Первобытное состояние

Анастасия Нарышкина работала в газетах «Сегодня», «Известия», журнале «Компания», писала о бизнесе и общественных проблемах. Сейчас – редактор журнала "Вокруг света". Ее особый интерес вызывают исторические моменты, которые определили развитие России.

Сейчас мне кажется, что этот умный человек был прав, потому что, лишив человека воспитания (чувств и разума), сделать из него быдло можно очень быстро. Зачем это нужно? Быдлом проще управлять, ему не надо ничего объяснять, его надо восхищать торжественными выходами и колокольным звоном.

А технологии его создания известны.

Был в XIX веке такой историк Афанасий Прокофьевич Щапов, сын пономаря и выпускник Казанской духовной академии. Этот Щапов успел и посидеть за свои прогрессивные взгляды, и в ссылке побывать, и помереть в жестокой нищете 44 лет от роду. Преподавать ему запретили, потому что взгляды его были довольно левые, а направление ума— критическое.

Кстати, в 1886 году, спустя 10 лет после его смерти, власти города Иркутска, где он помер чуть не голодной смертью (пишут, что ходил по знакомым, просил пообедать), спохватились, разыскали могилку и установили над ней мраморный памятник с надписью «Родина— писателю». Очень по-русски.

В 1870 году вышла его книжка «Социально-педагогические условия умственного развития русского народа», в каковой Афанасий Прокофьевич занудно и подробно рассказывает о том, как российские власти веками, мягко говоря, не способствовали, а если уж начистоту— то прямо и душили все возможности для развития массового образования, а с ними— мышления, способности к анализу любого рода— научного или социального. Очень поучительное чтение, заставляющее, как это бывает с хорошими книжками, проводить аналогии.

«В умственной истории русского народа… много веков не было мыслящего класса. В России никогда не было своих самостоятельных философов и философских школ, вроде европейских средневековых схоластиков, номиналистов и реалистов, и тем более не было Декартов, Бэконов, Локков, Кантов, Гегелей, Фихте и Шеллингов и т.п.»,— пишет Щапов и объясняет, почему.

Русский народ, как, наверное, и прочие земледельческие народы, познавал природу эмпирически, Щапов говорит— сенсуально, то есть не умом, а чувствами. Чувства и память, а не рациональное мышление. Грамота, образование не приветствовались ни в каких классах, включая высшие.

Возможности изучать науки тоже не было, а у тех, у кого они были, не было желания: в обществе это не приветствовалось, напротив. Вплоть до Петра Великого, продолжает Щапов, в России вовсе не было интеллектуального класса.

Отчего же так произошло?

Оттого, что в свое время российские власти взяли курс на создание тихого, благонравного, интеллектуально неразвитого населения. Поскольку своего мыслящего класса в России не было, пишет Щапов, за образец была взята византийская система образования.

«Восточно-византийская доктрина имела своей задачей, как известно, не интеллектуальное, не научно-мыслительное развитие русского народа, а одно нравственно-религиозное воспитание. Поэтому в программу ее не входило ни возбуждение всеобщей самодеятельности мышления, разума, ни распространение таких способов развития мыслительных способностей народа, как классическая литература и наука.

Отсюда проистекали две характеристические особенности умственной жизни древней Руси, отразившиеся и в умонастроении новой России: 1) совершенное преобладание восточно-византийского теологического начала над классико-космологическим и 2) совершенное преобладание веры и нравственного начала над разумом и мыслью».

Далее Щапов рассказывает, что в те времена Византия совершенно забыла идеи античных философов и ученых, погрузившись в теологию, что и переняли русские с большим удовольствием. Так и пошло.

Литературу издавали преимущественно богословскую. Так, за пять лет с 1801 по 1806 год по богословию в России издали 213 сочинений, а по естественным наукам— только 33, по математике— 32, по медицине— 52. Народного образования практически не было, а где и было— оно отдавалось на откуп духовенству. Крестьяне не могли учиться даже своим крестьянским, земледельческим наукам: не было ни книг, ни преподавателей, а безграмотность среди крестьян была нормой.

В XVIII веке архангельский писатель Крестинин писал, что холмогорцы регулярно для торговли посещают Норвегию- и что же?

«Каждый норвежский поселянин знает грамоту своего языка, а многие знают и арифметику, напротив того, в двинском народе в двух уездах, архангелогородском и холмогорском, где находится 25 924 души мужского пола, считается грамотных людей только 1842 человека.

Норвежский поселянин упражняется на земле и на воде в своих промыслах с основательным знанием о сем деле, и увеличивать может оное из книг о сельской экономии; напротив того, в обоих обозначенных уездах двинского народу между земледельцами, на полях и пожнях работающими по преданию своих дедов и отцов, не возможно сыскать в нынешнее время ни одной книги из преизрядных наставлений о сельских трудах.

Норвежские из поселян кормщики ластовых яхт не все навигаторы по науке, но все— грамотные люди и имеют нужные в морском пути пособия— печатные карты и проспекты мысов Норвежских берегов: напротив того, наши беломорские, мурманские, шпицбергенские и новоземельские кормщики из поселян почти все безграмотные люди, равными пособиями не пользуются и пользоваться не могут, а потому повержены бывают большим несчастиям и потере жизни своей на море».

В том же XVIII веке помещик Рычков писал, что «у нас существуют огромные деревни, в которых нет ни одного человека, умеющего читать и писать.

В этом отношении нас превосходят все европейские народы».

Щапов пишет о бездушной, беспечной общественной мысли, которая преступно равнодушна к социальным вопросам современности? и о том, что правительственная народообразовательная опека, полтора столетия заботившаяся об умственном образовании русского общества, не воспитала в нем интеллектуальных способностей и «стремительности к самостоятельной рациональной инициативе в тех или других вопросах умственной жизни России». Господи ты боже мой, отчего же так?

Цитируем: «Главные причины этого грустного факта заключались, по нашему мнению, в том, что правительственная система опеки имела существенной своей задачей не свободное развитие русской мысли, а согласное с видами и намерениями правительства направление и регулирование ее …».

Говоря современным языком, население зомбировали в духе «православие, самодержавие, народность».

Как это делалось? Очень просто. В царствование Александра I были переведены и изданы в России некоторые иностранные труды по политической экономии. Однако же после 1815 года в преподавании этой науки следовало проводить, прошу прощения, библейские идеи: «Преподаватель политической экономии поставит себе в непреложную обязанность делать своим слушателям напоминание, что все наше имущество… содержит в себе только условную цену, именно, в качестве средства к достижению высших благ, дабы тем предупредить пагубное влияние любостяжания и суетную расточительность… Преподаватель не только должен оставлять в стороне рассуждения, до политики касающиеся, но должен проходить молчанием и все другие предметы, … как, например, распоряжения, относящиеся к торговле или ремеслам, разные привилегии, а вместо сего… найдет он соприкосновенность между богатствами мира сего и сокровищами вечности, между имуществом плоти и духа нашего».

Преподавателю анатомии следовало «возносить умы слушателей ко всеблагому творцу, познаваемому здесь во всем его беспредельном величии». И так далее, и тому подобное.

Даже в математике велено было усматривать связь с высшими силами. Профессор казанского университета Никольский говорил: «В математике содержатся превосходные подобия священных истин. Например, как числа без единицы быть не может, так и вселенная, яко множество, без единого владыки существовать не может. В геометрии треугольник есть первый самый простейший вид. Святая церковь издревле уподобляет треугольник символом Господа, яко верховного геометра». В общем, бред сивой кобылы.

Еще удивительно, как при таком раскладе некоторые русские люди умудрялись-таки получить приличное образование и развить в себе способность к рациональному мышлению, чего правительство очень и очень опасалось— и бессовестно препятствовало образованию людей из народа, всячески затрудняя им возможность получить оное.

В 1827 году детям низших сословий был запрещен доступ в университеты, дабы «каждый…не стремился через меру возвыситься над тем (состоянием.— ред.), в коем, по обыкновенному течению дел, ему суждено оставаться». В общем, как в анекдоте: «Иван Иванович! Какой тебе Бетховен, слушай „Валенки“».

Министр народного просвещения в 1845 году писал в докладе: «Имея в виду, что в высших и средних учебных заведениях замечается очевидно умножающийся прилив молодых людей, отчасти рожденных в низших слоях общества, для которых высшее образование бесполезно, составляя роскошь для них и выводя их из круга первобытного состояния, без выгоды для них и для государства, я нахожу необходимым… для удержания стремления юношества к образованию… возвысить сбор платы с учащихся в высших и средних учебных заведениях».

И возвысили— с 5 постепенно дойдя до 50 рублей.

Редкая сволочь был этот министр так называемого народного просвещения. Сколько умов погубил, должно быть, сколько талантов спилось, сколько светлых русских голов осталось «в первобытном состоянии».

Тот же министр, ничуть не стесняясь, объяснял, чем ему так не угодили образованные из низших сословий: развитие мыслительных способностей низших классов вредно, потому что люди из этих сословий, «выведенные посредством университетов из природного их состояния, не имея по большей части никакой недвижимой собственности, но слишком много мечтая о своих способностях, гораздо чаще делаются людьми беспокойными и недовольными настоящим порядком вещей».

Вообще, конечно, это смешно. Министр просвещения, по тем временам, должно быть, более-менее образованный человек, сам понимает, что образование позволяет увидеть существующий порядок вещей во всей его красе.

Все они видели, все они понимали— как видят и понимают современные «элиты»— и так же цинично делали все, чтобы темное быдло не превратилось в думающих людей и не мешало бы им обделывать свои делишки. Чего тут непонятного?

А вот Щапову это как-то было непонятно, и он, наивный человек, даже написал Александру II письмо.

«Просвещение,— писал Щапов,— по естественному праву должно быть неотъемлемым достоянием каждого человека в обществе, как и ум— неотъемлемая принадлежность каждого человека. Училища должны быть также в каждом селе, как и церкви и хлебные магазины и мирские избы. А у нас просвещение и училища составляют какую-то кастальную монополию городских корпораций, самых малочисленных привилегированных сословных каст.

Огромное большинство народа доселе лишено было не только средств, но большею частью даже и самих прав на просвещение. Из 70 миллионов жителей России умеющих читать едва ли наберется больше 4 миллионов. Просвещение преимущественно сосредоточено в городах. Но и в городах, в 5 с половиной миллионов жителей, гораздо больше половины еще не знают грамоту; а в селах и миллиона, кажется, не насчитается грамотных.

Между тем сколько дарований, чувствующих все благо просвещения, гибнет в глуши сел и деревень, особенно в отдаленных провинциях. В Сибири я встречал между крестьянскими парнями и девицами, в глуши залесных деревень, замечательные примеры даровитости. И по собственному опыту и по наблюдению других знаю, что дети крестьян и вообще рабочего класса, если попадали в училище, то по большей части оказывались полновеснее головой и дальнее по занятиям многих папеньких и маменьких сынков».

Александр II, как мы знаем, Щапова не послушал, а даже и сгноил, вернув его, бывшего блестящего петербургского профессора, в первобытное состояние, в дровяной сарайчик, где он доживал свою короткую жизнь.

А недовольные— и очень недовольные— существующим порядком вещей таки появились, в чем император имел несчастье лично убедиться через 20 лет после щаповского письма, 1 марта 1881 года, на набережной Екатерининского канала.