует история любой отдельной группы людей, испытывает влияние множества факторов, но самый важный и основной из них – это самобытный расовый характер этих групп. Таким образом, истории негров, китайцев и белых, хотя и подвержены влиянию разной окружающей среды и различных культурных предпосылок, глубоко отличны друг от друга в первую очередь потому, что группы, которые описывают историки, глубоко отличаются друг от друга своей биологией. И сами эти разные культурные предпосылки в большинстве случаев также главным образом проистекают из биологических различий.

Такой вывод кажется самоочевидным, как только человек к нему приходит, но, как и многое другое, что вроде бы должно быть очевидным, он ускользает от внимания огромного количества людей, включая многих из тех, кто пишет учебники истории. Для меня он стал великим откровением, которое с тех пор изменило мой взгляд на окружающий мир.

Прозрение касательно еврейского вопроса наступило медленнее – оно пришло не как откровение, а по мере всё лучшего понимания еврейского поведения и еврейского мышления. Но ещё до того как я начал вполне понимать роль еврейства в жизни Америки, я уже осознавал, что эта роль очень важная и необходимо её себе уяснить, чтобы разобраться во всём остальном.

За два года глубокого и всестороннего изучения истории, расовой биологии, еврейского вопроса и смежных тем я, конечно, стал разбираться в них лучше. Но я так и не нашел ответа на вопрос: как же мне относиться к воинствующему движению за “гражданские права”.

1

К своему изумлению я нашёл в йельской библиотеке десятки книг, написанных другими людьми, которые пришли примерно к тем же выводам, что и я. Большинство этих книг были написаны умно и явно лучше, чем в то время мог бы написать я сам, и некоторые из них были выпущены крупными издательствами.

Эти книги стояли и пылились на библиотечных полках, некоторые с самого начала века, не влияя ни на чьё мнение. Когда я это осознал, мой писательский порыв заметно поостыл.

Я также обратил внимание на проблему, которой до того не придавал должного значения – проблему мотивации людей. Прежде я наивно полагал, что задача, которую я себе поставил, заключается только в убеждении – что мне нужно лишь уверить людей в правильности своего взгляда на происходящее, и что тогда, будучи убеждены, они без промедления начнут действовать.

Возможно, я допускал распространённую ошибку и судил людей по себе или же по глупости слишком доверял старой христианской максиме “познаете истину, и истина сделает вас свободными”. Как бы то ни было, теперь мне становилось ясно, что одной лишь истины недостаточно. Человек должен не только знать истину, но и обладать волей к её воплощению – а воли, по-видимому, людям недоставало гораздо больше, чем истины.

Разобраться в мотивации – или отсутствии таковой – у людей моего народа мне помогли не вспышки озарения; понадобилось много времени и раздумий, чтобы сложить для себя цельную картину. И я потерял три драгоценных года, редактируя и выпуская ежеквартальный философско-идеологический журнал[1].

Можно с уверенностью сказать, что именно это прозрение, которое явилось мало-помалу, и превратило меня в радикала – я убедился, что радикальных целей можно добиться только радикальными средствами.

1111

Не однажды случалось так, что человек, которому меня представляли, обращался ко мне в таком духе: “Читал в ‘Вашингтон пост’ статьи о вашем “оборудовании для надзора за неграми. Так держать, задайте им перцу”.

На что я отвечал, что накануне издал брошюру о подконтрольной прессе Америки и вышлю ему экземпляр. Реакция была неизменной: “Что вы, что вы, не вздумайте! Ведь почту проверяют. В моем положении я не могу пойти на подобный риск. Уверен, вы меня поймёте!”

Да, я понимал, или, по крайней мере, начинал понимать. Я понимал, что американское общество, как дохлая рыба, гниёт с головы. Влиятельные неевреи в нашей стране совершенно гнилые и, кроме как ради личной корысти, не пошевелят и пальцем. Эти люди больше евреев повинны в расовых проблемах Америки, потому что они не только всегда располагали достаточной властью для сопротивления еврейским замыслам, но и всегда понимали, что евреи затевают.

Не одна только жадность говорит об их гнилом нутре, но и крайняя их трусость. Ведь в некотором роде они расисты. Они готовы даже поддержать сопротивление расовому смешению – если будут уверены, что это совершенно безопасно.

111111111

Я уяснил для себя один общий принцип: люди весьма предсказуемы, можно сказать, почти механичны. Социальное окружение, происхождение и воспитание очень сильно ограничивают не только их поступки, но и свободу мысли. Им очень сложно разобраться с событиями, которые требуют мысли и действия за пределами наезженной колеи. Среди взрослых мало исключений из этого правила, независимо от общественного положения и врождённого ума.

Это касается не только глубоко консервативного среднего класса и безнравственных людей из влиятельных кругов, но также и широких масс. Те, кто считает, что так называемый “простой народ” стихийно восстанет и уничтожит своих мучителей, когда донельзя ухудшатся экономические условия или когда грубая расовая интеграция в школах или произвол иного рода переполнит чашу терпения, ошибаются так же, как и те, кто лелеет напрасную надежду, что в белых людях из влиятельных кругов однажды пробудится расовая верность.

1

1111

История это динамичный, неудержимый, всеохватный процесс. Его нельзя остановить, но иногда можно повлиять на его направление. Но когда некто меняет направление истории, он меняет его навсегда и для всего, хочет он того или нет. Радикал это понимает и принимает, а консерватор нет.

Говоря о радикальных средствах, я не хочу, чтобы вы представляли себе бомбиста с пламенным взором. В этом контексте под радикальными средствами я в первую очередь подразумеваю убеждения людей, которые принимают участие в приближении исторических перемен, и в меньшей мере какую-либо особую тактику.

Было время, уже после того, как я начал склоняться к радикальным целям, когда я всё ещё рассчитывал достичь их с помощью людей, чьи взгляды были преимущественно консервативными. Я уже рассказывал, как освободился от этого заблуждения.

В конечно счёте я осознал, что должен искать мужчин и женщин, способных целикомпринять моё видение того, каким должен стать мир, а не отдельные маленькие кусочки этого видения. Я должен искать людей, которые понимают и согласны, что наша настоящая цель – не более счастливая или обеспеченная жизнь для нас или даже наших детей. Не спасение Америки или даже всей Западной цивилизации.

Генофонд нашей расы – вот что мы должны спасти. Если нам это удастся, то со временем мы достигнем и всех прочих целей. Если нас постигнет неудача, то в итоге мы всё потеряем.

Принятие этой цели и способность получать удовлетворение от того, что посвятил жизнь её воплощению, – вот два основных критерия, по которым я оцениваю потенциальных соратников.

Разумеется, это не всё. Должно ещё быть понимание, почему только эта наша задача в конечном счёте имеет значение. Должна быть способность соотносить эту цель с общей картиной реальности и местом и назначением человека в этой реальности. Но это уже тема для другого разговора.

Пока же достаточно будет сказать в заключение, что хотя мой собственный путь к радикальным убеждениям был долгим и болезненным, и каждый шаг доставался с большими усилиями, другим людям, особенно тем, кто родился после Второй мировой войны, он, очевидно, даётся легче.

Это важно, поскольку значит, что у нас есть запас самого лучшего человеческого материала, который ширится и зреет, и который понимает, что необходимо делать.

Именно из этого источника мы сегодня черпаем кадры для “Национального альянса”.

1111https://erebustexts.wordpress.com/2016/09/03/%D0%BA%D0%B0%D0%BA-%D1%8F-%D1%81%D1%82%D0%B0%D0%BB-%D1%80%D0%B0%D0%B4%D0%B8%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D0%BE%D0%BC/