Вступление в специальность.

Откуда берутся обществоведы? Вступление в специальность.

( из «Жизнь на переломе веков и тысячелетий. Записки практикующего обществоведа»)

Мне выпало учиться в период слома образовательных парадигм. Всё менялось в школе, и вузах, в идеологии всего и вся. Старое было очевидно не право, нового не было. Мир рушился на глазах. Сначала мир идей. Потом мир жизненных укладов. Всё везде было не так. Этот странный период в жизни страны с середины 60-х и до конца 80-х. С чьей-то легкой руки его назвали застоем. Но ведь застоя не было. Было медленное, но неотвратимое осознание неправильности жизни. Это осознание постепенно охватывало всё большее пространство в массовом сознании. То, что это осознание было скрытным, и даже нежелаемым большинством советских людей, стимулировало поиск легких объяснений причин происходящего.

А что же такое происходило, что заставляло простых людей задумываться о глобальных проблемах? Достаточно вспомнить самые вопиющие события и противоречия, многократно перемалывающих в головах людей вбитые суровой властной идеологией середины 50-х стереотипы. В моей голове, сначала любознательного ребенка, а затем сверх начитанного подростка, все эти разговоры взрослых отпечатывались, закреплялись, а затем перерабатывались в очень странную и противоречивую картину.

Я пытался прояснить странности, выпытывая ответы на мучавшие меня вопросы у взрослых, и не понимал, почему они отвечают так осторожно и уклончиво.

Вот, например, идем мы с папой из бани, а на стене транспарант: "Мы будем жить при коммунизме!" Я, пятилетний пацан, спрашиваю отца:

- А что такое коммунизм?

- От каждого по способностям, каждому по потребностям.

- А что значит по способностям?

- Каждый работает столько, сколько может.

- А "по потребностям"?

- Кому сколько нужно для жизни.

- А сейчас не так?

- Нет. Есть много вещей, которые есть не у всех, кто их хочет иметь.

- А почему их нет?

- У нас в стране недостаточно нужных производств.

- А почему?

- Война помешала.

- А когда производства построят, можно будет купить всё, что захочешь?

- Денег не будет. Все будут брать, что им нужно бесплатно.

- И те, кто мало работают, будут брать?

- Если они больше не могут, то да.

- И по нескольку штук.

- Столько, сколько нужно.

- И плохие?

- Плохих тогда не будет.

- Все будут хорошими?

- Да.

- А когда это будет?

- К 1980 году.

- Здорово! Осталось 20 лет потерпеть?

- Так написано в программе Партии.

Даже тогдашний я, совсем малец, чувствовал неуверенность, неубежденность отца. Что еще мог ответить мне отец? Он честно служил в Армии с 1943 года. Успел повоевать. Кубанский деревенский парень дослужился до майора, инженера полка. Ценился начальством. Потерял здоровье мотаясь по точкам, которые строил вокруг Байкала при дефиците всего и вся. Он очень остро переживал отстранение Жукова и массовую демобилизацию. Жили мы в Иркутске в военном городке на Лагерной улице. Городок этот построили японские военнопленные для семей военнослужащих и наёмных работников воинских частей. Поэтому разговоры среди окружающих велись специфические. Всё о международной напряженности, об армии и власти, о Сталине и Хрущёве, демобилизации армии и будущей войне...

В нашем детском саду на площадке стоял огромный (для меня тогдашнего) памятник. Малышня на прогулках возилась вокруг него, карабкалась на постамент и пыталась добраться до рук. У памятника одна рука была поднята вперёд. Мы звали памятник Лениным. Потому что рука поднята как на картине в группе.

Однажды утром мы вышли на прогулку, а памятника нет. Место где он стоял было ровным и засыпанным золой. Мы бросились к воспитательнице:

- А где Ленин?!

- Это был не Ленин.

- А кто?

- Сталин.

- А почему его убрали? Он был плохой?

Воспитательница потупилась и отвернулась, так ничего нам и не ответив. Думаю, что вся ребятня это запомнила. Во всяком случае, когда летом мама отвезла меня к родне в Ростов-на-Дону, мне имя Сталина пригодилось.

Там я познакомился с местными ребятами. Они кучковались в Черепахинской балке, которая сейчас вся застроена, а тогда это был пустырь, покрытый огромными зарослями камыша. Меня привел туда сосед-одногодка Серега Акиньшин. В зеленом камышовом сумраке стоял шалаш. Горел небольшой костер, вокруг которого сидело человек пятнадцать пацанов и говорили за жизнь. Тот, кто постарше строго спросил Серегу:

- Стукача привел?

- Он умный. Из Сибири.

"Сибирь" явно произвела впечатление на многих. Но вожак посмотрел на пятилетнего шкета с недоверием. После паузы он сказал:

- Ладно, проверим. Кто был самый лучший правитель России?

Сам не знаю почему, но я ответил:

- Сталин!

- Наш человек! - сказал вожак, и я был принят.

В 1963 году осенью я лег в больницу в связи с аппендицитом. Оказалось, что там в столовой давали белый хлеб! Белый хлеб тогда был в дефиците. А иногда и серый. Серый называли "сеянка". За белым хлебом к булочным выстраивались огромные очереди. Его давали по булке в руки. Батоны, сдобы и сайки вообще не появлялись в продаже. Время от времени и сеянки на всех не хватало. Начинались беготня от булочной к булочной. Чаще всего безнадежная. А на следующий день мы вставали с мамой в очередь перед булочной ни свет ни заря и получали свои две буханки.

Однажды один мужик в очереди заорал:

- Да сколько же над нами измываться будут? До коммунизма?

- Заткнись, - осадили его. - Про Сумгаит слышал, а Одессу, Новочеркасск? Совсем страх потерял? О Сталине забыл?

И крикун послушно заткнулся.

А в больнице и на завтрак, и на обед, и на ужин давали ломтик черного и ломтик белого. Детей берегли, а взрослых строили. Хотя, детей тоже строили.

В третьем классе всех принимали в пионеры. До этого мы были октябрята - маленькие, потом пионеры - средние, а потом комсомольцы - это уже совсем большие. Когда нас собрали в зале перед приёмом в пионеры, все немного волновались. Я как-то не особо переживал, хотя и чувствовал какую-то напряженность. Мама была учительницей в нашей школе. Поэтому мне всегда было тяжелее других - ко мне требования предъявлялись от учителей выше, чем к другим, а сверстники относились несколько отстраненно, как к возможной причине неприятностей. Я старался угодить и тем и другим, но легче от этого не становилось.

Мы ждали начала торжественной линейки, когда мне сказали идти в кабинет директора. Директорша восседала за большим письменным столом, а на одном из стульев, которые стояли вдоль стены, пристроилась какая-то растрепанная женщина.

- Вот и виновник! Повторите при нём то, что рассказали мне! - провозгласила директорша.

- Прихожу я как-то с работы, а сын мне и говорит:"Скоро война с Америкой начнётся!" Я ему говорю:"Откуда ты это взял?" "Санька, сын учительницы, сказал!" Ну я его наказала. Сказала, что такое говорить нельзя. Что это пропаганда войны. За это в тюрьму угодить можно. И решила вам об этом рассказать. Чтобы Вы своевременно меры приняли. Тем более, что тут в пионеры прием. Как бы не вышло чего.

Директорша перевела взор на меня:

- Ну, что скажешь герой? Говорил , что скоро война будет.

- Я не так говорил.

- А как?

- Мы с ребятами о Вьетнаме говорили. Там коммунисты с буржуями дерутся. Коммунистам мы помогаем, а буржуям - американцы.

Очень похоже на то, как перед Отечественной войной в Испании было. Только там буржуям Германия фашистская помогала. А потом и на нас напала. Вот я и сказал, что, если так дальше пойдет, то скоро война будет.

- Да что ты понимаешь в этом?! - закричала директорша. - Мало ли что похоже? Обществовед нашелся! Вот исключим тебя из школы, как слишком умного. Посмотрим, как запоешь.

Директорша повернулась к растрепанной женщине и сказала:

- Большое вам спасибо за сигнал. Мы накажем этого умника. Не волнуйтесь. До свидания. Заходите, если что. А сейчас извините. У нас линейка задерживается.

Женщина откланялась, а директорша повернулась ко мне:

- Мать позови сюда, а сам на линейку иди!

Я выскочил из кабинета, прямо за дверью наткнувшись на маму.

- Тебя зовёт, - сказал я и побежал в зал.

Там всех третьеклассников уже выстроили в шеренгу. Все в правой руке держали галстук, который должны были нам повязывать старшеклассники. Потом пришла директорша и долго говорила о том, как почетно быть пионером. Потом была клятва. А потом всем повязали галстуки. Кроме меня!

Я стоял с галстуком в руке и страдал. Слезы еще не капали, но в горле уже был комок. И тут меня заметила пионервожатая.

- А ты что стоишь?

- Меня не приняли,- сказал я с трудом.

- Всех приняли, - сказала пионервожатая.

Взяла галстук и повязала мне на шею. Потом, когда я шел домой, то думал о двух вещах. Первое, что значит "обществовед". А второе:"Хорошо, что я не сказал, что у папы на политзанятиях в части, им прямо говорят, что война с Америкой неизбежна. Прямо так и говорят, что когда американцы поймут, что проигрывают, они обязательно развяжут войну. А ведь во Вьетнаме они нам явно проигрывают!"

В комсомол принимали в 14 лет. Это событие в жизни школьников представлялось учителями школьникам не только их первый "взрослый" поступок, но и как высочайшая честь по приобщению к величайшему всемирному процессу построения общества высочайшей справедливости, нравственного подвижничества и совершенного интеллектуального обоснования. Конечно, большинству учеников все эти тонкие материи были до лампочки. Но вот я проникся. Я старательно зубрил Устав ВЛКСМ, участвовал в самодеятельности и занимался спортом, занимался краеведением и вкалывал на субботниках. И я был не один такой.

Правда, чем дальше, тем чаще я задумывался об отношении к будущей жизни в комсомоле своих однокашников, поведении тех, кто уже был комсомольцем. Что-то не складывалось, не срасталось.

Еще в пятом классе, заинтересовавшись значением денег в отношениях между людьми, я прочитал "Капитал". Тогда я болел воспалением лёгких и две недели провалялся в постели. Книгу из библиотеки принес отец, который очень удивился увидев, что я стал её читать запоем. Про деньги понял. А вот почему наступит коммунизм - нет. Следующая книга, отодвинувшая на время фантастику, называлась "Основы философских знаний". Правда и тогдашняя советская фантастика, а я зачитывался Ефремовым, Гуревичем, Беляевым, Адамовым, была пропитана верой в светлые коммунистические перспективы человечества. А действительность с картинами из книг не совпадала.

 Вокруг жили люди, которые к "светлому будущему" совсем не стремились. Не было вокруг всеобщего братства. Единство было. Но это было единство не личностей, а массы. Тогда я это, скорее, чувствовал, а не понимал.

День приёма в комсомол в первичной организации, а попросту в школе, был организован крайне просто. Занятий у восьмиклассников в этот день не было. Все 5 восьмых классов, а это было примерно человек 120, собрали в актовом зале. Было тесно и душно. За столами на сцене сидели директор, классные руководители, секретарь комсомольской организации школы и представитель райкома комсомола.

Директор и классные руководители кратко поздравили учащихся со столь знаменательным днем в их жизни. Потом они ушли , а дело в свои руки взял представитель.

- Вот у меня список вопросов, ответы на которые должны знать те, кто вступает в комсомол. Я буду их зачитывать по одному, а те, кто знает ответы, поднимайте руки и отвечайте. Если ни кто ответа не знает, то я буду давать правильный ответ, а вы запоминайте. Итак, что такой "демократический централизм"?

В зале поднялась пара рук. Кто-то встал и ответил.

- ...Почему союз молодежи стал называться "ленинским"?...

Опять пара рук. Так и пошло. Я ожидал разговора по душам, а получался балаган. Меня стало тошнить, и я встал и вышел из зала. Обратно я заходить не стал.

Через неделю все в классе под диктовку писали заявления в райком. Я не писал. На перемене ко мне подошел комсорг школы:

- Ты почему заявление не написал?

- Я же не был на приеме.

- Не волнуйся, всех приняли, - сказал комсорг.

"Опять всех приняли", - подумал я.

- Ты знаешь, я пока не буду вступать, - сказал я комсоргу.

- Почему?

- Да не готов я пока, не достоин!

Комсорг недоверчиво посмотрел на меня и ушел. Потом в дело вступили учителя, но я уже уперся. Я честно пытался пояснить, что вокруг всё не так, как говорят и пишут. А мне говорили, что вот ты и вступай и делай чтобы было так, как надо. Я говорил, что сам не знаю, как надо. А мне говорили, что с друзьями вместе легче будет это узнать. Я стоял на своём. В конце концов от меня отступились. Не приняли в комсомол двух абсолютно тупых двоечников и меня.

Потом мне это аукнулось, а тогда я решил понять, как жить "так, как надо". И кому надо.

А аукнулось вот как.

После школы я поступил в мединститут - там экзамены были легкие. На экзаменах в школе по физике у меня был лучший ответ в школе, а "Биологию" Вилли я проштудировал от корки до корки. Поступить - то поступил, но очень скоро понял, что это не моё. Учиться было легко. Учился без троек. Но не было желания. Скука беспросветна. По пропускам занятий и выговорам я побил все рекорды, а выгнать меня не могли, так как академических неуспеваемостей у меня не было. Промучившись два года я забрал документы, осчастливив этим деканат.

Может быть эти учебные мытарства длились бы ещё долго, если бы времена не изменились. Изменились программы в школе. Появились вузы с такими специальностями, как "социология", "психология".

Я решил поступить на "социальную психологию" в Ростовский Университет.

Нужно было сдавать математику, биологию и сочинение.

Сочинение - 5,

Биология - 5,

Математика - 3.

Мне нагло поставили три по математике, за полностью правильный ответ. Просто теорему я доказал по старой программе. А апелляцию не приняли. Тем не менее, я вышел на выборочный балл.

На 2 места было 5 претендентов. С каждым беседовал декан факультеты лично.

- Мы тебя берем. Нам нужны такие ребята. И кандидат в мастера спорта, и по сочинению "5", и общежитие не нужно. Давай ещё раз документы проверим.

Декан перечитал анкету. И вдруг...

- У тебя не проставлен номер комсомольского билета.

- А я не вступил.

Декан внимательно посмотрел на меня, вздохнул.

- На нашем факультете огромный конкурс. Все кандидатуры на места по выборочному баллу подробно разбираются на приемной комиссии. Тебя не пропустят. Просто скажут, что нельзя выращивать на идеологическом, по сути, факультете возможного врага народа. Так что, стисни зубы, вступай в комсомол и приходи на следующий год. До свидания.

- До свидания, - ответил я.

Не скажу, что тогда стало ясным мое будущее. Но понять, почему меня просят прогибаться перед нужными людьми, кривить душой, закрывать глаза на ложь, мне хотелось всё сильнее.