Илья Константинов. Октябрь 1993 (из воспоминаний)

Утром 3 октября внезапно наступило настоящее бабье лето: не по-детски припекало солнце, и теплый южный ветер гнал на север последние ошметки облаков, открывая голубую бездонность неба.
Привычно воспользовавшись подземным ходом, я отправился на Октябрьскую площадь, где должен был состояться большой митинг, даже не митинг, а «Всенародное вече», как громко именовал такие мероприятия Виктор Анпилов. Эта акция готовилась уже несколько месяцев и, судя по масштабу предыдущих, обещала стать самой массовой  из всех. Митинг должен был начаться в 14 часов, но я решил подъехать пораньше, поскольку знал, что Лужков Вече запретил, а значит разгон и «винтилово» могут начаться в любой момент.
Около 13 часов я вышел из вестибюля метро на Октябрьскую площадь.  Народу собралось довольно много, люди все время прибывали: выходы из метро не были перекрыты и, хотя повсюду толпилась милиция, густеющую толпу демонстрантов на тротуаре пока не разгоняли. Но, где же организаторы?
Но ни Виктора Анпилова, ни его замов не было видно. Это казалось странным, поскольку «Всенародное вече» было излюбленным детищем Виктора Ивановича, да и заявку на проведение митинга подавали его «Трудовая Россия» и РКРП – партия, лидером которой он считался. Наконец, кто-то из толпы шепнул мне, что Анпилов поехал проводить митинг в другое место.

-- Как в другое, черт подери, здесь же полно людей?
-- Просил объявить, чтобы все ехали на площадь Ильича, там митинговать будем.

А народу уже собралось порядка десяти тысяч. Как их направить на площадь Ильича? Да и, собственно, зачем? Там их точно так же начнут разгонять! Но и здесь уже начинались стычки: то одного, то другого демонстранта хватали бойкие  ОМОНовцы, вот одному  разбили лицо, вот сбили с ног молодого парня с «имперкой». А на другой стороне улицы уже замелькали дубинки.
Пора было принимать решение.  Ситуация подсказывала самый простой выход – уводить людей в сторону от центра, подальше от основного скопления милиции и внутренних войск. Относительно свободен был только один маршрут: по Ленинскому проспекту к площади Гагарина; тот самый маршрут, которым мы шли первого мая. Понятно, что и его могли перекрыть, но все же  это было безопаснее, чем дожидаться разгона на месте.  И уж тем более нельзя было прорываться к Белому дому.
Такие разговоры я слышал уже несколько дней: «Вот соберется критическая масса людей, и – на прорыв»!  Обыкновенно, в глазах говорившего появлялся при этом фанатичный блеск; чувствовалось, что перед его внутренним взором встают картины, одна величественнее другой: миллионные толпы сторонников, братание с войсками, бегство Ельцина, вместе с министрами-капиталистами и – торжество революции (или Конституции, кому как мечталось).
Но всякому разумному человеку было понятно, что миллионы сторонников не выйдут: почти двухнедельное противостояние у стен Дома Советов показало, что актив в Москве исчисляется десятками тысяч человек, что люди устают. В ситуации экстраординарной, можно было рассчитывать на сто-сто пятьдесят тысяч. А этого явно недостаточно, чтобы обратить в бегство министров-капиталистов, вместе с ОМОНом, ОМЗДОНом и внутренними войсками. Не стоило рассчитывать и на братание с армией. Мне казалось, что я убедительно объяснял эти простые вещи революционерам-мечтателям. Но куда там!

-- Граждане, товарищи! – надрывал я слабенькую грудь мегафона, - Призываю вас не вступать в столкновения с милицией. Не нужно давать им повод для применения оружия. На Октябрьской площади проведение Вече невозможно. Призываю вас построиться в колонну и организованно двинуться в сторону площади Гагарина, там мы и проведем митинг.

Люди, сначала неуверенно, потом все активней начали строиться в колонну, голова которой была повернута от центра к площади Гагарина. В колонну встало тысячи три-четыре демонстрантов. Но еще столько же, а может быть и больше, осталось стоять на другой стороне улицы, за милицейским кордоном. Хриплый глас моего мегафона просто не доносился до них. А оставлять их на потеху ОМОНовцам было бы непорядочно. Слава богу, наконец, я повстречал нашего депутата Уражцева, того самого, с которым мы накануне разрулили ситуацию на Смоленке.  Я объяснил ему задачу:

-- Виталий, веди людей к площади Гагарина, но не спеша. А я через подземный переход, на ту сторону к Большой Якиманке. Соберу там народ и догоню тебя. Понял?
-- Конечно, понял, - уверенно отвечал Уражцев.
-- Договорились?
-- Договорились, - закивал он головой.

Вручив ему мегафон, я рысью побежал к подземному переходу, выскочил с другой стороны Октябрьской площади и начал собирать наших разбредающихся сторонников.
-- Илья Владиславович, смотрите, там митинг начинается, - дергает меня за куртку боевитая старушка.

В самом начале Ленинского, у метро, действительно, кто-то выступал.  Сейчас начнется побоище. Снова кидаюсь в подземный переход, выскакиваю наверх и застываю на месте, не веря своим глазам: порученная Уражцеву колонна, развернулась на 180 градусов и чешет прямо на милицейское оцепление! Во главе демонстрантов сам Виталий, в напяленной на голову каске, с моим мегафоном в руках.
-- Шире шаг! – командует он демонстрантам.

Колонна ускоряет движение. Бегом догоняю ее, хватаю за руку Уражцева:
-- Что ты делаешь? Останови людей!
-- Поздно! – выпучив глаза, кричит он мне.
-- Останови, твою мать!
-- Пошел ты на … - огрызается Виталий.

Несколько минут стою в растерянности, в голове роятся вопросы, ответы на которые уже поздно получать: «Зачем? Кто дал указания? Почему меня не предупредили»?

А в это время первая линия ОМОНа расступается, открывая проход в сторону Крымского моста.

-- Ура! – ликуют демонстранты и устремляются на мост. Там – жиденькая цепочка из двух рядов солдат внутренних войск. Им не остановить толпу: с ходу она врезается в оцепление. Разъяренные мужики расшвыривают малахольных солдатиков, как котят.  Они разбегаются в разные стороны, бросая щиты и дубинки, которыми тут же вооружаются демонстранты. Толпа приходит в неистовство и, ускоряя шаг, обрастая по пути все новыми людьми, несется по Садовому кольцу в сторону центра.
У метро «Парк культуры» новое оцепление: ОМОН и милиция – несколько сот человек. Их только что перебросили сюда на грузовиках. Моторы в машинах еще не остыли, в кабинах – растерянные водители. Толпа на ходу разбирает леса ремонтируемого дома и ощетинивается дрекольем. Здесь уже тысяч тридцать - сорок, в основном, молодых парней, рвущихся намять бока ненавистной милиции. ОМОН опрокинут, народ бросается к грузовикам, выбрасывая из кабин ошеломленных милиционеров.
Взревели двигатели; один из водителей пытается уцепиться за дверцу кабины и оказывается под колесами движущегося грузовика. Слава богу, он жив, но ноги, кажется перебиты. Добросердечная женщина вызывает «скорую».
Над одной из машин взвивается красный флаг.

-- Громогласное: «Ура! Вперед к Белому дому»!

Еще один заслон на Зубовской площади – сотен пять – шесть в полной амуниции. Но толпа уже набрала такую энергию, что остановить ее могла бы лишь полностью укомплектованная дивизия внутренних войск. В милицию летят камни и палки; в ответ – газ «Черемуха» и дубинки. Драка идет от души. Грузовик под красным флагом медленно наезжает на милицейские ряды. Те расступаются перед капотом машины, и в прорыв тотчас бросается несколько десятков молодых мужчин с палками и арматурой. Милиция бежит, бросая снаряжение и амуницию. Дорога к Белому Дому открыта.
Толпа повалила на проспект Калинина. Широченная улица оказалась практически безлюдной: движение транспорта было перекрыто, подевались куда-то и обычно многочисленные, праздно гуляющие москвичи. Лишь в сотне метров впереди виднелась редкая цепь милиции, которая быстро откатывалась назад к бывшему зданию СЭВ, занимаемому в то время Московской мэрией. Колонна двигалась стремительно, я почти бежал, но все равно, отстал от ее головы. Вот и поворот к мэрии: перед зданием  - вооруженные автоматами ОМОНовцы, проход к Белому дому преграждает баррикада из поливальных машин, за ней спираль Бруно и колючая поволока, но сплошного оцепления вокруг Дома Советов, к которому мы привыкли за последние дни, нет – подевалось куда-то.
-- Разбежались, крысята! – ликуют демонстранты.

Передние ряды уже подбегают к баррикаде, когда со стороны мэрии раздается сухой треск. Потом еще и еще – стреляют одиночными и очередями. Но, кажется, поверх голов, поскольку колонна продолжает движение. И, вдруг, рядом со мной, спотыкаясь, падает человек и охает, держась за ногу.
-- Подстрелили! – стонет он сквозь зубы.

А сам я слышу, как прямо над головой, прочирикали птичками несколько пуль.
-- Ложись! – кричит кто-то, - Ложись!

Часть людей шарахается назад, некоторые инстинктивно ложатся.  Падаю и я, оглядываюсь: впереди за низенькими кустиками двое ребят с автоматами, кажется из охраны Руцкого. Один из них, прицелившись, дает короткую очередь по окнам мэрии.
-- Не стрелять! – кричит сухощавый офицер, перебежками приближаясь к ним, - Приказ Ачалова: не стрелять!
-- Не стрелять, так не стрелять, - нехотя соглашается парень, перекидывая за спину автомат.

Треск очередей со стороны мэрии раздается еще несколько секунд и, внезапно стихает. Не видно на улице и вооруженных ОМОНовцев – попрятались. А со стороны Калининского подходит новая порция демонстрантов – еще тысяч пять-семь. Воспрянувший духом народ поднимается в полный рост и устремляется к баррикаде из поливальных машин: кто-то перелезает через них, кто-то пытается подобрать ключи к замкам зажигания.  Наконец, это удается и одна из машин, урча и тяжело покачивая полным водой баком, выползает из общего строя. Проход открыт.
Навстречу нам из Белого дома бегут «блокадники»: депутаты, казаки, офицеры, активисты, помощники и, даже, посудомойки, все это время мужественно находившиеся в здании и стоически перемывавшие горы посуды ледяной водой. Незнакомые люди обнимаются и целуются друг с другом.

-- Победа! Мы победили! – одновременно вырывается из тысяч ртов.

Огромная площадь перед Домом Советов быстро заполняется народом. Тысяч восемьдесят - сто, не меньше.  Спешу в кабинет Руцкого. Там его нет.
-- Он на митинге выступает, - пояснил его помощник.

На балконе Белого дома яблоку было негде упасть. У микрофона Руцкой, прикрытый бронежилетом, который держат его телохранители:
-- Прошу внимания! Молодежь и боеспособные мужчины! Вот здесь, в левой части строиться. Формировать отряды, и надо сегодня штурмом взять мэрию и Останкино.
-- Александр Владимирович, - пытаюсь я остановить его, - поговорить надо.
-- Потом, потом, Илья. Сейчас нужно взять этот гадюжник – мэрию. Подключайся.

Спустившись вниз, начинаю формировать колонну. Краем уха слушаю выступление Хасбулатова:
-- Я призываю наших доблестных воинов привести сюда войска, танки, для того, чтобы взять Кремль и узурпатора бывшего – преступника Ельцина.

Народ ревет от восторга. Все верят, что войска с минуты на минуту начнут переходить на нашу сторону. И, вроде бы, есть уже первые ласточки: две роты Софринской бригады, вместе с командиром, перешли на сторону Верховного Совета. Правда, без оружия. Но Хасбулатов обещает танки, значит, вот-вот будут.

Собрав человек пятьсот, начинаю движение к мэрии.  Там уже идет заваруха, у подъезда мечутся люди, слышны автоматные очереди.
-- Давай зайдем с другой стороны, с черного хода, - шепчет мне на ухо один из моих парней. Из оружия у него только ОМОНовский щит, да черенок от лопаты.

Пока огибаем мэрию с тыла, все уже кончено, это ясно по торжествующим  крикам толпы. Действительно, в здание широким потоком вливается народ, какие-то молодые парни срывают с флагштока бело-сине-красный флаг и водружают красное полотнище.
Слышны разговоры: «Там нашли оружие и деньги – целую кучу! Наверное, для премиальных ментам заготовили».

У главного входа в здание небольшое скопление людей – человек тридцать-сорок. Суета, крики:
-- Напился кровушки народной – кровопийца! Бей его, бей, не жалей!
-- Что там происходит? – спрашиваю у своего помощника Сорокина, - Коля, разберись!
-- Вице-премьера  правительства Москвы бьют  - Александра Брагинского, - докладывает он мне через минуту, - Его захватили в здании мэрии.
-- С ума они, что ли посходили? Прекратить, прекратить избиение! – кричу я, пытаясь прорваться через беснующуюся толпу.
-- Пропустите меня! – пробую я пробиться к избиваемому человеку, - но настроенные на суд Линча активисты, отпихивают меня локтями.  А Брагинский уже весь в кровоподтеках: лицо опухло и из левого уха тонкой струйкой течет кровь.
-- Дайте-ка, дайте-ка мне! – тонко голосит пожилой ветеран, прорываясь к жертве с суковатой палкой в руках, - На тебе, сука! На тебе! – приговаривает он, опуская палку на голову вице-премьера.

«Ведь убьют сейчас»! – с ужасом думаю, и тут же вспоминаю, что под мышкой у меня пистолет, для подобных случаев как раз и пригодный.
-- Разойдись, мать вашу! - и выстрел в воздух, - Разойдись, говорю!

Люди притихли  и сделали шаг назад, ветеран выронил свое «орудие возмездия» и нырнул в толпу.
-- Он же враг! – недоумевали активисты, - он же отдавал приказ стрелять в людей!
-- Суд разберется! А пока ему, как пленному, должна быть гарантирована безопасность. В соответствие с Женевской конвенцией, - добавляю для пущей важности, - Отведите его в Белый дом, передайте охране, - кивнул я помощникам.

Пистолет Макарова, в сочетании с Женевской конвенцией, возымели действие и линчеватели, хотя и с кислыми выражениями на лицах, стали разбредаться. А я отправился к Руцкому, чтобы понять, каков план дальнейших действий.


(Продолжение следует)

http://ivkonstant.livejournal.com/565157.html

(продолжение)

Руцкого я встретил, бегущим по коридору Дома Советов. Вид у него был боевой: глаза горели, усы воинственно топорщились.
-- Александр Владимирович, какие указания будут?

Руцкой на мгновение задумался.
-- Вот что: собирай людей и поезжай в Останкино. Только будьте аккуратнее! Задача – добиться для меня прямого эфира. Сегодня же, чем быстрее, тем лучше. Нужно объявить народу о низложении Ельцина. 

-- Брагин не даст нам эфира, я его знаю.
-- Даст, если мы поднажмем. Нужно, чтобы людей собралось побольше.  Давай, двигай!

Выбежав на улицу, ищу водителей для поездки в Останкино. Добровольцы сразу же нашлись. Нашлись и исправные грузовики, в которые моментально набилась сотня активистов. Остальные должны были подтянуться пешим ходом.

-- Поехали штурмовать Империю лжи, - веселилась молодежь, составлявшая большинство в нашей команде.

В любой стране телевидение, так или иначе, контролируется государством (даже если ТВ считается независимым или общественным). В любой стране телевидение работает на политическую элиту (даже критикуя ее) и дискредитирует оппонентов власти. Но далеко не везде и не всегда средства массовой информации позволяют себе объявить оппозиции настоящую информационную войну. Но в России начала 90-ых годов почти все СМИ и особенно телевидение устроили самую настоящую травлю всех оппонентов Ельцина. Высмеивание, глумление, сфабрикованные обвинения, чудовищные сравнения и прямая ложь -  в ходе подготовки государственного переворота все использовалось самым беззастенчивым образом. Такой изощренности массового промывания мозгов советское время не знало. Это стало ноу-хау новой «демократической» журналистики. И ничего удивительного в том, что к телевидению приклеился ярлык «Империя лжи», в такой ситуации не было. Кстати, многие герои той информационной войны и сегодня активно светятся на голубых экранах, с тем же пафосом обрушиваясь – но теперь уже на своих бывших кумиров.

С песнями и свистом выехали на Калининский, свернули на Садовое кольцо, и лоб в лоб столкнулись с колонной Анпилова, который двигался со своими людьми в сторону Белого дома.

-- Витя! Мы в Останкино! Давай с нами! – кричат ему из машин.

Виктор Иванович не заставил себя долго уговаривать и, перемахнув через борт грузовика, приземлился у меня на коленях.
-- Это хорошо, что с нами Анпилов. Он красный, а мы белые, забористый ерш получается, - зубоскалят спутники.

По городу двигалась военная техника: одно время мы ехали параллельно колонне спецназовцев, весело махавших нам руками с брони БТРов.
-- Армия с народом! – уверяли мы друг друга.

На подъезде к Останкино наша уверенность стала улетучиваться: неподалеку от телецентра в зеленке притаилась пара бронетранспортеров, а вдоль здания стояла цепь солдат дивизии Дзержинского. Морды у военных казались суконными, вступать в беседы с нами никто из них не желал.

Народ у телецентра уже собирался: человек триста – четыреста демонстрантов столпилось напротив одного из подъездов. Входная стеклянная дверь оказалась запертой. За стеклом маячили военные в касках и бронежилетах. Постучал, помахал депутатским удостоверением:
-- Приехал переговорить с руководством телевидения.

Входная дверь открылась, меня пропустили в тамбур. Проход преградили двое спецназовцев в масках с автоматами в руках.
-- Что нужно?
-- Мне нужно переговорить с директором «Останкино» Брагиным Вячеславом Ивановичем, вот мои документы.

Один из них взглянул на мое удостоверение и пошел звонить по телефону. Вскоре вернулся:
-- Брагин не будет с Вами разговаривать, он занят.
-- Ну, кто-нибудь из замов, у меня поручение Верховного Совета.

Спецназовец щелкнул предохранителем автомата и упер мне в грудь вороненый ствол,
-- Покиньте помещение.  У Вас тридцать секунд. Потом буду стрелять.

Оснований сомневаться в серьезности намерений человека в маске я не имел и вынужден был ретироваться.  К этому времени к телецентру подтянулась колонна Макашова – пара сотен демонстрантов и десятка полтора вооруженных бойцов.  Вооружены они были автоматами, и лишь у одного парня имелся в распоряжении противотанковый гранатомет.
-- Трофейный, – с гордостью говорил он.

Впрочем, обращаться со своим трофеем боец явно не умел: он растерянно вертел это серьезное оружие в руках, пытаясь приладить к нему гранату, но никак не мог справиться с этой задачей, и граната периодически выскальзывала у него из рук, грохаясь с металлическим лязгом на асфальт.
-- Друг, ты так нас поубиваешь, - с опаской обратился к нему немолодой отставник, - отдал бы ты кому-нибудь эту игрушку.
-- Это мой трофей, я его добыл, - оскорбился боец.
-- Ну, давай, я тебя хотя бы научу с ним обращаться, - предложил ветеран.

Дальнейшие события показали, что полученный урок впрок бойцу не пошел. В это время на улице шел митинг, в котором принимало участие все больше людей.  Демонстранты подходили целыми колоннами и отдельными группами; в конце концов,  у телецентра собралось не менее десяти тысяч человек. Содержание выступлений не отличалось разнообразием: ораторы напоминали телевизионщикам, что телецентр построен на народные деньги и, следовательно, служить должен народу, а не банде узурпатора Ельцина. Затем, как обычно, следовали речевки. Самая популярная: «Ельцин – на нары, Руцкой – президент»!

Тем временем Макашов тоже сходил на переговоры с руководством телевидения, которые окончились точно так же безрезультатно. Из Белого дома по рации передавались победные реляции и обещания скорого прибытия войск, «верных Конституции и присяге», но время шло, а войска, если и прибывали, то исключительно к противной стороне. Уже смеркалось, а никакого приемлемого для сторонников Верховного Совета разрешения ситуации не просматривалось.Тут кто-то подсказал Макашову, что митинговать у этого здания телецентра (АСК 1) нет смысла, поскольку прямой эфир транслируется из здания напротив (АСК 3) и что туда и надо стучаться. Стали перебираться на другую сторону улицы Академика Королева, по обеим сторонам которой и расположен телецентр. Снова переговоры с какими-то мелкими милицейскими начальниками, опять безрезультатные. В дверях и окнах здания мелькают многочисленные спецназовцы, вооруженные и оснащенные с ног до головы.
Такое впечатление, что их с каждым часом становится все больше.

Макашов начинает нервничать.
-- Всем вооруженным, построиться у входа в телецентр, - командует он, остальным отойти в сторону!

Жиденькая цепочка бойцов Макашова производила жалкое впечатление. Особенно нелепо выглядел гранатометчик, с колена прицелившийся в сторону спецназовцев из подразделения «Витязь».  Как на грех, он опять потерял гранату, и лихорадочно старался пристроить ее на место. Тут появился грузовик, попытавшийся протаранить вход в телецентр, но так и не справившийся со своей задачей – из-за высокой кабины он застрял в дверях.
-- Безоружным и журналистам отойти в сторону! – повторил приказ Макашов.

Внутри вдруг образовалась какая-то холодная пустота: не знаю, каким местом, но я почувствовал, что сейчас, сию минуту – начнется! И сделал шаг в сторону, вжавшись спиной в узкий бетонный проем между двумя окнами. И тут же все загрохотало: в вестибюле здания раздался громкий хлопок, и из всех окон телецентра, тысячи трассирующих пуль понеслись в густую толпу, разрывая плоть безоружных  людей. Многие падают, корчатся на земле, кричат, зовут на помощь. Но огонь, с каждой секундой становится лишь сильнее и беспощаднее. Снайперы стреляют с крыши соседнего здания. Прицельно бьют по журналистам, по добровольцам, пытающимся вытаскивать раненых, расстреливают подъехавших врачей скорой помощи.

И справа, и слева от моего ненадежного убежища из окон вырываются снопы трассирующих пуль; я медленно, спиной, опускаюсь на землю и, прижимаясь к цоколю здания, ползу в сторону. Вот какое-то невысокое ограждение, переваливаюсь через него, снова ползком, низко над головой поют трассеры, в метре от меня, пули выбивают искры из каменного бордюра.  Еще несколько метров ползком, а дальше короткими перебежками.  Наконец, добираюсь до небольшой рощицы из сотни деревьев,  там полно людей, прячущихся от огня.

Пытаюсь укрыться за не слишком массивным деревом, где уже нашел убежище один человек.
-- Потеснись, друг, - прошу его.

Он освобождает для меня добрую половину ствола. Теперь можно и перекурить.
-- Привет, Илья, дай затянуться.

В неверном огоньке потухающей спички узнаю Эдуарда Лимонова – писателя и активиста оппозиции.
Отдышавшись, осматриваюсь: площадка перед зданием телецентра завалена телами убитых и раненых. Никаких попыток штурма, разумеется, никто не предпринимает.  Какой «штурм», когда соотношение сил примерно один к пятидесяти в их пользу?  Более того, никто и не думает открыть ответный огонь – бессмысленно: противник в укрытие, перестрелка только умножит жертвы. Удивительно, но демонстранты не разбежались по домам: большинство отступило на несколько сот метро, остановилось и ждет.
Чего ждет? Наверное, обещанной помощи войск, «верных Конституции».

А эти мясники из «Витязя»  бьют направо и налево, перенося огонь все дальше от телецентра. Число убитых и раненых  растет, много случайных жертв. Вижу фантасмагорическую картину: сильно подвыпивший мужчина, с баяном в руках и в сопровождение двух тоже не очень трезвых дам, неспешно идет посреди улицы, распевая во все горло: «Славное море - священный Байкал». Ему кричат:  «Куда, стой, туда нельзя, там стреляют»!
-- А мне по… - отмахивается тот и продолжает движение.
-- Стой. Стой. Убьют!

Спутницы певца, наконец, понимают, куда они попали и бросаются врассыпную. Но мужчина бесстрашно продолжает движение: «Эй, баргузин, пошевеливай вал»! Длинная пулеметная очередь наискось прошивает его тело вместе с баяном, он судорожно дергается, падает и навеки замолкает. Низко пригибаясь, перебежками, отправляюсь на поиски Макашова. Нахожу его в той же рощице – это единственное укрытие вокруг. Он мрачен и подавлен.

-- Альберт! Что делать будем?
-- Уводить людей.
-- А что там с обещанными войсками?
-- Не будет никаких войск, уводите людей!

Перебегаю от дерева к дереву. Пытаюсь объяснить людям ситуацию:
-- Уходите.
-- Куда?
-- Куда угодно. Домой.
-- А как же телевидение?
-- Черт с ним, с телевидением.

И в этот момент раздается нестройное, но громкое «Ура»!  Из-за дальнего от нас угла телецентра появляется бронетранспортер, с развивающимся на башне красным флагом – тем самым – серпастым и молотастым.
-- Наши пришли! – в восторге кричат люди.

И, действительно, поравнявшись со зданием телецентра, БТР открывает огонь по первому этажу, где медленно разгорается пламя пожара.
-- Так их - палачей, садистов, - радуется народ.

А БТР движется дальше и вдруг, развернув башню, переносит огонь на рощицу, служащую укрытием демонстрантам. Первая очередь крупнокалиберного пулемета рубит ветки у нас над головой. Вторая – точнее; и вот уже падают люди, только что радостно кричавшие «Ура»! Наконец, народ неохотно начинает расходиться. Но стрельба не прекращается, озверевшие вояки расходуют немереный боезапас, поливая огнем все, что подает признаки жизни километра на полтора вокруг.  К раненым не подойти, бьют прицельно.
Выручают герои-одиночки: парень лет двадцати пяти, вскочил за руль брошенной поливальной машины, и резко сдав задним ходом, подкатил к раненому. По водовозу стреляют: из пробитого бака хлещет вода, но водитель, выскочив из машины, подхватывает искалеченное тело и относит его в кабину. Минута – и раненый в руках медиков. Тут же эта операция повторяется вновь, и так до тех пор, пока не глохнет пробитый двигатель машины.
-- Спасибо, герой! – обнимаю я парня.
-- Да, какой я герой, - отмахивается он, - Проезжал на тачке мимо, вижу – людей мочат по беспределу. Надо помогать.

Совсем низко над нашими головами проходит пулеметная очередь.
-- Уходим. Уходим! – обнимаю я спасителя за плечи.

-- У меня тачка рядом, - улыбается он, - Давай подвезу. Куда тебе?
-- Белый дом знаешь?
-- Как не знать. Поехали.
По дороге разговариваем:
-- Так ты и в самом деле случайно здесь оказался?
-- В натуре! Я за политикой не слежу. У нас свои дела.
-- У кого, у вас?
Он весело лыбится:
-- У правильных пацанов. С зоны я, недавно откинулся.
-- Ну и что там, на зоне, думают обо всех этих переменах?
-- А, что думать? Думай – не думай, а  пайка стала меньше. А телевизором сыт не будешь.  Да и вообще наш брат начальство не любит, ни мусорское, ни кремлевское.
-- А депутатов?
-- Один черт: власть, она и есть власть, как клопы на народе.

Вот и Белый дом. Вокруг него непривычно пустынно: милицейское оцепление разбежалось; защитники на баррикадах есть, но их не слишком много – видно, весть об Останкинском побоище донеслась и сюда. Кое-кто предпочел отсидеться дома.
Не отвечая ни на какие расспросы, я бегу прямо в приемную Руцкого.
Там пусто, лишь дремлют в углу два охранника. Александр Владимирович один – сидит за своим столом, что-то пишет при свете работавшего от аккумулятора ночника.
-- Беда, Саша! – выпалил я с порога.

-- Знаю, - тихо ответил Руцкой, -  садись, - глаза у него запавшие и больные.
-- В Останкино – бойня: завалили до сотни человек. Расстреливают все, что движется, не щадят ни журналистов, ни врачей.
-- Я в курсе.
-- Утром они будут здесь.
Руцкой неопределенно пожал плечами:
-- Посмотрим.
-- Что смотреть? Это очевидно. Подтянут войска, окружат и расстреляют. А наш Белый дом, как мышеловка – все на виду. Конечно, я человек не военный, но даже мне понятно, что оборонять это здание невозможно.
-- Не паникуй! – распушил усы Руцкой, - Войска уже идут нам на помощь. Я только что связывался с командирами – танковая дивизия в трех часах хода от Москвы. Утром поднимаем вертолетный полк. Если эти мерзавцы начнут обстрел Верховного Совета, вертолетчики их сметут ракетами! – кажется, он сам верил своим словам.

-- Вертолетчики вертолетчиками. Но в любом случае, завтра здесь будет бой. Безоружных людей из Белого дома нужно выводить. А бойцы должны немедленно занять высотные здания по периметру обороны, иначе там сядут их снайперы. Отдай команду.

-- Ни в коем случае! – вскинулся Руцкой, - Выводить людей из Белого дома нельзя – это наша крепость. Наоборот, всех нужно стягивать сюда. Как ты не понимаешь: Дом Советов – это символ законной власти. Они не решатся на глазах у всего мира расстрелять парламент. А всех, кто выйдет отсюда, перебьют, как куропаток.
-- Они решатся расстрелять парламент. Теперь точно решатся. И произойдет это уже через несколько часов. Но последнее слово за тобой – ты – президент.  Решай. Я все сказал.

От Руцкого я вышел с чувством приближающейся неминуемой катастрофы. Ни в каких танкистов и вертолетчиков я уже не верил, как не верил и в способность наших лидеров принимать в критической ситуации адекватные решения. В голове гвоздем сидела жуткая мысль: «Завтра нас будут убивать».  Помешать этому я не мог, уклоняться от своей участи не хотел. Оставалось постараться с достоинством принять неизбежное.

Единственная роскошь, которую я мог себе позволить, это прощание с семьей. До утра было еще несколько часов.

Через два часа я снова был в Белом доме. В кабинет тьма, хоть глаз коли, помощники прикорнули на полу. Есть время и возможность подумать. Что это было – весь этот день 3 октября 1993 года: вспышка народного гнева, стихия или хорошо подготовленная провокация?

К вопросу о провокациях и провокаторах я мысленно возвращался не один раз.  По зрелому размышлению - весь конец сентября (и раньше) и вплоть до расстрела — это одна огромная и множество больших и малых провокаций.

http://ivkonstant.livejournal.com/565299.html

-- Не слепи глаза, кто это?
-- Здорово, мужики, - раздался бархатистый баритон одного из замов Баранникова.
-- Здоровее видали. Заходи.

Чекист пристроился на краешке стола.
-- Альфочкой запахло.  Уже выдвинулась.  Вокруг снова выставили оцепление  - ОМОН, все с полным боекомплектом. Хотите послушать, о чем они говорят.

Он включил трофейную милицейскую рацию, покрутил настройки. Из динамика сначала доносился бессвязный хрип, потом сквозь него прорвался грубый мужской голос.
-- Эй, вы, пидоры белодомовские, слышите меня?
-- Слышим, - миролюбиво ответил чекист.
-- Завтра ты меня не только услышишь, но и увидишь, - пообещала рация, - но это будет последнее, что ты увидишь в своей жизни.

Разговор в таких тонах продолжался довольно долго и я, было, начал терять к нему интерес, - но тут прозвучала фраза, которая заставила навострить уши:
-- Константинов, слышишь меня? Завтра мы тебя повесим за яйца!
-- Странно, выходит, они меня знают?
-- Знают. И это не сулит Вам ничего хорошего, - прокомментировал ситуацию чекист, - Я бы на Вашем месте сделал из этого соответствующие выводы.
-- Какие? – наивно поинтересовался я.

-- Ноги надо делать, пока не поздно, - зло процедил он, - Игра сыграна, ловить здесь нечего. Баркашовцы уже ушли. Я тоже сейчас уйду, пока подземные коммуникации не перекрыты. Могу составить Вам компанию.
-- Нет, спасибо. Я остаюсь.
-- Напрасно. Мышеловка скоро захлопнется: никаких шансов на спасение не будет.
-- Ну, что же, не будет – значит, не будет. Я депутат, мое место здесь.

Пожав плечами, чекист вышел, резко хлопнув дверью.

Разбудил нас шум выстрелов: стреляли много и часто. Похоже, началось.
Окна моего кабинета выходили во внутренний двор и, чтобы разобраться в ситуации, я выскочил в коридор.  Пробежался до торцевого окна, глядевшего в сторону Конюшковской улицы. Открывшаяся взору картина не оставляла никаких сомнений: от здания гостиницы «Мир», стреляя на ходу из автоматов, короткими перебежками, как на учениях, двигалась цепь солдат. За их спинами стояли несколько БТРов, на броне которых расположились люди в черных кожаных куртках.  Башни БТРов, развернутые в сторону Белого дома, вели безостановочную стрельбу длинными глухими очередями.

Сломя  голову побежал по коридору в противоположную сторону; вот еще одно торцевое окно, выходящее на Глубокий переулок и Рочдельскую улицу. Отсюда картина выглядит еще рельефнее: по улице прямо на нас медленно движутся три бронетранспортера, стреляя на ходу по перекрывавшей улицу баррикаде.  К БТРам жмется несколько десятков солдат, прикрываясь их броней. Они тоже ведут беспорядочный огонь, то по баррикаде, то по окнам Белого дома.Нападающие все ближе, они как на ладони, видны даже детали амуниции. У окна за ручным пулеметом устроилось двое казаков, один из них неторопливо водит стволом, сопровождая перемещения военных, но огонь не открывает. В это время в окно залетает первая пуля, еще шальная,  не прицельная: она шаркает по потолку и уходит рикошетами куда-то вглубь коридора.

-- Ложись, убьют! – орет второй казак и рывком валит меня на пол.
-- Почему не стреляете? – спрашиваю чужим, незнакомым самому себе голосом.
-- Приказ Руцкого: без команды не стрелять. Ждем команды.

А в это время из переулка выскакивает похожая на легкий танк гусеничная БМП  и, оторвавшись от пехоты, в момент преодолевают сотню метров до первой баррикады. Баррикада жиденькая и не выдерживает удара многотонной бронированной машины.  Вот она, неуклюже задрав нос, переваливается через остатки баррикад и прорывается на площадь, где лихорадочно мечутся наши защитники. Их несколько десятков человек, все безоружны, лишь у нескольких в руках бутылки с зажигательной смесью. Несколько бутылок летит в сторону БМП – бесполезно: одна разбивается перед носом машины, другая за ее хвостом, одна или две попадают на броню, но огонь не вспыхивает.
А хищная башня, вооруженная скорострельной пушкой, бешено вращается, выискивая себе подходящую жертву. Короткая очередь  - и один из бесстрашных метателей падает на асфальт, за ним второй, третий. Упавший пытается отползти в сторону, но гусеницы машины настигают его и расплющивают по асфальту.
В бессилии смотреть на эту расправу выше человеческих сил и казаки, тяжело матерясь, отворачиваются.

Здесь от меня пользы – ноль. Отползаю от окна, поднимаюсь и ухожу.  В голове – чехарда из обрывочных мыслей и отвратительных чувств.
В фойе второго этажа, возле лестничного проема встречаю Макашова с несколькими офицерами, устанавливающими крупнокалиберный пулемет.
- Альберт, что происходит? – спрашиваю у него, без особой надежды получить вразумительный ответ.

Макашов спокоен, но взгляд потухший, да и фирменный берет сидит на нем не так щеголевато, как прежде.
-- Идет штурм.
-- Это я вижу, почему не стреляем?
-- Приказ Руцкого: открывать огонь только в случае проникновения штурмующих внутрь здания.
-- А люди на баррикадах умирают без оружия?
-- Теперь оружие выдается всем желающим.
-- Давно?
-- Уже десять минут. Но желающих пока не много.
-- Странно, что они вообще есть: половина бойцов ушла ночью, вторая полегла на баррикадах.  На что, интересно, рассчитывают вожди?

Альберт мрачно усмехается:
-- Александр Владимирович ждет обещанной помощи от своих любимых летчиков.
-- Есть шанс дождаться?
-- Не думаю.

Огонь по Дому Советов все усиливается: в кабинетах и холлах поют пули, в коридорах скапливается все больше раненых. Одни просят воды, другие громко стонут, некоторые зовут священника. Отец Алексей Злобин делает свое дело: не кланяясь пулям, он появляется в насквозь простреливаемых местах, чтобы причастить умирающего, и смертельно раненые  успокаиваются, услышав его негромкий голос.
По внутренней связи передается распоряжение Хасбулатова: всем депутатам и сотрудникам, не имеющим оружия, собраться в зале Совета национальностей. Там нет окон и, вообще, считается, что это самое безопасное место.  Захожу туда: темнота, горит лишь несколько свечей, мужчины подавлены, женщины испуганы. Ощущение склепа.
Депутат и физик Михаил Челноков читает стихи, кто-то поет песню: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза». Хасбулатов сидит в президиуме - молчаливый и очень бледный. Из-под пиджака, нелепо и бесполезно, выглядывает край бронежилета. Руслан пробует шутить, но шутки получаются невеселыми, как на похоронах.
-- Очередное заседание Верховного Совета объявляю открытым, - произносит он с кривой улыбкой на губах.

Оставаться в зале неприятно: общее чувство обреченности здесь сгущается до состояния тумана. Отправляюсь в свой кабинет, но не добираюсь до него: весь коридор нашпигован пулями, они визжат низко над головой и вгрызаются в стены прямо перед носом. В холле третьего этажа, несколько деловитых офицеров ищут добровольцев прикрыть одну из лестниц.
-- Штурмующие уже проникли в здание, - озабоченно рассказывает один из них, - зачищают первый этаж. Нужно перекрыть лестницу черного хода. Один боец есть – кивает он в сторону светловолосого худощавого парня в комбинезоне защитного цвета. Длинные волосы парня перетянуты по лбу чем-то вроде ленты, и от этого в его облике появляется что-то былинное – этакий славянский инок из исторического кинофильма.
-- Один боец есть, нужен второй.

Я молча поднимаю руку. Кажется, все равно умирать.
Мы с «иноком» беремся за эту неблагодарную задачу: устраиваемся в пролете третьего этажа, раскладываем оружие, гранаты, ждем. Проходит полчаса, час, полтора часа. Снизу раздаются выстрелы, взрывы, иногда голоса. Нервы напряжены так, что вот-вот полопаются, как перетянутые гитарные струны. Но никого нет. По этой лестнице подниматься никто не спешит.  Не видать ни своих, ни чужых.

-- Странный штурм, - ворчит парень, - странная оборона.  Бардак какой-то. Сходил бы ты разведать обстановку, от тебя проку все равно не много.

Отправляюсь в фойе, там курят люди.
-- Смотри, сколько народу собралось на том берегу Москвы-реки, - один из них подводит меня к большому окну, - аншлаг, как в театре, все билеты проданы.

И, действительно, противоположная набережная полна народу, много зрителей и на Калининском мосту. Там же стоят танки, есть они и на набережной.
-- Дай-ка бинокль, - прошу офицера.

Сильная оптика позволяет рассмотреть подробности: народу туча, много молодежи, есть семьи с детьми. Некоторые запаслись бутербродами и термосами с кофе. Любуются редким зрелищем, перекусывают, смеются.
-- Ну, что, насмотрелся? – мрачно бросает офицер.

В это же мгновение раздается первый выстрел из танкового орудия, снаряд взрывается высоко над нашими головами - где-то на уроне восьмого этажа.
Но ощущение такое, что перекрытия вот-вот начнут складываться, как в хрупкой спичечной конструкции. Сверху сразу же сильно потянуло гарью.
Второй выстрел, третий, четвертый…  
Все здание ходит ходуном.
-- Уходим! – кричит офицер, -  Здесь все простреливается.

Потом выяснилось, что во всех танках сидели сборные экипажи наемников за деньги – подонков собирали по всему Московскому округу, желающих марать руки среди танкистов оказалось немного.

Снова оказываюсь возле зала, где собрались депутаты. Сверху доносится страшный грохот разрывов, на голову сыплются куски штукатурки. Слышу разговоры:
-- Все бессмысленно, нужно сдаваться.
-- Давно идут переговоры о капитуляции.  Руцкой просит гарантии безопасности для людей.

Бегу искать «инока». Он на том же месте, где я оставил его. В одной руке сигарета,  в другой – автомат.
-- Что, артиллерия заработала? – спрашивает он.
-- Танки.
-- Хрен редьки не слаще.
-- А здесь что?
-- Скоро пойдут.  Уже предупредили.
-- Как предупредили?
-- Так: снизу кричат: «Эй, там, наверху, сваливайте. Через полчаса пойдем. В живых никого не оставим».
-- Нужно уходить, все равно, скоро капитуляция.  Переговоры о сдаче уже идут.

Парень помолчал, переваривая новости.
-- Мне сдаваться нельзя, я в спецподразделении служил. Узнают, кто я – замочат. Да и вообще – смысла нет.
-- Что ты собираешься делать?
-- Пойду на верхние этажи. Здание большое, целиком его зачистят не скоро. Дождусь темноты, попробую прорваться.
-- Рискованно!
-- Не более, чем выпивать три бутылки водки за вечер – что я проделывал неоднократно, - грустно усмехнулся тот, - Ладно, решено!

-- Эй, наверху! – гулко раскатился снизу зычный голос спецназовца, - Сья…те, если жизнь дорога! Мы идем.

Я не стал их дожидаться и быстро рванул по направлению к залу Совета Федерации, где все еще ждали своей части депутаты. У зала толпился народ.
--  Капитуляция!  Руцкой и Хасбулатов практически договорились, - ребята торопливо делились свежими новостями, - здесь уже «Альфовцы» - у Руцкого.
-- Альфовцы, альфовцы! – эхом разносится в коридоре..

К залу Совета Федерации, в сопровождении нескольких депутатов и Баранникова, подходят два немолодых офицера в характерной экипировке «космонавтов». Вошли в зал. Один из них поднялся на трибуну:

-- Мое воинское звание подполковник, - без всякой аффектации, начал он, - У нашего подразделения приказ – овладеть Белым домом. Мы люди военные и приказ выполним. Но крови мы не хотим. Мы понимаем, что здесь находятся не террористы, а народные депутаты. И сделаем все, чтобы вывести вас отсюда живыми. Наше предложение: защитники Белого дома немедленно прекращают сопротивление и складывают оружие. А мы образуем коридор и обеспечиваем ваш безопасный выход из здания. На Краснопресненской набережной вас будут ждать автобусы, которые развезут вас по домам. Ваша безопасность гарантирована – даю слово офицера!
-- Согласны, – нестройным хором ответило сразу несколько человек.

Вскоре появился Хасбулатов; он был спокоен, но мертвенно бледен.
-- Решение о капитуляции принято,  - устало сообщил он.

Депутаты потянулись к парадному входу в Дом Советов, широкая лестница от которого спускалась к набережной. Там нас уже ждали автобусы. По бокам лестницы выстроились альфовцы, в полной космической экипировке, а внизу за автобусами толпилась серая ментовская масса, матом и улюлюканьем встречавшая побежденных.
Первыми провели Хасбулатова и Руцкого.  Руслан Имранович, выглядел как йог, улетевший в астрал. Он смотрел прямо перед собой и, кажется, ничего не видел, спотыкаясь на ровном месте. А в глазах у Руцкого стояли слезы.
Вслед за вождями потянулись депутаты: я успел попрощаться с некоторыми из них, но сам не спешил спускаться, остановившись  на лестнице для последнего перекура.
-- Депутат Константинов? – незнакомый голос за спиной.

Оглянувшись, я увидел молодо офицера-альфовца, в шлеме, напоминавшем водолазный, и с навороченным автоматом в руках.
-- Да, Константинов.
-- Илья Владиславович?
-- Совершенно верно.
-- Вам нельзя садиться в автобус.
-- Почему?
-- Вас убьют. Есть негласное распоряжение ликвидировать Вас.
-- Чье распоряжение? – по-детски беспомощно спросил я.
-- Догадайтесь сами, - без улыбки ответил альфовец.
-- Что же мне делать?
-- Уходить.
-- Как? Кругом все оцеплено.
-- Я выведу Вас.
-- Я не один, - занервничал я, - со мной два помощника.
-- Пусть идут с нами.

Офицер круто развернулся и повел нас вдоль горящего здания Белого Дома в сторону Глубокого переулка.
-- Эти со мной, - кивнул он ОМОНовцам из оцепления, и те безропотно пропустили нас.
-- Ну а дальше уж сами как-нибудь, - напутствовал он нас вместо прощания.
-- Спасибо! – крикнул я альфовцу в спину, но тот, не оборачиваясь, только махнул рукой.

Чтобы не идти по насквозь простреливаемой улице, мы нырнули в проем между домами и пошли длинным московским двором, рассчитывая выйти на параллельную улицу. Но впереди нервно застучала автоматная очередь, и мы решили отсидеться в ближайшем подъезде. Как оказалось, там уже пряталось несколько выходцев из Белого Дома, чудом просочившихся сюда.
-- На соседней улице еще одна линия оцепления, - поделился с нами разведывательной информацией один из «ветеранов» этого подъезда, - пытаться пройти опасно. Менты -  пьяные, стреляют во всех  разбора. Нужно переждать.
Мы поднялись на самый верхний этаж  и устроились на лестничной площадке у окна, из которого открывалась панорама медленно, как сырые дрова, разгоравшегося Белого дома. Всех депутатов оттуда уже вывезли, но стрельба там не стихала. Наоборот, она, кажется, даже усилилась. На улице быстро темнело, и в темноте было отчетливо видно, как внутри здания, на застекленных лестничных летках, вспыхивают огоньки выстрелов и всполохи взрывов. Бой перемещался сверху вниз: похоже, какая-то группа наших бойцов пыталась прорваться из здания.
«Наверное, и «Инок» там, - подумалось мне, - Дай Бог ему удачи».
Вот так и сидели мы в этом подъезде до утра, вслушиваясь в постепенно стихавшую стрельбу и вглядываясь в широко разгоревшееся пламя пожара.
Уже расцвело, а Белый дом все полыхал, исторгая из своих простреленных легких густые клубы смрадного черного дыма. Облако этого дыма заволокло уже все московское небо и расползалось по окрестным областям, донося до обитателей сонной российской глубинки весть о наступлении новой эпохи. Эпохи беспредела.


(Продолжение следует)