Как психиатрию использовали в политических целях в СССР

Во все времена психиатрические больницы не сильно отличались от тюрем. За тем стоял простой резон: разве может человек, не отвечающий за свои действия, безнаказанно разгуливать на свободе и чинить любой беспредел, что взбредёт в его нездоровый ум? Нет, конечно. Такого беднягу следует поместить под особую опеку и не отпускать, покуда доктора не уверятся в его вменяемости и безопасности для окружающих. Эта удобная бесправность душевнобольных легла в основу карательной психиатрии — практики принудительного заключения здоровых людей в психбольницы по политическим мотивам. Она процветала — и процветает — во многих странах, и Советский Союз не был исключением.

Страшная «казанка»

Первой «пташкой» карательного «оказания помощи» инакомыслящим стала Казанская тюремная психиатрическая больница под руководством НКВД. В своё время Окружная лечебница, открывавшаяся ещё в 1869 году при царе-освободителе Александре II, славилась передовыми принципами гуманного обращения с пациентами. В ней впервые в Российской империи отказались от карцерного содержания больных и травмирующих методов лечения, вроде обливания ледяной водой и нарывных мазей. По иронии, именно этому заведению суждено было стать узилищем для политических арестантов. Причём задолго до прихода к власти большевиков. С конца XIX века в Казанскую больницу свозили революционеров и народовольцев, «неподсудных» по психическому здоровью, но случаев целенаправленного устранения неугодных было относительно немного.

После победы Октября в лечебницу начали посылать врагов трудового народа, и постепенно старая клиника преобразовалась в полноценный изолятор для инакомыслящих. Как и когда это произошло, можно судить по записанным во времена хрущёвских зачисток свидетельствам некого врача Н. Ершова, работавшего в «казанке» со дня её открытия. К слову, под белым докторским халатом товарищ Ершов носил погоны подполковника, но по какой-то причине предпочёл умолчать эту «мелочь». Так вот, из его показаний следует, что ещё на заре НКВД репрессированных антисоветчиков отправляли в Сэров на принудительное лечение по постановлению суда. В 1935 году, когда концентрация инакомыслящих на квадратный метр стала чересчур взрывоопасной, более ста пациентов из Сарова перевезли в Казанскую психбольницу. Однако, как пишет Ершов: «…Изучение больных персоналом не было надлежащим образом организовано, поэтому среди них продолжала оставаться неизолированная группа больных и тяжёлых психопатов, державшая все отделение в постоянном напряжении». В конце концов всех их поместили в специально переоборудованный старый судебный корпус под усиленную охрану, которую обеспечивал НКВД. В 1939 году распоряжением наркома Берии спецкорпус, рассчитанный на 500 заключённых, был передан в безраздельное пользование НКВД, став той самой страшной «казанкой», являвшейся в страшных снах старой партийной интеллигенции.

Условия содержания в ней были ужасны. Питание было отвратительным даже на неприхотливый вкус, процветало воровство, палаты плохо отапливались, потолки верхнего этажа сильно протекали, а туалетами служили вёдра. Это отмечали, в том числе, правительственные комиссии, но дальше отчётов дело не шло — суетиться ради комфорта врагов народа никто не собирался.

После войны неисчерпаемый карательный потенциал психиатрии начинал разворачиваться в полную мощь. В 1948 году была издана инструкция «О порядке применения принудительного лечения и других мер медицинского характера в отношении психически больных, совершивших преступление», после чего контингент Казанской больницы увеличился до 600 мест. А через три года открылись ещё две больницы при НКВД — в Ленинграде и Чистополе на 1000 и 250 мест соответственно.

Особо опасные

В 1954 году инструкции существенно ужесточили. Отныне любая антисоветская агитация и критика существующего строя автоматически приравнивались к убийству, разбойному нападению, бандитизму, насилию и подобным тяжким преступлениям. Иными словами, любому, кто имел неосторожность продемонстрировать контрреволюционные настроения (явные или мнимые), полагалось не только наказание по всей строгости закона вкупе с «волчьим билетом» на всю оставшуюся жизнь, но и унижение быть приравненным к самым гнусным и безнравственным представителям социума. Абсолютно вменяемые, часто блестяще образованные люди попадали в одну тесную палату с опасными буйно помешанными или пациентами с умственной отсталостью, что само по себе было жуткой моральной пыткой. Причём политических намеренно лишали возможности общаться друг с другом. Особо ретивых любителей отстаивать свои права ждал курс препарата, вызывающего повышение температуры до 40°С и резкую боль в местах инъекций.

Из полицаев в психиатры

Репрессивной психиатрии не нужны были законы — она сама была законом. Так, к 30-м годам на базе бывшего полицейского приемника формировался неподконтрольный никому, кроме компетентных органов, Институт судебно-психиатрической экспертизы имени Владимира Сербского. Основанный в 1921 году по инициативе Наркомиссариата здравоохранения, он постепенно абстрагировался от прочих психиатрических учреждений и перешёл в безраздельное ведение НКВД.

Институт Сербского занимался исключительно делами, связанными с госбезопасностью. Он же стал ключевым инструментом устранения политических оппонентов, которых, с одной стороны, не за что было осудить за отсутствием состава преступления, а с другой — опасно было оставлять без присмотра.

Помимо психиатрической экспертизы как таковой, при институте вплоть до 50-х годов существовала секретная лаборатория, занимавшаяся разработкой новых методик допроса. Медикаментозных методик. Аналогов пресловутой «сыворотки правды», притупляющей самоконтроль допрашиваемых. На этом поприще институт достиг существенных успехов.

Широко применялось методы, которые помогали разговорить молчунов и заставить их охотно сотрудничать со следствием.

Во времена оттепели

Вопреки ожиданиям, оттепель и последующий застой ознаменовались для советской психиатрии не послаблениями, а тотальным закручиванием гаек. Параллельно с ликвидацией ГУЛАГа, освобождением политзаключённых и появлением какой-никакой свободы слова принудительное направление в «жёлтый дом» фактически стало вторым пришествием массовых репрессий. А всё потому, что внезапная либерализация и искоренение культа личности Сталина всколыхнули волну несогласных с политикой партии, не успевших осознать, что уже можно ругать, а что пока нельзя. Старые методы наказания в виде холодных нар и горячего свинца не вязались с новыми реалиями, зато тихое внесудебное устранение недовольных путём отправки в «психушку» оказалось идеальным решением. Не зря же Хрущёв говорил, что критиковать благое дело строительства коммунизма может только сумасшедший.

Накануне VI Всемирного фестиваля 1957 года по Москве и регионам прокатилась новая волна отправок на принудительное лечение. Ненадолго, на срок всего от нескольких недель до месяца. Таким нехитрым, но эффективным способом партийное руководство вполне успешно очистило столицу от особенно докучливых критиканов, которые могли бы опорочить Страну Советов в глазах иностранных гостей. Согласно записке генпрокурора СССР Романа Руденко и председателя КГБ Ивана Серова, с 1956 по 1957 год из 2600 авторов антисоветских агиток более 120 человек были признаны невменяемыми. В одной только столице на почве поругания власти всплыло 38 «шизофреников».

Палата №7

Любое действие рождает противодействие, и «оттепельный» разгул карательной психиатрии не стал исключением. Невыполненное обещание свобод привело к образованию новой прослойки общества — диссидентов, не боявшихся хулить власть даже под угрозой расправы. Благодаря их разоблачениям Запад впервые узнал о специальных лечебницах МВД и их реальном предназначении. Поначалу творцы демократии относились к подобным разоблачениям довольно прохладно, но вышедшая в 1963 году книга Валерия Тарсиса «Палата №7» о перенесённых им «прелестях» исправительной психиатрии заметно подогрела их интерес.

Сообщения о советских правозащитниках (Буковском, Горбаневской, Есенине-Вольпине, Нарице, Патрушеве), отправленных на принудительный «отдых», стали регулярно мелькать на страницах западных газет, но по-настоящему громкий скандал разразился в 1970 году. Тогда за критику политики изоляции, стопорящую развитие науки, был насильно госпитализирован известный биолог Жорес Медведев. На его защиту поднялось всё думающее сообщество, включая авторитетнейших академиков и писателей — СаТарова, Капицу, Тамма, Твардовского, Солженицына, — и спустя три недели учёного со скрипом отпустили, но «лечение» диссидентов продолжало набирать обороты.

Цифры и факты

Парадоксально, но чем свободнее становилось советское общество, тем больших масштабов достигала репрессивная психиатрия. Так, в период с 1961 по 1965 год были открыты три новые лечебницы тюремного типа — в Смоленской, Амурской и Ленин-задской областях. Если на момент смерти Сталина в Казанской и Ленинградской психбольницах находилось немногим больше трёхсот узников, то в 1970 году их общее число перевалило за 1600. И это при том, что в то же время по всему СССР от инакомыслия лечилось 3350 человек.

Многократно возросло и количество противников режима, признанных невменяемыми. Если в 60-х годах сумасшедшим признавался «всего лишь» каждый второй антисоветчик, то в 1972 году из 24 арестованных сразу 20 человек оказались не в своём уме. Одно из двух: либо советский народ в едином порыве решил свихнуться, либо в какой-то момент система дала сбой.

В ответ на стремительно прогрессирующее всенародное «помешательство» и переполнение психиатрических клиник в 1978 году высшая госкомиссия во главе с председателем Совета Министров Алексеем Косыгиным приняла решение о строительстве 80 муниципальных и 8 специальных больниц для умалишённых, которое должно было закончиться в 90-х годах.

Конец карательной психиатрии

Как бы ни хотелось написать, что конец порочной системы карательной психиатрии наступил внезапно, а виновные в преступлениях против прав человека понесли наказание, всё сложилось иначе. В начале 80-х годов иностранные правозащитные организации принялись напропалую обвинять советскую психиатрию в гонениях на диссидентов. Вследствие такой травли Всесоюзному обществу невропатологов и психиатров в 1983 году даже пришлось добровольно-принудительно выйти из состава Всемирной психиатрической ассоциации. Не случись этого, наших специалистов вышвырнули бы со скандалом на ближайшем конгрессе в Австрии. Но практика «систематического злоупотребления психиатрией в политических целях» никуда не делась. Неповоротливая бюрократическая махина агонизировала не один год.

Официально она отмерла лишь в 1988 году, когда из УК РСФСР исчезли статьи 70 и 190, приравнивающие антисоветскую пропаганду к тяжким преступлениям, а указом Президиума Верховного Совета было принято «Положение об условиях и порядке оказания психиатрической помощи». В тот же год в ведомство Минздрава перешли 16 психиатрических лечебниц, чья деятельность до недавнего времени контролировалась МВД. Пять из них впоследствии были закрыты.

По данным Международного общества прав человека, в том же 1988 году из больниц выписали 776 тысяч пациентов, а спустя год ещё порядка миллиона, при этом многие жертвы репрессивной психиатрии так и остались не реабилитированы. О привлечении устроителей и исполнителей аттракциона насилия над личностью к ответственности и речи не шло.

Одним из немногих слабых утешений стали слова директора реорганизованного Центра психиатрии им. Сербского Татьяны Дмитриевой, официально извинившейся за беспрецедентное по размаху использование психиатрии в качестве инструмента наказания и устрашения. Но произнесены они были лишь в 90-х годах, в совершенно другой стране.

 Аглая Собакина