Здравствуйте! Представлюсь КАК ОНО ЕСТЬ

Природная наивность, граничащая с глупостью – моя основная черта характера.

«Дубинушкой стоеросовой» называл меня Петр Вайль, а Евгений Евтушенко упрекал в отсутствии созидательной энергии.И если зрелый мир предоставлял мне возможность голоса, как то – почитать лекции в Латвийском Университете или вести телепрограмму на Рижском ТВ, то, как правило, это было временным моим увлечением. Как и мой президент Валдис Затлерс, я быстрее нахожу язык с людьми юными или же – совсем стариками, Мир большинства представляется мне хаосом, отяжеленным  обязанностями и не имеющим ничего общего с истиным предназначением человечества. Поскольку  само «преднозначение» не доступно моему слабому разуму, я часто искушаюсь достижениями малого плана, такими, как выйти на подиум, станцевать Фламенко или написать песенку для Лаймы Вайкуле.

        Только теперь я догадываюсь, какая подспудная сила заставляет меня отрываться от шитья нарядов и строчить никем нечитаимые посты на «глобальные» общественные темы. Эти «письмена в хроники Акаши» пишет моя любовь к отцу, к личному папе, который прошёл жернова самых разных общественных формаций и не стал дисидентом, не стал тенью и оппонентом её Величества Жизни. Из лесничьего хутора Латвийской глубинки, в пастушьих пасталах он перебрался в Ригу, запел в джазе, стал кумиром буржуазных дев, за что и был депортирован властолюбивыми завистниками в леса Сибири. Очарованный сутью сибирских людей, он впоследствии выбрал из них невесту, которая стала моей матерью. Но сначала  был фронт: штрафники латышской дивизии полегли за Москву почти все, как один, вместе с моим дедом Янисом.

Коридорами госпиталей было вынесено тело бездыханного пацана, моего будущего папочки. Сердечными приступами, курагою с молоком, совсем как у героя фильма «Ликвидация» сопровождалось его зыбкое пребывание на земле.

Двадцативосмилетний подполковник гонял по лесам одичавших земляков-ополченцев.Порою одной беседы с моим отцом было достаточно, чтобы  повернуть лицом к свету обиженных и озверевших. В чём была загадка его авторитарности, понять до сих пор не могу. Ни резких нот, ни жалоб, ни обиды не слышалось в его ровном голосе. Он сажал яблони, любил рассветное пенье птиц и... сборники поэзии, которые начитывал мне, когда я болела. Чудаковатый, он считал, что поэзия, природа, как и всё, что организовано Красотою – лечит лучше любого лекарства.

Вокруг нашей маленькой деревянной дачи группировались домики министров и тогдашних деятелей искусств. Как тайные служители какого-то гонимого Ордена, старики с узелочками  носовых платков на голове носили  друг другу миски обеденного супа. Их становилось всё меньше, меньше, меньше...

       Отец не дожил до девяностых. Он не узнал, что сытый мир может обернуться угрозами поострашнее войны и депортации. Когда всё то, что было любовно организовано природой и дадено людям за просто так, из чьей-то милости  - станет объектом дележей, грабежей и никем не останавливоемого присвоения. Что на этом поле брани люди перестанут прикрывать другого телом, что даже одеяло поползёт в сторону тех, кто нагл, хитер и бессовестен.

И каска нациста уже не обрисует конкретного врага, её примерит каждый, по кругу, по пути к мнимой свободе. Свободе от чего? К свободе от исконных человеческих ценностей, а новые, плотные как медь, покроются патиной,

как тело огромной бабы, чьи глаза не видят и чей исполинский в руке факел

напоминает полицейскую дубинку, факел, который не горит и никому ничего не освещает.

Хроники Акаши, возможно, это и есть та библейская Книга судеб, в которой каждый из нас был и будет отмечен. Я не знаю более определённого названия.

Туда пишут люди интуитивно, те, кто не ждёт ни призов, ни популярности.

Порою комментарии, которые они ожидают получить как отклик, это только подтверждение того, что Единый Космическое Сознание слышит нас, а главное, что блуждающая по ложным тропинкам Истина обещает сложиться там, где

действуют законы сближения, слияния, единства. На смену «разделяй и властвуй», этого деградирующего свойства обособленности, приходит новое, восходящее. Я пишу для того, чтобы в пространстве, где все мы когда-нибудь встретимся, раскаимся, обнимемся  поскорее произошло ВОСКРЕСЕНИЕ МОЕГО ОТЦА.