СКРИПЯЩИЙ, НО ДВУХЦВЕТНЫЙ ДРАНДУЛЕТ ИЛИ ПИСЬМА ИЗ ОККУПАЦИИ 8.

СКРИПЯЩИЙ, НО ДВУХЦВЕТНЫЙ ДРАНДУЛЕТ ИЛИ

ПИСЬМА ИЗ ОККУПАЦИИ 8.

Еще с перекрестка, на котором не работал светофор, я увидел, что нужная мне маршрутка, плавно набирая обороты, отъезжает от остановки. Бежать за ней было далеко, да и бесполезно, и я остановился у киоска на остановке, чтобы терпеливо ждать минут пятнадцать следующую.

В том, что я опоздал на эту, были свои плюсы и минусы. Если бы успел-был бы, соответственно, дома раньше и сделать успел бы больше.

Если бы сел, то опять пришлось бы требовать и настаивать, чтобы хваткие молодые украиноязычные люди с модными чемоданами на колесиках прошли в салон и дали возможность сесть остальным. А молодые люди лениво бы отбрехивались от тех, кто хочет сесть и ехать, на жутком суржике рассказывая, что пройти некуда, да и незачем, потому что тут стоят и люди, и чемоданы, а нам, жаждущим ехать, лучше подождать следующую.

Я ничего не преувеличиваю. В одно и то же время с железнодорожного вокзала отправляется поезд в западэнию, и в одно и то же время, в аккурат после окончания рабочего дня, они едут откуда-то, насколько я пониманию, из какого-то специального кубла, додому после того, как побывали здесь.

Боюсь даже думать, зачем и с какой целью их привозят сюда равномерными порциями, и чем они здесь занимаются. Но, во всяком случае, они всячески преисполнены чувства собственного достоинства, подчеркнуто стараются говорить по-русски и страшно обижаются на домыслы о том, как они ведут себя дома, в дерёвне.

Потому что они считают себя не просто городскими жителями, но и настороженно относятся к людям, к которым они приехали. Потому что приехали они, как бы, к себе на зэмлю украйинську, а тут под ногами какие-то людишки второго сорта, с которыми надо поосторожнее до поры до времени, но потом все-таки зэмлю зайнять.

Несмотря на то, что они достаточно дорого и прилично одеты, неухоженная нездешнесть и часто вставляемый в речь матерок в виде самых простых матов в украинской обработке, производят они не самое хорошее впечатление.

Вся эта пошесть дружно высыпает из маршрутки на вокзале и устремляется к поезду, до которого остается вполне определимое время.

Помню, как женщина средних лет пыталась протиснуться в маршрутку, а они все с высоты рекомендовали ей то сесть с передней площадки, то вообще не садиться, и все время, пока не вступились остальные пассажиры, она ругалась с ними, уставшая после работы и рынка, замученная повседневными заботами, совершенно не политизированная с виду, и в какой-то момент, услышав очередное «с№ка,бл№ть»  сквозь нижние зубы, абсолютно спокойным тоном сказала: -Это ты будешь говорить своей матери, раз она тебя так воспитала и ей это нравится. Или девушкам своим, которые вон сидят и молчат. Значит, им тоже нравится. А у нас в городе так не принято. Тем более в маршрутке.

И, не останавливаясь, продолжила:-Откуда вас понаезжало столько, украиномовных? Чего вам дома не сидится? Я еду домой с работы!А вот куда вы все катаетесь? Чего вас сюда так тянет?

И после этих слов маршрутку как будто прорвало. После недолгого, но эмоционального скандала с участием практически всех пассажиров, гарни хлопчыкы стали взывать к вежливости и спрашивать, почему к ним обращаются на «ты», если они никому не тыкают, и почему их обзывают, хотя никто ни единого эпитета в нелитературном ключе в их адрес не допустил.

Ну, разумеется, я принимал участие в перепалке. Скажу вам больше, как только я понял, в чем дело, я сразу же в нее и вступил.

Тем более, что и сам не раз и не два задумывался о том, почему их сюда возят, чему учат, почему в таком количестве и с такой регулярностью.

Пока я стоял на остановке под холодным октябрьским ветром, и размышлял на эту тему не в первый раз, подъехала очередная маршрутка с нужным мне номером, скрипящая, завывающая, переделанная внутри по типу старого львовского автобуса, которые ездили раньше в сельской местности, но зато радикально выкрашенная в два патриотических цвета и с занавеской на заднем стекле, сделанной из большого украинского прапора.

Ранее, несмотря на то, что я каждый день катаюсь по этому маршруту, мне с этим реликтом сталкиваться не доводилось.

Но я слышал о нем от своей сотрудницы, которая ездит на работу на полчаса раньше меня.

Вот так вот, и никак иначе. Патриот, который желает, чтобы все, с кого он берет деньги за проезд, чувствовали себя столь же возвышенно и патриотично, как ощущает он это в своем сердце.

Это был тот водитель, который отказывался тормозить, если для остановки назывались старые названия улиц, утверждая при этом, что таких улиц в Одессе нет.

Но его кондовый и упоротый патриотизм не мешал ему развешивать в отведенных под коммерческие объявления планшеты эти самые коммерческие объявления на  РУССКОМ языке, потому что за них платили деньги, а рекламодатели отказывались печатать их на украинском.

От украинских рекламных объявлений в Одессе мало толку. Их не читают, а если и читают, то не для получения информации, а для того, чтобы посмеяться.

Хлопциу з чемоданами на колесиках в этой маршрутке не было, но зато присутствовали другие, не менее колоритные личности, часть которых опасалась пропустить нужную остановку и перекрикивалась через салон, сочетая в прикиде мужские сапоги с блестящей шапочкой или кроссовки на босу ногу и теплый дедушкин шарф. Одна особь беззастенчиво трепалась по мобильному, попутно прихлебывая пиво из замотанной в кулек из деликатности пластиковой бутылки, а две красноносые особи в некогда модных искусственных дубленках (и это в октябре, в Одессе, на юге) беспрестанно шмыгали носами ввиду простуды и отсутствия носовых платков в гардеробе.

Еще меня впечатлила девушка, которая все пыталась поудобнее улечься на моей руке и, вертя головой, спрашивала у всех в поле своего зрения, далеко ли еще до Привоза, не проехали ли мы его и сколько СЕЙЧАС стоит проезд в этой маршрутке, а потом у вокзала вдруг передала две гривны вместо пяти и выскочила через заднюю дверь.

И каждый, принимая эти две гривны, оборачивался и говорил, что проезд стоит ПЯТЬ, а тот, кого просветили на этот счет, снисходительно разъяснял ему, что уже поздно, и девушка давно вышла.

И, поскольку я в этот раз сидел сзади, мне не довелось услышать реакцию водителя-патриота на то, во сколько приезжая девушка оценила стоимость проезда в его высокопатриотическом омнибусе.

Видимо, вывешенный в качестве занавески на заднем стекле украинский прапор не пробуждал в людях ни знания элементарных правил поведения в общественном транспорте, ни совести и порядочности.

И, улыбаясь своим мыслям о водителе по дороге домой, я вспомнил, как утром у меня спросили, останавливается ли на здесь автобус этого злополучного маршрута. А я, после некоторых недоуменных втыканий, сказал, что да, если его остановить, то он остановится. А если нет, то проедет мимо.

Вчера, проходя мимо жалкого с виду, худого и маленького бомжа, который тянул к прохожим неизменный стаканчик из-под кофе, я стал свидетелем того, как крепкий бритоголовый парняга подошел к нему с какими-то словами, и бомжик деловито стал отсчитывать ему сложенные вчетверо купюрки разного достоинства, которые, как оказалось, он до этого намертво сжимал в кулачке, и среди этих купюрок попадались и десятки, и двадцатки, да и было у него их неожиданно много. И после того, как он отсчитал требуемую сумму, их все еще оставалось довольно ощутимое количество.

И, переходя через дорогу, я вспомнил Кису Воробьянинова и Остапа, который спрашивал, кто дал десятку и не отсчитывал ли Ипполит Матвеевич с десятки сдачу?

И кто в состоянии бросить бомжу двадцатку из тех людей, с которыми я работаю, и для которых это ежедневный проезд на работу в два конца и буханка хлеба?

И, насколько я понимаю, те, кто выкупил огромный прогоревший угловой магазин и сейчас там оборудует какой-то очередной отмыв денег, и те, кто разрешает спать бомжам на подвальных решетках, с которых веет теплым воздухом и стелить для этого на них картонки, а потом собирает с них выклянченные деньги – одни и те же люди?

Сколько бы ни говорил я своим друзьям и единомышленникам, что в этой странной стране меня уже давно ничего не удивляет, а только заставляет возмущаться и ненавидеть ее все больше, я все равно немного привираю.

Потому что каждый день, и каждая новость, которую я узнаю, все равно удивляет меня и заставляет впадать в недоумение.

Извращенное мышление, способное из очевидных фактов делать самые непредсказуемые выводы.

Нечеловеческая жестокость, с которой уничтожатся мирные люди.

Занавески в автобусе из государственного флага и мусорные урны, выкрашенные в надоевшие до тошноты жовтый и блакытный.

Карательный батальон, лихо переделанный в политическую партию.

Худые бомжи с черными руками, которые клянчат с доверчивых обывателей деньги для открытия навороченных магазинов.

Радикалы, терроризирующие судебные заседания.

Глава Правого сектора Стерненко, который подает в суд НА МАТЬ УБИТОГО ПРАВОСЕКАМИ АНДРЕЯ БРАЖЕВСКОГО, интеллигентную женщину, преподавателя университета, по вине этих самых правосеков потерявшую любимого мальчика, горячо обожаемого сына, прекрасного ребенка Одессы.

Одесский облсовет, который одновременно признает Россию агрессором и организовывает экономический форум, на котором те же самые депутаты говорят о необходимости восстановления экономических связей с Россией и СНГ.

И негласное распоряжение СБУ отслеживать тех, кто выражает недовольство тарифным геноцидом, потому что каждого, кто осмеливается говорить о непосильности новых коммунальных тарифов, непременно следует объявить врагом страны и агентом Путина.
В Херсоне, согласно официальным данным, более 4000 молодых людей уклонились в осенний призыв от воинской повинности, не желая умирать в АТО за эту страну.

И 70 из них, имевших глупость расписаться за врученную повестку, сейчас находятся под судом за так называемое административное правонарушение.

И никому не приходит в голову вспомнить , что этой осенью обещали вообще не проводить мобилизацию для АТО.

И уж тем более не отправлять в зону АТО срочников.

И уж тем более не размещать на каждом углу рекламу набора на контракт для убийства мирных жителей на Донбассе. С ужасающим текстом о том, что 25 000 человек уже подали заявление на контракт для службы  (читай, убийства) на  Донбассе, и поэтому они – лучшие, а ты просто обязан к ним присоединиться, чтобы стать таким же.

Время идет, и, подобно тому, как в Одесской области побережье целого города неотвратимо сползает в море, а на укрепление его нет денег в достаточном количестве, потому что все деньги разворовываются или уходят на ведение  страшной войны с территорией собственного государства, которая осознала весь ужас этого государства и не желает в нем находиться, Одесса задыхается и сползает  во мрак под гнетом УКРАИНСТВА, которому еще в позапрошлом веке было дано точное и емкое определение, и которое майданутая часть населения с таким негодованием отвергает.

Дело ведь не в маршрутке с украинским флагом вместо занавески, и даже не в водителе, который не знает старых названий улиц, и даже не в залетных селянах, которые пьют пиво из стыдливо завернутой в кулечек бутылки прямо в общественном транспорте, а в том, во что превращаемся мы, нормальные люди, изо дня в день пытающиеся в ней выжить, изо дня в день теряющие надежду, изо дня в день задающиеся вопросом о том, куда едут все эти украиномовные, кто с модным чемоданчиком на колесиках и в кожаной дорогущей куртке, а кто без носового платка , в искусственной старой дубленке в октябре, с неизменной грязной клетчатой сумкой на «молнии».

И в какое море беспредела под названием «украинство» они пытаются стащить мой город, до которого никому, кроме нас, живущих здесь с рождения, нет никакого дела.

Ну, простите, если вам неинтересно.

И если я вас утомил обилием букв.

Я давненько не садился за клаву, все некогда было. Все пытался заработать, чтоб и на квартплату хватило, и на еду, и на лекарства для жены, у которой и с нервами, и со зрением после 2 мая стало совсем плохо.

Есть у меня тема гораздо более важная, но для нее надо было в Инете кое-что посмотреть.

А мне уже опять пора.

Так что ловите пока просто письмецо.

Из оккупации.

За номером восемь.

Виктор  Гром.