Даже по нынешним временам эта леоновская работа мало того что актуальна, но в чём-то даже и радикальна. А для 1968 года тон, взятый Леоновым, был вообще недопустим.
«Гражданская совесть и стариковские предчувствия повелевают мне высказаться вслух по поводу национальной нашей старины. Многое уже не воротить, — тем громче надо вступиться в защиту уцелевшего» — так начинает свою статью писатель.
Сделав необходимое, а на те дни — вполне искреннее признание о том, что Октябрь 1917 года был гигантским событием, выдвинувшим советскую державу в мировые лидеры и ускорившим бег технического прогресса, Леонов переводит разговор к той теме, ради которой всё и затевалось.
«…с веками кладовые великого и трудолюбивого народа пополняются всё новыми поступленьями его трудов и вдохновений… но вот уже и не видать под ними одного почтеннейшего, на самом дне хранящегося предмета, в давно прошедшие времена называвшегося хоругвью.
Как правило, реликвия эта представляет собой прямоугольный лоскут старой ткани, прострелянной, обгорелой местами, с тревожно-бурыми пятнами на ней, но никому и в голову не придёт отдать его в химчистку. <…>
Предки наши от случая к случаю выносили из-под спуда на воздух сей изредившийся лоскуток, под колокольный звон поили вешним ветром досыта, молодили солнышком отускневшее золотое шитьё. Иначе рассудительному государю было никак нельзя, а то в нужде, как примется история ещё разок огнём да мечом поверять тебя на годность для самостоятельного государственного бытия, сунешь руку в заветный сундук, а там ветошинка одна, вся в плесневелых каках да мышеединах: такая в бой не поведёт!»
Несчастный Стукалин читал, наверное, и протирал очки в недоумении: совсем, что ли, старик Леонов с ума сошёл. Хоругви какие-то… рассудительный государь… И это всё в «Правде» публиковать?!
Дальше — не лучше.
Сталин, как известно, уже десакрализирован, развенчан и, в принципе, малоупоминаем.
Но Леонова это будто не касается, он неожиданно вспоминает про сталинское обращение «Братья и сёстры!»: «…нам в особенности полезно со всею болью сердца вспомнить, вникнуть, подвергнуть беспристрастному анализу ту, потрясающую патриота, под незабываемый звон стекла, июльскую речь в трагическом сорок первом. Так почему же именно, почему уже на второй неделе страшного поединка пришлось нам, несмотря на едва ли не каждодневные рассуждения про малую кровь и чужие территории, пускать в ход столь необычные в нашей практике интонации, а в прекрасное суровое утро ноябрьского парада, четыре месяца спустя, выкатывать на передовые позиции столь устарелую, казалось бы, артиллерию, с клеймами Суворова, Дмитрия Донского и даже Невского Александра? Причём делал это предельного авторитета человек — с гулким на весь свет именем».
Гулким… на весь свет…
Помянув Сталина, Леонов переходит к Богу.
«На протяжении тысячелетий понятие бога как исходного начала всех начал, — утверждает Леонов, — вместившее в себя множество философских ипостасей, национально окрашенных фантастических мифов, когда-либо двигавших людьми моральных стимулов, служило ёмкой и неприкосновенной копилкой, куда Человек — мыслитель и мастер, художник и зодчий — вносил наиболее отборное, бесценное своё, концентрат из людских озарений и страданий, беззаветной мечты и не-оправдавшейся надежды. <…>
Наступление поздней зрелости во всех цивилизациях знаменовалось скептическим пересмотром потускневших миражей детства, но всегда неприглядной представлялась сомнительная доблесть, якобы в доказательство людского превосходства над божеством — по-свински гадить в алтаре, дырявить финкой Магдалину на холсте, отрубать нос беззащитному античному Юпитеру».
Стукалин, конечно, догадывался, что Леонов не то что намекает, а прямым текстом говорит о советской власти во всех её бурных заблуждениях.
Писатель взывал в своей статье: пока ещё не поздно, надо довести до сознания людей, что«…сегодня есть лишь промежуточное звено между вчера и завтра, что все мы нынешние — лишь головной отряд бесчисленных поколений, пускай закопанных где-то далеко позади, однако отнюдь не исчезнувших вчистую, а и посмертно взирающих нам вдогонку».
На Бориса Стукалина, человека вполне достойного и насколько возможно последовательного, сетовать, конечно, не стоит: такое он просто не мог опубликовать.
Леонова попросили позволить сделать в статье хотя бы несколько купюр. Он отказался.
Статья два месяца лежала в наборе, ждала своей участи, в итоге её вернули автору.
Леонов тогда сказал одному из партийных начальников, ознакомившихся с «Раздумьями у старого камня», что, мол, не важно, опубликовали вы это или нет, важно, что вы это прочитали.
В 1972 году у Леонова выходило очередное собрание сочинений, он попытался включить статью туда — сняли; и не посмотрели на то, что орденоносец и лауреат.
Литературовед Юрий Прокушев пытался в том же году, месяц спустя, сделать из статьи хотя бы выборку для сборника «Памятники Отечества», но и у него почти ничего не получилось: едва «продавили» два абзаца, и всё.
Чтение статьи самим Леоновым записали на киноленту; Николай Карцев и режиссёр Юрий Белянкин смонтировали выступление и сделали документальный фильм. Его конечно же тоже запретили и отправили на полку.
Статья дождалась своей участи только в 1980 году, когда с большими купюрами была опубликована в журнале «Техника — молодёжи».
К тому году относится один, вполне реальный, связанный с именем Леонида Леонова анекдот. Он тогда принимал участие в подготовке празднования 600-летия со дня Куликовской битвы. Во время одного из первых совещаний партийный глава Тульской области, на нынешней территории которой сражение произошло, вслух высказал сомнение в необходимости поминать борьбу с татаро-монголами — как-то неинтернационально это.
— Не путайте п…. с оладьей, — зло сказал Леонов, чем поверг начальство в натуральный минутный ступор.
…Полностью «Раздумья у старого камня» вышли уже после начала так называемой «перестройки», в конце 1986 года, в газете «Советская культура».
Но в эти времена уже никто, как ни странно, не желал всерьёз о чём-то раздумывать, хоть у старого камня, хоть у новых ворот.
Комментарии