Москва москвичи.Осенняя "оттепель"
Как телевидение снимало Лужкова. Валаамская ослица заговорила по свистку
Где все были раньше? Почему нельзя было сразу освободить Москву от такого мэра? Если он всех наверху так долго устраивал, то что это за мораль у нашего государства? А если не устраивал, но и сместить его не могли, тогда что это за сила власти у нашей власти?
Давно уже отставка крупного чиновника так не вдохновляла российское телевидение. Смещённого Лужкова хочется представить в виде музы телеэфира последних дней — в тоге, в кепочке, с крылышками за спиной, с мобильником в одной руке и лирой в другой.
Из чего ещё выжать напряжение в духе реалити-шоу? Что может вызвать любопытство у граждан, никуда не спешащих субботним вечером? Наверно, они плохо себя чувствуют, раз сидят дома. Эврика! Со смертью маловато работали. Пора её эксплуатировать на всю катушку.
Реакция новостных программ и ток-шоу на увольнение мэра столицы неотделима от тех условностей, в которых давно погрязли наши СМИ.
С одной стороны, на всех каналах воцарилось оживление. И все, как по команде, приступили к разоблачениям — неформальным, горячим, прочувствованным. Тирады о повинности мэра в дорожных пробках, сносе архитектурных памятников и смоге давно зрели и давно произносились за пределами телеэфира.
Теперь наконец телевидение получило право на открытую и подробную критику.
Но эта критика имеет и прямо противоположный эффект — бьёт и по высшей государственной власти, и по телевидению.
Лужков возник не вчера и не позавчера, его деятельность тянется десятилетия.
Дотошное НТВ посчитало и провозгласило, что мэр Москвы переплюнул политического долгожителя Брежнева аж на два месяца. И это в нашу-то эпоху мгновенных перемен.
Ну и где все были раньше? Почему нельзя было своевременно освободить Москву от такого градоначальника? Если он всех наверху так долго устраивал, тогда что это за мораль у нашего государства? А если не устраивал, но и сместить его не могли, тогда что это за сила власти у нашей власти?
Если бы наше население не отучали задаваться вопросами, все бы только и делали сейчас, что вопрошали бы нечто аналогичное. Но народ уже давно отвык от роскоши размышлять о жизни в целом.
Поэтому одни оплакивают Лужкова: он, конечно, делал Москву безнадёжно дорогим городом, но был патриархальным дядькой и уважал старость и немощность, а потому сделал доплаты к пенсиям и позволял жить в своём коммерческом пространстве пенсионерам и инвалидам.
Другие уже забыли про Лужкова и дрожат о будущем — в спасение от пробок, коррупции, цен и экологии не верит никто.
Сроки жизни в должности мэра и время отрешения от должности составляют карнавальную пару.
Телевидение находится внутри политической ситуации и выполняет функции флюгера поневоле. Поэтому себя со стороны не видит, не воспринимает, и полно серьёзной решимости — оторваться в дозволенной критике той персоны, которую телевидению назначили на растерзание.
Почему-то ещё месяц назад никто не смел и заикаться с телеэкрана о невысокой художественной ценности произведений Зураба Церетели. А теперь тележурналисты с готовностью берут интервью у людей культуры, которые сложили своё мнение о Церетели много лет назад.
Но были вынуждены держать его при себе.
Внезапно телевидение прозрело и принялось иронизировать по поводу ваяний Церетели, плотоядно предвкушая снос или перенос его скульптурных композиций в какие-нибудь укромные запасники, а то и в металлолом.
Сложнее обстоят дела с фигурой Иосифа Кобзона. Его как верного соратника Лужкова готовы наперебой интервьюировать. А он, поскольку ничего не боится, готов отвечать на вопросы о друге.
Однако, беря интервью у Кобзона, ТВ явно затрудняется с интерпретацией. Сращивание политической, деловой и культурной элит в могущественные группировки — этот процесс телевидение благополучно проморгало, поскольку никто не был заинтересован в его освещении.
Поэтому позиция Кобзона предстаёт в романтическом ореоле личной преданности, невольно отбрасывая розовые тени и на свергнутого Лужкова.
До подоплёки этой позиции телекамеры и телемозги пока не дотягиваются.
Получается, что Церетели весь-весь плохой, как дурной скульптор и друг Лужкова. А Кобзон? Телевидение прекрасно знает, что Кобзон — пока явление неприкасаемое хотя бы потому, что народ приучен его любить, считая хорошим патриотическим певцом…
Ну и другом того же Лужкова.
Вместо вопросов о нравственном самоопределении людей культуры ТВ предлагает зрителям ответы о том, как можно обезопасить себя от неудобных вопросов.
Дружи с сильными мира сего, но будь сильнее их. Не имей каверзных должностей, а просто пой для народа и с народом, вместо того чтобы ваять сомнительные штуки, которые никому не нужны. Остальное будет списано, прощено, незамечено.
Раздел стана Лужкова на «чистых» и «нечистых» выглядит по-настоящему назидательно с телеэкранов.
Хорошее пособие по вращению в мире большой политики и больших капиталов.
Есть искушение принять питание политической падалью за реанимацию свободы слова на ТВ. И не в силу близорукости или атрофии вкуса, но в силу голодных галлюцинаций при дефиците этой самой свободы.
Думающим людям продолжает хотеться свободно и публично высказываться на общественно-политические темы. На телевидении такие площадки для жёстких дискуссий планомерно изничтожались несколько последних сезонов.
Прайм-тайм засорялся танцами и плясками, песнями и фокусами, шутками и играми. Развлекаться подобными развлечениями некоторые общественные группы и слои органически не могли и не смогут никогда.
Наконец нереализованные потребности в дискуссионности стали прорываться там и сям. Обновлённый петербургский «5 канал», хотя поначалу и повёлся на конъюнктурный инфотейнмент, к лету создал остро драматическое ток-шоу «Суд времени» на темы далёкой и ближней политической истории.
Перемены на Пятом (петербургском) телеканале обещали давно и громогласно. Александр Роднянский раздавал интервью. В метро и на улицах Москвы уже долго красуются лица ведущих крупным планом. Журналистам дали славно поработать в режиме анонсов, ведь обещанных перемен предполагалось действительно немало. Новый федеральный канал — это вам не хухры-мухры.
В студии стали появляться персоны вроде Александра Руцкого и Виктора Геращенко, давно списанные со всех телеэфиров постперестроечного времени.
В выпуске «энтэвэшников», посвящённом отставке Лужкова, на лицах участников программы читался почти энтузиазм: есть повод для обсуждения общественной ситуации.
Среди приглашённых — перестроечные забытые личности, как Сергей Станкевич. Программа же началась с ироничных реплик по поводу формулировки причин снятия мэра с его должности.
Из реплик о «новом празднике — дне утраты доверия» становилось ясно, что объяснение отставки тоже вызывает критические реакции. Смешно звучит, но это существенный прецедент — за последнее десятилетие я не припомню, чтобы кто-то в телеэфире позволял ироничную отсебятину в сторону первого лица государства.
Теперь телесезон действительно стартовал. И стартовал в форме краткосрочной иллюзии «оттепели». После периода вынужденного сдерживания критической энергии на телевидение вернулась стилистика интеллигентского трёпа о том, как паршиво обстоят дела в стране и государстве, и, главное, о том, кто именно в этом виноват.
По такому трёпу многие соскучились, в нём назрела необходимость. Кому-то кажется, что это старомодная блажь, а кто-то готов узреть большую опасность в таких сборищах, транслируемых на всю страну. Когда-то из интеллигентских бесед, перенесённых из кухонь в теле- и радиостудии, произошла смена общественно-экономической формации.
Но не стоит беспокоиться. Нет оснований прогнозировать повтор подобных перемен.
Во-первых, тогда не были отработаны технологии сдерживания и нейтрализации свободы слова. Раз позволив свободно высказываться, думающих и говорящих людей долго не могли унять.
Их беседы в прямом и непрямом эфире растянулись на целую эпоху. Сейчас технологии коррекции свободы слова сложились и крепки как никогда.
Смелость критических высказываний строго дозируется, фокусируется в нужных направлениях и подаётся в нужном ритме. Критические суждения перестали быть неуправляемой стихией, которая служит великой неумолимой истории, а не локальным политическим и деловым структурам.
Во-вторых, тогда говорящие с телеэкранов политологи и социологи, политики и экономисты, художники и публицисты были готовы отказаться от всего старого мира залпом, раз и навсегда.
У некоторых имелись убедительные иллюзии, что они знают, чего надо хотеть взамен. Кое-кто из этих некоторых даже думал, что умеет заставить государство и народ достичь этого нового, спасительного и необходимого.
Никто ещё не нюхал капитализма, поэтому его могли захотеть построить. Сегодня у народа, общества, страны в целом нет альтернативных концепций более правильного бытия, чем то, в котором мы вынуждены вариться.
Сегодня думающие и теоретизирующие люди ничего нового пока не надумали. Когда под занавес программы «НТВшники» Антон Хреков стал спрашивать, о чём, собственно, каждый мечтал бы после ухода Лужкова, оказалось, что и сказать толком нечего.
Чёрт его знает, как надо управлять Москвой и страной, чтобы стало лучше, чем сегодня, когда плохо.
В любом случае речь из телеящика идёт о коррективах внутри существующей модели общественного развития. Коррективы должны быть действенными, но цивилизованными.
Однако история России показывает, что никакие мягкие, поступенчатые, частичные коррективы у нас не проходят. В революционных же преобразованиях разочарованы все, да и пороха на них нет ни у кого.
Для плодотворности игры в свободу слова по новым правилам нужно, чтобы в течение ряда лет каждый месяц кого-нибудь громко увольняли и давали телевидению на комментарии.
Может, тогда креативная энергия общества заработает всерьёз. Однако вряд ли телевидению позволят такую роскошь. Скорее всего, вкрапления телевизионной «оттепели» закончатся после выборов 2012 года.
Комментарии