Спасает ли красота мир?

Дорога, дорога. Все время я чувствовал Гемина рядом с собой: то слева, то справа, то чуть позади, но никогда впереди. Он был мое второе я, но он был самим собой и никогда ничего не говорил в угоду мне. Он просто трезво смотрел на мир, и когда меня заносило на просторы благости, он краткой репликой возвращал меня к действительности. Я много думал о моем друге, но так и не смирился с его привычкой искать в сказанном мною что-то такое, о чем бы ни стоило говорить и даже думать. И этим он мне нравился больше, чем любой человек, готовый поддержать меня даже в моих заблуждениях.

Погода была просто изумительной. Первые мазки осени на картине жизни еще не подавляли своим великолепием эту жизнь, а всего лишь подчеркивали красоту бытия. Слабая желтизна листьев берез еще совсем не контрастировало с темной зеленью их летнего наряда.

– Смотри, Гема, так я иногда величал своего друга, когда мое настроение просто источало благость перед увиденным, смотри, Гема, как красивы цвет жизни, как они притягивают к себе нежностью своих полутонов, как гармоничен в этом мире человек, когда он не разрушает его, а просто живет в нем.

– Да, Адам, мир прекрасен, но, на мой взгляд, красота нам дана не просто ради самой красоты или чтобы ею восхищать нас, а совсем с другой целью.

– С какой еще целью,– поморщился я, подозревая в словах друга какую-то каверзу.

– Красота мира, – тут же отозвался Гемин, весьма и весьма утилитарна.

– Что ты имеешь в виду?

– Начну немножко издалека. Откуда взялось понятие красоты? Как ты думаешь?

– Как это откуда, – удивился я, – красота в моем понимании, это наличие гармонии света и цвета, формы и содержания.

– Все это так, но я о другом, – прервал меня Гемин. – Ведь ты не станешь спорить, что красота привлекает?

– Ну да, – согласился я. – Привлекает.

– А привлекать можно только живое, то есть того, кто способен выбирать между чем-то не очень красивым и весьма красивым. Согласен?

– Кто бы спорил, – пожал плечами я.

– А живое всегда стремиться утвердиться в этом опасном для него мире, не так ли?

– Допустим, что так.

– Отсюда следует, что привлечение живого возможностью выбора имеет какую-то цель. Согласен?

– Не спорю, – кивнул головой я, внутренне настораживаясь, поскольку чувствовал, что мой друг неспроста гнет какую-то свою линию.

– А какая самая первейшая, самая главнейшая цель живого?

– Ну, об этом мы уже говорили – выжить в этом мире.

– Вот видишь: это не я сказал, а ты. А что является первейшим условием выживания на планете Земля?

– Это понятно и ежу, – тряхнул головой я, – приспособиться к существующим на земле условиям или создать искусственные условия для продления своего рода.

– Нет, Адам, ты перепрыгнул через одну ступеньку. Первейшей задачей всякого живого организма является его возможность оставить потомство, а уж толь потом создание благоприятной среды.

– Ну, так и что дальше? – согласился я, по-прежнему еще не совсем понимая, куда меня ведет мой друг.

– Хорошо. А теперь вернемся к красивом или прекрасному, как тебе будет угодно. На мой взгляд, красивое – это ничто иное, как некое соответствие, соответствие моему вкусу, моему взгляду, которые обуславливаются моими потребностями, моей заботой о будущем потомстве. Внешнюю среду я оцениваю именно с этих позиций. В прекрасных условиях выживаемость моего потомства, можно сказать, гарантированна.

– Кто бы спорил, – заметил я. – Но причем здесь красота и потомство живого?

– А в том, мой дорогой друг, что красота является порождением хитроумной матушки-природы, которой она и привлекает жизнь к размножению. Именно этим и являются прекрасные цветы роз или тюльпанов. Они просто предназначены для привлечения других живых существ с целью опылении своих тычинок или пестиков, а среди высших организмов – для соития с носителем этой красоты.

– Фи, Гемин, какая проза, – поморщился я.

– Проза и есть нормальные условия жизни. А все эти красочные мазки по полотну искусства в большинстве своем являются всего лишь заболеванием или некой аберрацией органов чувств – основы основ жизни. И эти искажения сегодня приобретают среди людей некую самостоятельность. Но, тем не менее, какой бы красивой не было женщина, ее красота, без потери женственности, никогда не утрачивала своего предназначения: приманивать к себе самцов ради рождения потомства. Всего и только.

Некоторое время мы шли молча, осмысливая только что услышанное друг от друга. Мне не нравились рассуждения Гемина, но не признать их правоту я не мог. Но вот жизненная действительность вносила какую-то неопределенность, а точнее недоговоренность в нашу беседу. Кто сегодня говорит о продлении рода человеческого? Спекулятивные политики и врачи? Пожалуй, только они. Подавляющая масса жителей земли больше говорит о сексе, а не о деторождении. Секс стал самодовлеющим, породил среди «цивилизованной» части населения однополые браки, гомосексуализм и прочие измы. И где здесь место потомству? Кто думает о нем? Хотя с другой стороны, не являются ли все эти извращения порождением самой матушки-природы, ее своеобразной защитой от перенаселенности «хомо сапиенсом», грозящее нашей планете катастрофой?