Земляничное мыло

1

Поздним зимним утром мы с Андреем сидели за столом и пили чай. Металлический чайник остро отражал холодный, мутный свет, льющийся из окна. Андрей сидел напротив меня, в полумраке кухни, и на его бороде лежал отсвет белой скатерти. Он помешивал серебристой ложечкой темный чай, и пар поднимался к его желтым от табака пальцам.

Андрей спросил:

– Что есть устойчивого в этом мире?

Я не отвечал.

Мы сидели в полумраке кухни и пили чай. Металлический чайник остро отражал холодный мутный свет, льющийся из окна. Андрей сидел напротив меня и на его бороде лежал отсвет белой скатерти. Он держал желтыми от табака пальцами серебристую ложечку и помешивал остывший чай.

2

Летом, посреди июля, на железнодорожной станции Шанбе, на солнцепеке перрона я сидел на бетонном бордюрчике круглой клумбы. Сквозь тонкие подошвы тапочек асфальт жег мою кожу. Розы одурело наполняли собой сухой воздух, и от этого он казался душным. Оглянувшись,  я увидел желтые комья перекопанной земли, которые ближе к кустам роз становились коричневыми от  воды, лениво сикающей из серебристого набалдашника фонтанчика. Вода попадала на нижние ветки кустов и сияла на солнце. Темно-зеленые  листья пестрели белесыми следами ожогов.

«Скоро совсем сгорят!», подумал я и, встав, пошел  к киоску «Союзпечати». Асфальт мягко поддавался шагам.

Облокотившись о прилавок, заглянул в черноту киоска, различил сидящую там женщину. В нос ударила приятная смесь прохлады и типографской краски. За хозяйкой киоска на деревянных полках стояли несвежие номера «Коммуниста», «Науки и жизни» и «Звезды Востока». Наверху, в правом углу, лежали бледно-голубые «Вопросы философии». Я разглядел прикнопленный к стене красивый календарь за девяносто первый год,  плакат с Шварценеггером и несколько раскрашенных анилином фоток Раджа Капура с Зитой и Гитой. Справа, за стеклом витрины, я увидел розовые кубики мыла.

Вспомнив, что забыл взять с собой мыло, я достал из кармана двадцать копеек и протянул хозяйке. Женская рука с тремя золотыми перстнями, проткнула мой силуэт, отраженный в стекле, взяла розовый кубик и вновь исчезла в черноте киоска.

Я шел назад к клумбе, и асфальт мягко поддавался шагам. Я чувствовал, как он жжет мою кожу сквозь тонкие подошвы тапочек. Сидя на бетонном бордюрчике круглой клумбы, я нюхал и разглядывал розовый кубик мыла. На одной стороне его было оттиснуто –

ЗЕМЛЯНИЧНОЕ

а на другой –

СРЕДАЗХИМТРЕСТ

Цена 20 копеек

а   пахло   оно, как  и должно было пахнуть дешевому мылу.

–  Ха-а, жарко, братан?

Я посмотрел направо. Молодой парень, в белой рубашке с короткими рукавами, в черных брюках и сандалетах на босую ногу, сидел рядом со мной.

– Люблю, когда жарко! – проговорил и, прищурившись, поднял лицо к солнцу.

– А ты любишь?

Я незаинтересованно кивнул. Неясные образы, навеянные запахом земляничного мыла, наполняли меня. Парень скосил глаза и, уловив отрешенность моего жеста, слегка обидевшись, сказал:

– Хай, ладно, пойдешь в Россию, там тебе будет кайф!

Оттолкнувшись от клумбы рукой, он резко поднялся, и пошел незлобиво покачиваясь. Асфальт мягко поддавался его шагам.

Резко сигналя, по перрону медленно ехала поливалка, гоня перед собой фонтан людей, пыли и воды. Я очнулся. Был уже вечер. С мылом в руках я сидел на бетонном бордюрчике розовой клумбы. Я спрятался за киоск. Когда поливалка проехала - вернулся. Везде было мокро. Я снова пошел к киоску. В нем уже горел свет, и вместо давешней женщины там сидел ста­рик с лысиной, в венчике седых волос. Он смотрел на меня сквозь очки с очень толстыми линзами, отчего глаза казались ог­ромными и белесыми, как у подводного чудища. Я купил у него газету и, под­стелив ее, уселся на  родной бордюрчик. Кок­тейль из запаха прибитой водой пыли, нефтяной дряни, которой пропиты­вают шпалы, и землянич­ного мыла шибанул мне в нос. Стрелка зашкалила.

-    Хватит! - вслух ска­зал я и спрятал мыло в сумку. В сумке поверх шмоток лежало два боль­ших зеленых яблока сорта “ Семеренко”. До­став из сумки и крепко прижав яблоки к глазам, я поднял голову к небу.

Вскоре на первый путь подали московский поезд. Я встал, и не спеша, пошел к своему вагону.

Асфальт под ногами был тверд, мокр и чист.

3

Поздним вечером мы с Андреем сидели на кухне и пили.  Электрический свет уютно ласкал белую скатерть. На столе, мягко бликуя, стояла пустая бу­тылка, под столом еще две.

Андрей сидел напротив меня. На его бороде ле­жала печать крутой пьян­ки. Он провел по ней желтыми от табака паль­цами и спросил:

- Что есть устойчивого в этом мире?"

Я молчал.

Андрей желтыми от таба­ка пальцами сжимал по­гасшую сигарету. На бо­роде у него лежал отсвет вчерашнего дня. Я выпил последнюю стопку и от­ключился.

Пол  был  прохладным и твердым.

4

Несмотря на очень раннее время, Москва встретила многолюдьем и воробьиным ором под крышей Казанского вокзала. Я вошел в метро. Слава Богу, вещей почти не было: все домашнее барахло ехало мной тихим ходом, товарняком, в контейнере. Была только черная сумка, висевшая на плече, в которой лежало немного белья, пара книг, нож и  умывальные принадлежности.

Всю дорогу я мылся зем­ляничным мылом, и мах­ровое полотенце насквозь им пропахло. Всю дорогу в душной тесноте купе я смачивал полотенце водой и, забравшись на верхнюю полку, покрывал им лицо. Вдыхая дешевый аромат земляничного мыла, я на­чинал путешествия.

Я бродил по зеленым хол­мам вокруг Шанбе, опу­скал руки в речку Шамбинку, разрезавшую город пополам, сидел на ее гладких камнях и слу­шал, как визг троллейбу­сов, далекий лай собак, шелест шин, рокот мото­ров, блеяние проходящей мимо отары бара­нов, крики матерей, зову­щих детей обедать, слива­лись с мерным звуком реки в однообразный шум города. Я сидел на гладких теплых камнях и смотрел, как к вечеру плотный, сизый дым от шашлычных мангалов сползает со склонов реки и, низко стелясь, поти­хоньку заполняет ее ложе. Я вдыхал этот дым - и воспоминания много­численных дружеских пиров охватывали меня. Я бродил по зеленым хол­мам вокруг Шанбе, опу­скал руки в речку. Шамбинку, разрезавшую город пополам, сидел на ее гладких камнях и слу­шал, как визг троллейбу­сов, далекий лай собак, шелест шин, рокот мото­ров, блеяние проходящей мимо меня отары бара­нов, крики матерей, зову­щих детей обедать, слива­лись с мерным звуком реки в однообразный шум города. Я сидел на гладких теплых камнях и смотрел, как к вечеру плотный, сизый дым от шашлычных мангалов сползает со склонов реки и, низко стелясь, поти­хоньку заполняет ее ложе. Я вдыхал этот дым - и воспоминания много­численных дружеских пиров охватывали меня.

Я чувствовал горький вкус и резиновый запах плохо очищенной шамбинской водки, слышал тонкий хруст корочки горячей лепешки, грыз сладкий, белоснежный корейских, лук, язык мой горел от чуйского красного перца, небо щипал сок тонко нарезанных помидоров. Я смотрел вверх  и видел ночное, черное шамбинское небо сквозь золото виноградника. Я новь, лежа на курпаче участвовал в бесполезных, шумных спорах об истории таджиков и узбеков. Наслаждаясь, забрасывал удочку с версией прохода Александром Великим в нашу долину через Обское ущелье и видел, как друзья с пьяной яростью рвут на части мою наживку и, увлекшись, сам набрасывался на остатки.

Я сидел на остывших гладких камнях и смотрел, как душный, сизый дым от шашлычных мангалов низко стелясь, заполняет собой ложе Шамбинки.

Я вдыхал этот дым.

Я пропитывал им свой хлеб, и никто не требовал с меня за это платы.      

Я сидел на камнях и, сложив ладони, тихо звенел мелочью.

5

Мутным, хмурым утром я проснулся на полу кухни. Рядом со мной угрюмо лежали три пустые бутылки. Андрей, спал на стуле, широко открыв рот, неудобно откинув голову на жесткую спинку и далеко вытянув худые ноги. Вокруг его рта и по бороде ползла сизая похмельная плесень. На запятнанной скатерти жил тихий бардак.  С глупой надеждой я открыл пустой холодильник. Я провел рукой по щеке и, открыв черную сумку, вытащил кисточку, бритву и обмылок земляничного мыла. В ванной комнате взбил его кисточкой и нанес густую пену на опухшее лицо. Неловким движением кисточки я выбил мыло из руки и оно исчезло в глубинах подземной Москвы.

Я поднял глаза и спросил  у отражения  в  зеркале: "Что есть устойчивого в этом мире?

Отражение молчало.

Я держал бритву в руке, наблюдая, как от губ пада­ет густая земляничная пена и, тихо потрескивая, ложится на гладкую белую поверхность раковины.

Я вернулся на кухню. Андрей спал в полумраке, широко открыв рот, не­удобно откинув голову на жесткую спинку стула и далеко вытянув худые ноги. По бороде и вокруг его рта ползла сизая по­хмельная плесень. Подой­дя к окну, я стал смот­реть с высоты двадцатого этажа на серые кубики Москвы.

Я стоял и смот­рел, как холодные, пуза­тые капли дождя чертят кривые по стеклу.

Я стоял, прижав к стеклу ладонь.

Стекло было прозрачным и твердым.