БОЛЬШЕВИЗМ: ПАМЯТЬ И ЗАБВЕНИЕ

Имеется довольно общепринятое согласие о степени соприродности коммунизма большевистского типа и национал-социализма, по крайней мере среди историков-академиков. Я нахожу удачным выражение Пьера Шеню "разнояйцевые близнецы". Эти две идеологии взяли власть в XX веке. Их цель - построить совершенное общество, искоренив препятствующее этому злое начало. В одном случае злое начало - это собственность и, значит, собственники. Но поскольку зло не исчезает после ликвидации собственников как класса, носителями зла становятся вообще все люди, развращенные духом "капитализма", который проникает даже в саму компартию.

В другом случае злое начало обнаруживается в т.н. низших расах, прежде всего в евреях, а поскольку после их уничтожения зло не исчезает, постольку его следует преследовать в других расах вплоть и до самой "арийской" расы, "чистота" которой подпорчена. И коммунизм, и нацизм обосновывают свою легитимность авторитетом науки. Они претендуют на перевоспитание человечества и создание нового человека. Эти две идеологии претендуют на человеколюбие. Национал-социализм хочет блага немецкому народу и объявляет, что, уничтожая евреев, оказывает человечеству услугу. Коммунизм-ленинизм хочет блага непосредственно всему человечеству. Эта универсальность дает коммунизму огромное преимущество перед нацизмом, программу которого нельзя экспортировать. Обе доктрины предлагают "возвышенные" идеалы, способные вдохновить на воодушевленную преданность и героические свершения. Однако при этом они диктуют право и обязанность убивать. Приведу оказавшиеся пророческими слова Шатобриана: "Во глубине этих различных систем заложена одно героическое средство, объявленное или подразумеваемое; это средство - убийство". А Гюго сформулировал это так: "Этого человека ты можешь убить спокойно". Или эту категорию людей. Придя к власти, они и осуществили эту программу с невиданным доселе размахом. В равной степени преступны? Изучив тот и другой, зная рекорды нацистского преступности по интенсивности (газовые камеры) и рекорды коммунизма по экстенсивности (более 60 миллионов жертв), зная то развращение душ и умов, что производят один и другой, я думаю, что этой опасной дискуссии нет места и надо отвечать просто и твердо: да, одинаково преступны. Проблема, которая встает перед нами, заключается в следующем: как же получается, что сегодня, то есть в 1997 году, историческая память подходит к ним до того неодинаково, что, кажется, забывает коммунизм. Нет нужды распространяться об этом неравенстве. Еще в 1989 г. польская оппозиция с примасом Церкви во главе рекомендовала забвение и прощение. В большинстве стран, выбирающихся из коммунизма, и речи не было о наказании руководителей, которые в течение двух или трех поколений убивали, лишали свободы, разоряли и оболванивали своих подданных. За исключением Восточной Германии и Чехии, коммунистам повсюду было позволено и дальше участвовать в политических играх, благодаря чему они то там, то сям возвращаются к власти. В России и других республиках дипломатические и полицейские кадры остались на местах. Запад благоприятно оценил эту фактическую амнистию. Утверждение номенклатуры у власти сравнивают с термидорианством бывших якобинцев. С некоторых пор наши средства информации вновь охотно говорят о "коммунистической эпопее". Коминтерновское прошлое французской компартии - ясно и документированно изложенное - никоим образом не мешает ей быть принятой в лоно французской демократии. Напротив, damnatio memoriae (вечное проклятие. - Пер.) нацизма не только не подвержено никакому сроку давности, но кажется день изо дня тяжелее.

Обширная библиотека богатеет год от года. Музеи и выставки поддерживают - и правильно делают - сознание "ужаса преступления". Обратимся к службе документации крупной вечерней газеты. Выберем вызываемые ключевыми словами "сюжеты", трактовавшиеся начиная с 1990 г. по 14 июня 1997-го, когда я предпринял эту консультацию. "Нацизм" - 480 употреблений. "Сталинизм" - 7. "Освенцим" - 105. "Колыма" - 2, "Магадан" - 1, "Куропаты" - 0. "Голод на Украине" (когда в 1933 году погибло от 5 до 6 миллионов людей) - 0. Эта консультация - лишь некоторый показатель. Говоря о своей книге "Память и забвение", Альфред Гроссе заявлял: "Я прошу, чтобы, взвешивая ответственность за преступления прошлого, ко всем применяли одни и те же критерии". Определенно, все должно быть так, но это очень трудно, и не как судья, а как простой историк я хотел бы сегодня sine ira et studia (без гнева и пристрастия. - Пер.) попытаться истолковать эти факты. У меня и мысли нет о том, чтобы исчерпать эту проблему. Но все же я могу перечислить некоторые факторы. 1. Нацизм известен лучше коммунизма, потому что союзные силы широко открыли двери "тайников с трупами" и потому что многие западноевропейские народы пережили его на собственном опыте. Я не раз задавал студенческой аудитории вопрос, знают ли они об искусственном голоде, организованном в 1933 году на Украине. Они о нем даже не слышали. Нацистское преступление было прежде всего физическим. Нравственно оно не заражало жертв и свидетелей, от которых не требовалось принимать нацизм. То есть оно - заметно, очевидно. Газовая камера, созданная для того, чтобы в промышленном масштабе уничтожать определенную часть человечества, есть один отдельный факт. ГУЛАГ, Лаогай (лагерная система КНР. - Пер.) как бы тонут в тумане, остаются предметом далеким, известным по косвенным свидетельствам. Исключение одно - Камбоджа, где сейчас раскапывают массовые захоронения. 2. Еврейский народ взял на себя ответственность за память о Катастрофе, о Шоа. Для него это был нравственный долг, вписывающийся в память о долгой череде гонений; религиозный долг, связанный с прославлением или страстным, в стиле Иова, вопрошанием Господа, Который обещал охранять Свой народ и Который наказует несправедливость и преступление. Все человечество должно быть благодарно еврейской памяти за то, что она набожно сохранила архивы Шоа. Загадка - народы забывшие, я к этому вернусь ниже. Добавим, что с тех пор христианский мир обратился лицом к своей совести и ощущает неизгладимую, до сокровенного глубокую рану. 3. Нацизм и коммунизм попадают в магнитное поле, поляризуемое понятиями правых и левых. Это сложное явление. С одной стороны, левая идея сопутствует постепенному доступу общественных слоев к участию в демократическом политическом процессе.

Но при этом надо отметить, что развитие американского рабочего класса отодвинуло социалистическую идею на задний план, что английский, немецкий, скандинавский и испанский рабочий класс, укрепляясь, в лице большинства своих представителей отвергал коммунистическую идею. Только во Франции и Чехословакии непосредственно перед Второй Мировой войной, а также позже в Италии коммунизм мог претендовать на тождество с рабочим движением и таким образом на полных правах входить в левые силы. Добавим, что во Франции такие историки, как Матье, восхищающиеся Великой Французской революцией, естественно провели параллель между октябрем 1917-го и 1792-м, между террором большевистским и якобинским. С другой стороны, многие довоенные историки еще сохраняли живое чувство социалистических или пролетарских корней итальянского фашизма и немецкого нацизма. Свидетелем тому - классический труд Эли Галеви "История европейского социализма" 1937 года. Третья глава пятой части посвящена социализму фашистской Италии. Четвертая глава - национал-социализму. Этот последний режим, объявляя себя антикапиталистическим, отбирая имущество у бывших элит или ликвидируя их, облекаясь в революционную форму, по многим параметрам мог претендовать на немыслимое для него сегодня место в истории социализма. 4. Война, связав в военный союз демократические страны и Советский Союз, ослабила западный иммунитет против коммунистической идеи, который все же был еще очень силен в момент пакта Гитлера и Сталина, и спровоцировала некоторый интеллектуальный ступор. Чтобы демократическая страна могла воевать от всей души, ее союзник должен обладать минимальной степенью респектабельности, при необходимости она ему приписывается. С подачи Сталина советский военный героизм принимал чисто патриотическую форму, а вынесенная за скобки коммунистическая идеология скрывалась. В отличие от Восточной Европы, Западная не пережила на своем опыте нашествие Красной армии. Таким образом, ее посчитали освободительной, подобно другим армиям союзников, что не могло отвечать чувствам поляков или прибалтов. Советская сторона была в Нюрнберге судьей.

Демократические страны понесли тяжелые жертвы, чтобы сломить нацистский режим. И после этого они уже были согласны только на малые жертвы, чтобы сдерживать советский режим, а к концу, заботясь о стабильности, даже чтобы помочь ему выжить. Он рухнул сам по себе, провалился в свое собственное небытие, и вклад демократических стран в это малозаметен. Их отношение не могло быть одинаковым, суждение - равным, память - непредвзятой. 5. Одно из главных достижений советского режима в том, что он смог распространить и мало-помалу навязать свою собственную идеологическую классификацию современных политических режимов. Ленин сводил ее к противостоянию социализма и капитализма. До тридцатых годов Сталин сохранял эту дихотомию. Капитализм, именовавшийся также империализмом, охватывал режимы либеральные и социал-демократические, фашистские и национал-социалистический. Это позволяло немецким коммунистам балансировать между "социал-фашистами" и нацистами. Но после принятия решения о так называемой политике Народных фронтов классификация стала следующей: социализм (то есть советский режим), буржуазные демократии (либеральные и социал-демократические) и, наконец, фашизм. Под именем фашизма оказались собраны национал-социализм, фашизм Муссолини, разные авторитарные режимы, господствовавшие в Испании, Португалии, Австрии, Венгрии, Польше и т.д. и, в конечном счете, крайне правые силы либеральных режимов. Одна цепь соединяла, например, Гитлера с Жаном Шьяпом (сочувствовавший крайне правым лигам высокий чин французской администрации до войны и при правительстве Виши. - Пер.), проходя через Франко, Муссолини и т.д. Специфика нацизма стиралась. К тому же ему определялось место справа, и он кидал свою мрачную тень на все правые силы. Он становился абсолютом справа, в то время как СССР становился абсолютом слева. Удивительно, что в такой стране, как Франция, эта классификация пролезла в историческое сознание и укоренилась в нем. Взглянем на наши учебники истории для средней и высшей школы. Классификация обычно следующая: советский режим; либеральные демократии с их правыми и левыми силами; фашистские режимы, то есть нацизм, итальянский фашизм, испанский франкизм и т.д. Это смягченная версия советской вульгаты. Напротив, в этих учебниках нечасто обнаружишь правильную классификацию, с которой согласны все современные историки и которая еще в 1951 г. была предложена Ханной Арендт: два тоталитарных режима вместе, коммунизм и нацизм; либеральные режимы; авторитарные режимы (Италия, Испания, Венгрия, Латинская Америка) - это возвращает нас к классическим категориям диктатуры и тирании, известным со времен Аристотеля. 6. Незначительность групп, способных хранить память о коммунизме. Нацизм длился двенадцать лет, европейский коммунизм - от пятидесяти до семидесяти лет в разных странах. Длительность производит эффект самоамнистии.

Действительно, в течение этого огромного отрезка времени гражданское общество было распылено, элиты одна за другой уничтожались, заменялись, перевоспитывались. Все или почти все - снизу доверху - приспосабливались, предавали, морально деградировали. Хуже того - большинство тех, кто был бы способен думать, оказались лишены знания своей истории и потеряли способность к анализу. Читая оппозиционную, т.е. единственную настоящую русскую литературу, слышишь душераздирающую жалобу, трогательное выражение бесконечного бедствия, но почти никогда не встречаешь рационального анализа. Сознание того, что такое коммунизм, мучительно, но смутно. Ныне молодые русские историки не интересуются этим периодом, осужденным на забвение и отвращение. Государство, кстати, прикрывает архивы. Единственная среда, которая могла стать носителем незамутненной памяти о коммунизме, - это диссидентство, возникшее около 1970 года. Но оно быстро разложилось в 1991-м и оказалось неспособным принять участие в новой власти. Поэтому созданный им "Мемориал" не смог пустить корни, не смог развернуться. И правда, орган, в функции которого входит хранить память, должен достичь некоторой критической массы - числом, силой, влиянием. Армяне не совсем достигли этой критической массы. Еще меньше достижения украинцев, казахов, чеченцев, тибетцев - этот список можно долго продолжать. Ничто так не проблематично, как восстановление нормального нравственного сознания и нормальных интеллектуальных способностей народа после распада тоталитарного режима. В этом смысле постнацистской Германии пришлось легче, чем постсоветской России. Гражданское общество не успели разрушить до основания. Осуждаемое, наказуемое, денацифицируемое западными армиями, оно нашло в себе силы принять участие в этом движении нравственного очищения, произвести суд над собою, помнить и каяться. Не так было в Восточной Европе, и частично ответственность за это лежит на Западе. Когда российские коммунисты превратили обладание всем достоянием страны в законную собственность, когда они узаконили свою власть всеобщим голосованием, когда они заменили ленинизм национализмом самого шовинистского пошиба, Запад посчитал неуместным требовать их к ответу. Нельзя было оказать худшей услуги России. Вездесущность памятников Ленину на площадях России - только видимое знамение отравленности душ, для лечения которых потребуются многие годы. С западной стороны, историческая вульгата, завещанная Коминтерном Народных фронтов, отнюдь не изглажена. Процесс облачения ленинской идеи в ризы левых, что вызвало бы отвращение у Каутского, Бернштейна, Леона Блюма, Бертрана Рассела, да, наконец, и у Розы Люксембург, привел к тому, что сегодня эту идею сводят к прискорбному недоразумению или как бы стихийному несчастному случаю в левом развитии. Теперь, исчезнув, эта идея продолжает жить как достойный проект, попавший на дурной путь. 7. Забвение о коммунизме толкает к сверхпамяти о нацизме и наоборот, хотя простой, верной памяти хватило бы, чтобы осудить и тот и другой. Тут многовековая черта западной нечистой совести: очаг абсолютного зла должен обретаться на Западе. Мнения о его географическом положении менялись. Очагом зла считались Южная Африка и апартеид, США и война во Вьетнаме. Но его сейсмическим центром всегда была нацистская Германия. Россия, Корея, Китай, Куба ощущались внешними или выталкивались вовне, поскольку на них предпочитали закрывать глаза. Сопровождавшие этот процесс безотчетные угрызения совести компенсировались непримиримой бдительностью, неотступным вниманием ко всему, что хоть как-то было связано с нацизмом, прежде всего к вишистскому правлению во Франции или ныне - к тем порочным идеям, что гноятся в некоторых ячейках крайне правых европейских сил.

 

XX веку свойственна не только история, полная ужасов уничтожения человека человеком, но и то, что историческое сознание с большим трудом выбирало правильное направление. Одно объясняет другое. Орвелл заметил, что многие стали нацистами из оправданного ужаса перед большевизмом или коммунистами - из столь же оправданного ужаса перед нацизмом. Это предупреждает нас об опасности исторических фальсификаций. На наших глазах формируется одна из таких фальсификаций, и было бы прискорбно оставлять в наследство следующему веку фальсифицированную историю. Закончу надеждой. Потребовались годы, чтобы полностью осознать нацизм, ибо он превосходил все казавшееся возможным и человеческий разум не в силах был постичь его. То же может произойти с коммунизмом, дела которого раскрыли столь же глубокую пропасть и, подобно Освенциму до 1945-го, были скрыты своим неправдоподобием, своей невероятностью, своей немыслимостью. Время, в функции которого входит вскрытие истины, может быть, и тут сделает свое дело.