от Сталина Абзац из истории экономики государства.

и это скотина бывший бедный осетинский мальчик что в русские попы пошёл из за зависти к богатым

вот Хрущёв пишет так как было--но начинает с нэпа а потом уже ярый сталинизм.

http://lib.ru/MEMUARY/HRUSHEW/wospominaniya1.txt

Судить же будет

народ, который станет знакомиться с этими материалами и делать свои выводы.

Не думаю, что то, что я скажу, - обязательно истина. Нет, истину будет

находить каждый, сопоставляя разные точки зрения по тому или другому вопросу

в то или другое время. Только этого я и хочу. Глуп тот, кто хотел бы все

подстричь под одну гребенку, а все, что не подходит под нее, все это

объявить ересью, глупостью, а может быть, даже преступлением. Пусть судит

сама история, пусть судит народ.

Поэтому заранее прошу извинить за то неправильное, что читатель может

найти в моих записях. Это моя точка зрения, я так сейчас смотрю, так

понимаю, так и пишу. Не хочу приспосабливаться и поэтому не хочу умалчивать,

не хочу замазывать, не хочу приглаживать, не хочу лакировать нашу

действительность.

Потом, дальше (если мне удастся довести дело до конца) это будет ясно. А

если тут же дать в какой-то степени объяснение, то можно сказать, что до

смерти Сталина мы считали, что все, что делалось при его жизни, было

безупречно правильным и единственно возможным для того, чтобы выжила

революция, чтобы она укрепилась и развивалась. Правда, в последний период

жизни Сталина, до XIX съезда партии и особенно сразу же после него, у нас,

людей из его близкого окружения (имею в виду себя, Булганина, Маленкова и в

какой-то мере Берию), зародились уже какие-то сомнения. Проверить их мы

тогда не имели возможности. Только после смерти Сталина, и то не сразу, у

нас хватило партийного и гражданского мужества открыть занавес и заглянуть

за кулисы истории. Тогда я и узнал некоторые факты, которые хочу осветить.

не потянула бы. Как правило, крестьянин пахал землю плужком в упряжке одной

лошадью, в одну лошадиную силу. Минеральных удобрений совсем не было, даже

понятия о них не имели.

На моей родине главным образом производились пшеница на продажу и овес

для соседнего конного завода. Там был прекрасный конный завод. Хозяйство

велось на очень высоком уровне, хотя тракторов у помещиков в то время не

было. Пахали глубоко, навоза вносили много. Видимо, у них имелся

селекционный семенной материал, хороший, отборный, поэтому урожай получали

по тому времени для крестьянина совершенно немыслимый: 30-35 центнеров

пшеницы с десятины.

В начале 1922 года я из

Красной Армии вернулся в Донбасс и по партийной мобилизации выезжал в село,

на проведение посевной кампании. Я ездил в марьинские села, раньше там жили

богато, а в голод после 1921 года люди умирали, были даже случаи людоедства.

Вся наша работа заключалась в том, что мы собирали крестьян и призывали их

сеять хорошо и вовремя, а еще лучше - провести сверхранний сев. То, что мы

говорили, сами очень плохо понимали.

Скажу несколько слов о нэпе. Я помню то время, когда после разрухи и

голода вдруг ожили города, появились продукты, начали падать цены. Это было,

конечно, отступление. Но оно помогло нам оправиться от последствий

Гражданской войны, набраться сил. В этом проявилась мудрость В.И. Ленина,

когда он в 1921 г. пошел на такой опасный, но неизбежный, необходимый,

смелый, решительный и прозорливый шаг - переход к новой экономической

политике. Новая экономическая политика - это, так сказать, общая

формулировка, а по существу открывалась возможность для оживления частной

собственности и оживления кулака, я уж не говорю о середняке. Поднялся

торговый элемент и даже крепко стал на ноги.

В 1925 г. я столкнулся с нэпманами. Тогда были арендаторы, которые

держали мельницы. Произошел такой анекдотичный случай: арендатором мельницы

оказался человек, который отличился во времена Гражданской войны, был

награжден орденом Красного Знамени...

частник рядом сидит. Мне всегда было больно смотреть, потому что больше

толпилось людей у частных магазинов, а ведь это были рабочие и служащие,

других на руднике не было. Почему так получалось? Мясо у нас было не хуже.

Частник брал за счет лучшей расфасовки, более внимательного отношения. К

тому же хозяйка хочет выбрать, хочет немножко поковыряться, посмотреть то и

другое, пощупать руками, вот торговец ее и обхаживал. Кроме того, частник

уже имел своих постоянных покупателей, которым он давал в кредит, а это

имело большое значение. Кооперативы этого не делали.

- овощей, арбузов, дынь и птицы. Дело в том, что Петрово-Марьинский район по

тому времени был крайним юго-западным районом промышленной Юзовки. Это был

уже, как говорится, край света угольных шахт. Дальше шахт тогда не было

(теперь они и дальше шагнули, к Днепропетровску). Поэтому там жили

крестьяне. Села были богатые, степные, хорошо обеспеченные землей. !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Там

имелись села и с греческим населением, очень крупные. Греки были

скотоводами. Они любили и помногу держали овец. Поэтому у них были баранина

и брынза, крестьяне привозили на продажу гусей, уток и индеек. И все это

задешево. Стандарт на цены у нас тогда сохранялся довоенный. !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!До войны фунт

мяса стоил в Юзовке и в окрестностях 15 копеек. 15 копеек стоило мясо и в

1925 г., и в 1926 году. До 1928 г. имелся избыток мяса.!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

коммунаров. Большинство коммун имело потребительский характер, и жили они за

счет подачек от государства, сами себя не прокармливали. А эта коммуна как

раз жила на собственные средства. Там подобрались хорошие люди и хорошие

организаторы. Они хорошо обрабатывали землю, честно работали. Трактора у них

не было, да и я сам тогда о тракторе только слышал, что он есть на свете, а,

как говорится, в глаза его не видел. Работали тогда главным образом на волах

и лошадях. Обстановка политическая тогда была хорошая. Рабочие понимали

лозунги партии, усвоили их, а ведь это болезненно было - новую экономическую

политику проводить, и они правильно ее понимали.

Сталина же широкая публика, выражаясь языком обывателя, узнала тогда,

когда развернулась жестокая борьба внутри партии, борьба с троцкистской

оппозицией в 1923-1924 годах.* Тогда Сталин и всплыл как организатор, как

Генеральный секретарь Центрального Комитета. Впрочем, тогда особая роль

Сталина слабо воспринималась в широких партийных кругах, я уж и не говорю о

беспартийных.

запомнил его выражение, которое мне понравилось: что-то Сталин доказывал, те

с ним не соглашались и не уступали, дискуссия была очень острой, и Сталин,

когда они с ним не согласились, выразился так: "Ну, что же вы? Я все сделаю,

чтобы сохранить единство партии, чтобы обеспечить ее монолитность. Это

необходимо для победы. Но раз вы так себя ведете. Бог с вами". На это его

выражение я и обратил внимание. Конечно, я религиозным человеком ни тогда,

ни даже в раннем своем возрасте уже не был и, конечно, это выражение не

характеризовало Сталина как религиозного человека, хотя он и учился в

духовной семинарии. Оно значило: что же я с вами сделать могу, зла я не

желаю. Бог с вами, одумаетесь и сами поймете ошибочность своей позиции.

Такая терпимость мне понравилась, в моем понимании это говорило в пользу

Сталина.

Позднее, когда я узнал Сталина, то вспомнил об этом и понял, что это -

его ловкость, его иезуитство.

обстановке я слышал, как он шутил. Шутки у него были для меня довольно

необычными. Я обоготворял его личность и шуток поэтому от него не ждал, так

что любая шутка мне казалась необычной: шутит "человек не от мира сего".

...Зато неприятно поразил меня такой случай. Кажется, шел 1932 год. В

Москве была голодуха, и я как второй секретарь горкома партии затрачивал

много усилий на изыскание возможностей прокормить рабочий класс. Занялись мы

кроликами. Сталин сам выдвинул эту идею, и я увлекся этим делом: с большим

рвением проводил в жизнь указание Сталина развивать кролиководство. Каждая

фабрика и каждый завод там, где только возможно и даже, к сожалению, где

невозможно, разводили кроликов. Потом занялись шампиньонами: строили

погреба, закладывали траншеи. Некоторые заводы хорошо поддерживали

продуктами свои столовые, но всякое массовое движение, даже хорошее, часто

ведет к извращениям. Поэтому случалось много неприятных казусов. Не всегда

такие хозяйства окупались, были и убыточные, и не все директора поддерживали

их.

При распределении карточек с талонами на продукты и товары было много

жульничества. Ведь всегда так: раз карточки, значит, недостаток, а

недостаток толкает людей, особенно неустойчивых, на обход законов. При таких

условиях воры просто плодятся. Каганович сказал мне: "Вы приготовьтесь к

докладу на Политбюро насчет борьбы в Москве за упорядочение карточной

системы. Надо лишить карточек тех людей, которые добыли их незаконно,

воровским способом". Карточки были разные - для работающих \63\ и для

неработающих. Для работающих-тоже разные, и это тоже один из рычагов,

который двигал людей на всяческие ухищрения и даже злоупотребления. Мы

провели тогда большую работу со всеми организациями, включая профсоюзы,

милицию и чекистов. Сотни тысяч карточек просто сэкономили или отобрали,

лишив их тех людей, которые были недостойны. Ведь тогда шла острая борьба за

хлеб, за продукты питания, за выполнение первой пятилетки. Надо было

обеспечить в первую очередь питанием тех, кто сам способствовал успеху

пятилетки.

А Сталин подал реплику: "Не хвастайте, не хвастайте, товарищ Хрущев. Много,

очень много осталось воров, а вы думаете, что всех выловили". На меня это

сильно подействовало: действительно, я посчитал, что мы буквально всех воров

разоблачили, а вот Сталин, хоть и не выходил за пределы Кремля, а видит,

жуликов еще очень много. По существу, так и было. Но то, как именно подал он

реплику, понравилось мне очень: в этаком родительском тоне. Это тоже

поднимало Сталина в моих глазах.

А теперь перейду к упомянутому мною неприятному эпизоду. Через какое-то

время я узнал, что такой же доклад будут делать ленинградцы. Меня

заинтересовало, какую же работу провели они? У нас было соцсоревнование с

ленинградцами по всем вопросам, и гласное, и негласное. Настал день, когда

этот вопрос был поставлен в повестку дня на Политбюро. Пришел я на заседание

и сижу себе на своем месте (места были не нумерованные, но за постоянными

посетителями заседаний они как-то закрепились). Доклад делал секретарь

городского партийного \64\ комитета. Первым секретарем был Сергей Миронович

Киров, но не он делал доклад, а другой секретарь, с латышской фамилией. Я

его мало знал.

относился к нему с должным уважением. Доклад он, с моей точки зрения, сделал

хороший: ленинградцы тоже много поработали, обеспечили экономию и сократили

много карточек к выдаче.

Был объявлен перерыв, народ повалил в "обжорку", а я как-то задержался.

Сталин, видимо, ожидал, пока пройдут те, кто занимал задние места. И тут я

стал невольным свидетелем, как Сталин перебрасывался фразами об этом

секретаре с Кировым. Он спросил его, что это за человек. Сергей Миронович

что-то ответил ему, вероятно, положительно. Сталин же бросил реплику,

унижавшую к оскорблявшую этого секретаря. Для меня это было просто страшным

моральным ударом. Я даже в мыслях не допускал, что Сталин, вождь партии,

вождь рабочего класса, может так неуважительно относиться к члену партии.

просто не представлял себе, как может быть в 1932 г. голодно на Украине.

Когда я уезжал в 1929 г., Украина находилась в приличном состоянии по

обеспеченности продуктами питания. А в 1926 г. мы вообще жили по стандарту

довоенного времени, то есть 1913 г., а тогда продуктов питания на Украине

имелось много, и все продукты были дешевые: фунт мяса стоил 14 коп., у

овощей была буквально копеечная цена. В 1926 г. мы достигли довоенного

уровня, и после упадка хозяйства в результате войны и разрухи мы гордились

этим успехом. И вдруг - голод!

Уже значительно позже я узнал о действительном положении дел. Когда я

приехал на Украину в 1938 г., то мне рассказывали, какие раньше были тяжелые

времена, но никто не говорил, в чем же заключались эти тяжелые

обстоятельства.

Микоян. Он говорил: "Приехал однажды товарищ Демченко в Москву, зашел ко

мне: "Анастас Иванович, знает ли Сталин, знает ли Политбюро, какое сложилось

сейчас положение на Украине?" (Демченко был тогда секретарем Киевского

обкома партии, причем области были очень большими). Пришли в Киев вагоны, а

когда раскрыли их, то оказалось, что вагоны загружены человеческими трупами.

Поезд шел из Харькова в Киев через Полтаву, и вот на промежутке от Полтавы

до Киева кто-то погрузил трупы, они прибыли в Киев. "Положение очень

тяжелое, - говорил Демченко, - а Сталин об этом, наверное, не знает. Я хотел

бы, чтобы вы, узнав об этом, довели до сведения товарища Сталина".

Вот тоже характерная черта того периода, когда даже такой человек, как

Демченко, член Политбюро ЦК КП(б)Украины, видный работник и член ЦК, не мог

сам прийти, проинформировать и высказать свое мнение по существу.

деятельностью Московского управления НКВД. Наблюдение заключалось в том, что

я читал донесения о происшествиях в городе и области: страшные порою были

сводки о жизни большого населенного пункта. В Москве политическое положение

было прочным, партийная организация была сплоченной, хотя появлялись иной

раз листовки меньшевистского содержания, случались на предприятиях "волынки"

или даже забастовки. Это объяснялось очень тяжелым материальным положением

рабочих. Мы много строили. Строительных рабочих вербовали в деревнях и

селили в бараках.

!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

В бараках люди жили в немыслимых условиях: грязь, клопы,

тараканы, всякая иная нечисть, а главное, плохое питание и плохое

обеспечение производственной одеждой. Да и вообще нужную одежду трудно было

тогда приобрести. Все это, естественно, вызывало недовольство.

работал уже на Украине, приедешь к нему (чаще всего на ближнюю дачу в

Волынском, туда близко было - минут 15 езды из города), а он обедает. Если

летом, то всегда обедал на открытом воздухе, на веранде. Сидел он обычно

один. Подавали суп - русскую похлебку, стоял графинчик с водкой и графин с

водой, рюмочка была по размерам умеренная... Входишь, поздороваешься, он

говорит: "Хотите кушать? Садитесь". А "садитесь" - это значит бери тарелку

(тут же стоял супник), наливай себе, сколько хочешь, и ешь. Хочешь выпить -

бери графин, налей рюмочку, выпей. Если хочешь вторую, то решай сам, как

говорится, душа меру знает. Не хочешь, можешь и не пить.

Уже потом мы вспоминали, каким было доброе старое время... Но наступило

и такое время, когда ты не только не хочешь пить, а тебя просто воротит,

тебя же накачивают, наливают тебе нарочно.

Правда, он не раз мне говорил: "Вот, помните, когда Берии не было в Москве,

у нас не случалось таких питейных дел, не было пьянства". А я видел, что

Берия в этом вопросе являлся подстрекателем в угоду Сталину. Сталину это

нравилось, и Берия это чувствовал. Когда никто не хотел пить, а он видел,

что у Сталина есть такая потребность, то он тут же организовывал выпивку,

выдумывал всякие предлоги и выступал зачинщиком. Об этом я говорю потому,

что к концу жизни Сталина такое времяпрепровождение было убийственным и для

работы, и просто физически. Люди буквально спаивались, и чем больше спивался

человек, тем больше получал удовольствия Сталин. Могут сказать, что Хрущев

перебирает грязное белье. А куда деваться? Без грязного белья не бывает и

чистого. Чистое приобретает чистоту и белизну на фоне грязного. К тому же

бытовая обстановка тесно переплеталась там с работой. По-видимому, это почти

неизбежное явление, когда страной фактически управляет один человек и в

результате личные обстоятельства трудно отделимы от государственных.

Знаете, даже честный человек

может быть сбит с толку, как-то дрогнуть, когда отвечает вождю партии, и тем

самым создать впечатление у того, кто добивается, будто он тоже замешан. Это

- нечестная, неправильная и недопустимая форма узнавания правды, ну просто

нетерпимая. Тем более среди членов Коммунистической партии.

Такая тогда сложилась обстановка. Людей буквально хватали и тащили

резать. Люди тонули бесследно, как в океане. Когда начались аресты

руководителей партии, профсоюзов, военных товарищей, директоров заводов и

фабрик, у меня лично были арестованы два моих помощника. Один из них,

Рабинович{15}, занимался общими вопросами, а другой, Финкель{16},

строительными делами. Оба - исключительно честные и порядочные люди. Я никак

не мог допустить даже мысли, что эти двое, Рабинович и Финкель, которых я

отлично знал, могут быть действительно "врагами народа". Но на всех,

арестовывали, давались "фактические материалы", и я не имел возможности их

опровергнуть, а только сам себя тогда ругал за то, что дал себя одурачить:

близкие мне люди оказались врагами народа!

Потом начались аресты секретарей московских райкомов, городского и

областного комитетов партии. Был арестован, как я уже упомянул, Корытный,

которого я знал еще по Киеву. Потом он учился в Москве и, окончив курсы

марксизма-ленинизма, работал со мной, а после того, как побывал секретарем

райкома на \115\ Красной Пресне и Ленинского, был избран одним из секретарей

городского партийного комитета. Это был человек, проверенный Гражданской

войной, но и его арестовали. Как его взяли? Он заболел, и его положили в

больницу. Я поехал туда навестить его, побыл там, повидал его, а на

следующий день узнал, что он арестован.

его жену тоже, сестру Якира. В этом случае у меня нашлось еще какое-то

объяснение. Хотя я и считал Корытного честнейшим, безупречным человеком, но

раз Якир оказался изменником, предателем и агентом фашистов, а тот был его

ближайшим другом, то Якир мог оказать на него свое влияние. Значит,

возможно, я ошибался и зря доверял этому человеку.

Еще один из секретарей горкома. Кульков, московский пролетарий, член

партии с 1916 г., не блиставший особыми качествами, но вполне честный и

надежный человек, тоже оказался арестованным. Одним словом, почти все люди,

которые работали рядом со мной, были арестованы. Надеюсь, понятно, каким

было мое самочувствие. Со мной тогда работал еще Марголин, член партии с

1912 или с 1914 года. Они вместе с Кагановичем были когда-то в революционном

подполье. Я его знал тоже по Киеву.

комитета, Марголин являлся одним из секретарей райкомов, после этого работал

секретарем Мелитопольского окружкома, потом учился со мной в Промышленной

академии. Он остался секретарем Бауманского райкома партии, когда я перешел

оттуда на Красную Пресню. Когда же я стал первым секретарем Московского

горкома, его избрали вторым, а затем, после арестов в Днепропетровске, его

выдвинули туда секретарем окружного комитета партии. Там его и арестовали.

Марголин тоже был человеком проверенным и хорошо известным, особенно

Кагановичу. Он считался его другом, и они неоднократно встречались на

квартире у Кагановича. Я просто не мог допустить мысли, что Марголин - враг

народа.

Развернувшиеся аресты безупречных людей, известных и пользующихся общим

доверием, создавали в партии очень тяжелую обстановку.

Сейчас мне трудно

вспомнить всех, кого тогда арестовали. Для этого нужно просмотреть архивы,

изучить материалы.

порядок. Считаю, что, видимо, целых три поколения партийных руководителей

были арестованы; то есть то, которое было ранее в руководстве, второе,

выдвинутое, и третье, тоже выдвинутое. Это огромное количество людей!

Среди других был арестован мой хороший приятель Симочкин. \116\ Я с ним

учился еще на рабфаке в Донецке. Сам он енакиевский шахтер Рыковской

шахты{17}, участник Гражданской войны, комиссар полка, был награжден орденом

Красного Знамени, после рабфака учился на курсах марксизма-ленинизма и

работал секретарем райкома партии в Москве. Раз Сталин звонит мне и

говорит:"Мы Симочкина у вас возьмем (Сталин его знал) и выдвинем на

областную работу". И он был выдвинут в Иваново-Вознесенск, но очень скоро,

не больше месяца проработав там, был арестован и расстрелян{18}. Это меня

потрясло: "Как же так, Симочкин - враг народа?

Зачем ему нужно было

становиться врагом народа, когда он сам - часть этого народа?".

какое-то время Сталин сказал мне, что Симочкин погиб зря, невинно, и тут же

обругал Жукова, начальника областного управления НКВД, сказав, что это тот

сделал и что этого Жукова, в свою очередь, арестовали, осудили и

расстреляли. Как это могло произойти? Симочкин занимал такое положение,

пользовался доверием, а какой-то малоизвестный Жуков сумел создать на него

ложное дело и арестовать его. Где же надзор, прокуратура и прочее? Это

свидетельствует о том, какие порядки существовали в партии (если их можно

назвать порядками): отсутствие всяких норм защиты личности члена партии.

.....

У нас в Москве был секретарем обкома комсомола (не помню сейчас его

фамилию) очень нравившийся мне парень, молодой, \119\ задорный, с

энтузиазмом. Человек был, что называется, на своем месте и по образованию, и

по подготовке, да и характер был хороший. И вдруг однажды утром, когда я

пришел на работу, мне сказали, что этот секретарь обкома комсомола поехал на

охоту и там застрелился.

Сталину, сообщил, что вот такое у нас случилось несчастье, такой хороший

парень, секретарь обкома комсомола, застрелился. Он спокойно мне ответил:

"А, застрелился. Это нам понятно. Он застрелился потому, что мы арестовали

Косарева{22} (первый секретарь ЦК ВЛКСМ), да и другие его дружки

арестованы".

Я был поражен. Во-первых, Косарев был для меня человеком, который не

вызывал никаких сомнений. Парень из рабочей семьи, сам рабочий, и вдруг -

враг народа? Как же это может быть, как мог он стать врагом народа? И опять

не возникало недоверия. Если это сделал ЦК партии, сделал Сталин,

следовательно, это уже неопровержимо, это действительно так. Но все это,

конечно, ложилось камнем на душу. Ведь мы считали, что корни вражеской

разведки глубоко внедрились в наши ряды, проникли в партийную, комсомольскую

среду и поразили даже руководящую верхушку.