О солнце, чтении и пневмонии

«Рождественская скарлатина,
Или пасхальный дифтерит»
Владимир Набоков

У кого как, но моё детство уходит по индейским тропам. Над ним шумят кронами вечнозелёных сосен упругие охотничьи ветра. Оно уходит бесследно, бесшумно раздвигая ветви тронутого осенней желтизной подлеска. Оно уходит, - я это знаю, - навсегда. И вслед, на серебристых паутинках, летят иллюзии.
Но четверть века, разделяющие нас, бессильны перед тонированной в цвет летних сумерек линзой памяти. Видна каждая улыбка. И, более того, слышны ответы на вопросы, которые я сегодняшний обращаю в прошлое. Мы разговариваем каждый день. Это привычка, это потребность, возникшие уже давно. Без этих диалогов я становлюсь хуже. Разговоры «без дураков».

Я был болезненным ребёнком. И благодаря этому моё детство было счастливым. Такое бывает. Из-за постоянных моих пневмоний родители от отчаяния во втором классе отвели меня в бассейн, и я много лет занимался плаванием, что закончилось получением «корочек» лёгкого водолаза (дайвинг как понятие тогда ещё и известен не был). «Корочки» за ненадобностью давно потерялись, и устойчивая аллергия на хлорку осталась единственным вещественным напоминанием о том периоде.

Пневмония. Если бы не она, наверняка моё детство было бы менее ярким. Незначительный озноб, «чахоточный румянец» и небольшое повышение температуры переносились легко, но из-за них летние каникулы для меня начинались уже в середине марта, - обострения приходили ранней весной. И – «прощай школа»!
Апрель проходил в пустых надеждах, которые мама возлагала на «антибиотики внутримышечно» (она у меня медик, колола сама), и в борьбе с моим запойным ночным чтением. Читал я всё. Бессистемно. И только вне программы. Годам к двенадцати, например, имел достаточно ясное представление о классической французской литературе. Сегодня, к слову сказать, не имею никакого, даже смутного. Так вот, надежды на медикаменты из года в год истаивали к концу апреля, и с ними вместе в лесах сходил снег.
В деревню!

Именно потому, что я был ребёнком «хворым», я и узнал природу. Каждый год на несколько месяцев меня отвозили в карельские леса. Дядька, «матерщинник и крамольник», работал лесником, а по совместительству был ещё и браконьером.

Впрочем, в зависимости от сезона, это могло быть и наоборот. «Что бы я, живя в лесу, и мяса свежего не ел?» - это его аргумент, против которого и возразить нечего, особенно если вспомнить прилавки магазинов той поры (70-е года прошлого века). Не забыть его выражение «ухайдакал» как синоним слова «добыл». Героем для меня он не был, я его просто любил, и поэтому идеализировать его я не склонен. Но легендарный Буффало Билл, невзирая на раскрученный вестернами «винчестер», явно уступает в охотничьих доблестях Виктору Иванову (так звали моего дядьку) с его «тулкой». Это ружьё было куплено им с рук за сорок рублей. До сих пор помню его цевье, перемотанное синей изолентой, его тяжесть и отдачу от выстрела. И этот опыт пришёл ко мне раньше, чем представление о французской литературе.  А ножи дядька делал из полотен вышедших из употребления кос.

И Фенимор Купер, благодаря дядьке, воспринимался совсем иначе, чем в городе. Качу, например, на велосипеде на рыбалку на дальнее лесное озеро, километров восемь до него, лесная, ещё финская, дорога. Больше половины пути уже отмотал, кругом лес, погранзона, «чужие здесь не ходят». И вот дорогу пересекает черта, от края до края. И я понимаю, что это следопыт Иванов её провёл, желая знать, когда он будет возвращаться, на рыбалке я ещё, или переехал эту черту уже дважды. Кожаный Чулок и могикане обретали плоть. Тексты переставали быть вымыслом.
А ещё черта поперёк дороги говорила о заботе.
В лесу мне не было страшно. Позже, в юности, я мог пропадать на озёрах по нескольку суток. И никого не смущало, что ни палатки, ни еды я с собой не брал. Как-то, приехавшая в отпуск мама, не привыкшая к таким отлучкам её болезненного городского ребёнка, с тревогой спросила дядьку, мол, а вдруг дождь? Ответ сурового жителя приграничья был краток и весом: «Под ёлкой переждёт». Летом я не болел.
Окончательно пневмония ушла сразу после получения мной диплома о среднем образовании. Но это, как принято говорить, «совсем другая история».
Детство оставило после себя любовь к природе, к чтению, к слову. И ещё от детства осталось солнечное ощущение свободы и счастья. И каждый раз, вспоминая те годы, я греюсь в его лучах.
Я заглядываю в этот солярий каждый день.