Глобальные против местных

Дмитрий Ольшанский

   Возвращение Крыма, Брекзит, успех Трампа, и ещё много, много более мелких событий, — все понимают, что в последние годы в политике возник какой-то новый, ранее не существовавший конфликт, но точного определения для него нет.

 Слова — нет, но ощущение разлома, движения огромных социальных плит — есть. Как же сформулировать, что именно происходит?

   В девяностые годы по новостям гуляло дурацкое словечко «антиглобалисты«. Никакой политической формы за этим термином не было, но были какие-то леворадикальные молодые ребята, которые бегали по улицам во время больших «форумов» и «саммитов», дрались с полицией, жгли машины и били стёкла. Подразумевалось, что им не нравится «глобализм», а под самим глобализмом подразумевались в основном бутерброды из «Макдональдса».

   Глядя из России в те годы — понять этот пафос было сложно. «С жиру бесятся», — хотелось думать тогда. И вот, прошло много лет, — и теперь, наконец, стало понятно, что такое антиглобализм в самом простом и повседневном своем выражении.

Антиглобализм — это не разгромленные витрины и бесконечные левые теории, а русский спецназ в правительственных зданиях Симферополя, пролетарские городки Британии, голосующие против мнения «сильных и успешных», и кампания Трампа, которого разве что Антихристом в либеральных газетах не называли, но медицинский факт состоит в том, что интересы разочарованных «открытым миром» представляет сейчас именно он

   И теперь ясно, что нерв всей мировой политики десятых годов XXI века — это противостояние между «глобальными» и «местными», противостояние, которое начинается, затихает и начинается снова то тут, то там.

   «Глобальные» — это странный союз самых богатых и самых бедных, тех, у кого слишком много ресурсов, и потому им не нужно национальное государство, и тех, у кого нет ресурсов вообще, и потому они мигрируют за ними туда, куда их зовут первые. Это реальность, стоящая на трёх китах: свободное движение капитала и производства, мультикультурализм и диктатура меньшинств. Ну а «местные» — это те, кто живут и работают более-менее там, где родились, и кто, с одной стороны, не может позволить себе роль богатых кочевников, а с другой — отчаянно сопротивляется превращению в кочевников бедных.

   «Местные» — это те, кто в конфликтной ситуации выбирают интересы «своих» —  какими бы проблемными эти «свои» ни были, — а не «прогрессивные ценности» и «постиндустриальное развитие». Севастополь, а не Шенген. Балансирующую на грани закрытия шахту, а не Брюссель.

Автозавод, а не рай для мексиканских гостей.

   Разумеется, это опасный выбор.

   Чистое вещество власти, гегемонии, причём одновременно и экономической, и культурной, в современном мире представляет именно «глобальная» сторона, и у неё — достаточно средств для того, чтобы либо раздавить любой бунт, либо сделать его цену такой, что многие еще сто раз засомневаются, а нужно ли было вообще протестовать.

   И, тем не менее, мы видимо, что «местное» недовольство теми «важнейшими международными задачами, в которых вы, тёмные, озлобленные, провинциальные люди, ничего не понимаете» — становится всё заметнее. С каждым терактом, с каждым массовым убийством, совершенным преступниками, чье вероисповедание и национальность нельзя называть, с каждым закрытым предприятием, и с очередным витком цензурного безумия, направленного против «белых, христиан и мужчин» — этих прокаженных нынешней эпохи, — вероятность политического прорыва «местных» становится все больше и больше.

В прежние времена, прежние «прогрессивные» идеологии, будь то либерализм, национализм или коммунизм, умели сделать себя привлекательными для большинства в том или ином обществе, продать себя большинству в качестве будущего, которое должно оказаться лучше, чем прошлое. Теперь все иначе

   Современный прогрессизм, в сущности, и не пытается разговаривать с теми, кого он воспринимает в качестве «большинства», — он целиком и полностью обращен к теме «жертв» и «меньшинств», к расовому и религиозному разнообразию, которое давно уже перестало пониматься как причина для равноправия, ведь равноправие уже давным-давно достигнуто, и теперь оно, это разнообразие, понимается только как причина для откровенного господства над теми, кто недостаточно разнообразен.

   Русские, кстати, в этом смысле безнадежный народ. Нас ни за «жертву», ни за «меньшинство», ни за представителей того самого «разнообразия»  никто никогда не признает. Но таких, безнадежных с «глобальной» точки зрения, возмутительно укоренённых на своей земле или на своей работе, «местных» наций и социальных групп, — в мире достаточно. Они накапливают раздражение, ищут себе лидеров, добиваются референдумов, выслушивают нескончаемые обвинения в «фашизме» и ждут.

   Рано говорить о том, когда именно и в какой точно форме состоится их решающее выступление. Паутина системы пока держится крепко. Но где-нибудь точно порвется.

   «Местные» — они ведь потому и местные, что им уезжать некуда. Это миллиардеры и мигранты сегодня тут, завтра там. А они, "местные", всегда были здесь. И никуда не уйдут.