"Я не знаю зачем и кому это нужно"...А.Вертинский.

https://youtu.be/dr_jzSa7UMY

Однажды вечером, разгримировавшись после концерта, я лег спать. Часа в три ночи меня разбудил стук. Я встал, зажег свет и открыл дверь. На пороге стояли два затянутых элегантных адъютанта с аксельбантами через плечо. Они приложили руку к козырьку. 

- Простите за беспокойство, его превосходительство генерал Слащов просит вас пожаловать к нему в вагон откушать бокал вина. 

- Господа, - взмолился я, - три часа ночи! Я устал! Я хочу отдохнуть!

Возражения были напрасны. Адъютанты оказались любезны, но непреклонны.

- Его превосходительство изъявил желание видеть вас, - настойчиво повторяли они. 

Сопротивление было бесполезно. Я встал, оделся и вышел. У ворот нас ждала штабная машина. Через десять минут мы были на вокзале. В огромном пульмановском вагоне, ярко освещенном, за столом сидело десять-двенадцать человек. Грязные тарелки, бутылки и цветы... Все уже было скомкано, смято, залито вином и разбросано по столу. Из-за стола быстро и шумно поднялась длинная, статная фигура Слащова. Огромная рука протянулась ко мне. 

- Спасибо, что приехали. Я ваш большой поклонник. Вы поете о многом таком, что мучает нас всех. Кокаину хотите?

- Нет, благодарю вас. 

- Лида, налей Вертинскому! Ты же в него влюблена! 

Справа от него встал молодой офицер в черкеске. 

- Познакомьтесь, - хрипло бросил Слащов. 

- Юнкер Ничволодов.

Это и была знаменитая Лида, его любовница, делившая с ним походную жизнь, участница всех сражений, дважды спасшая ему жизнь. Худая, стройная, с серыми сумасшедшими глазами, коротко остриженная, нервно курившая папиросу за папиросой.

Я поздоровался. Только тепеть, оглядевшись вокруг, я увидел, что посредине стола стояла большая круглая табакерка с кокаином и что в руках у сидящих были маленькие гусиные перышки-зубочистки. Время от времени гости набирали в них белый порошок и нюхали, загоняя его то в одну, то в другую ноздрю. Привезшие меня адъютанты почтительно стояли в дверях.

Я внимательно взглянул на Слащова. Меня поразило его лицо. Длинная, белая, смертельно-белая маска с ярко-вишневым припухшим ртом, серо-зеленые мутные глаза, зеленовато-черные гнилые зубы. Он был напудрен. Пот стекал по лбу мутными молочными струйками.

Я выпил вина.

- Спойте мне, милый, эту... - Он задумался. - О мальчиках... "Я не знаю зачем..." (кто послал их на смерть и т д)

Его лицо стало на миг живым и грустным.

- Вы угадали, Вертинский. Действительно, кому это было нужно? Правда, Лида?

На меня глянули серые глаза.

- Мы все помешаны на этой песне, - тихо сказала она.

Я попытался отговориться.

- У меня нет пианиста, - робко возражал я.

- Глупости. Николай, возьми гитару. Ты же знаешь наизусть его песни. И притуши свет. Но сначала понюхаем.

Он взял большую щепотку 
кокаина. Я запел.

"И никто не додумался просто стать на колени и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране даже светлые подвиги - это только ступени в бесконечные пропасти к недоступоной Весне!"

Высокие свечи в бутылках озарили лицо Слащова - страшную гипсовую маску с мутными глазами. Он кусал губы и чуть-чуть раскачивался. Я кончил.

- Вам не страшно? - неожиданно спросил он.

- Чего?

- Да вот... Что все эти молодые жизни... псу под хвост! Для какой-то сволочи, которая на чемоданах сидит!

Я молчал. Он устало повел плечами, потом налил стакан коньяку.

- Выпьем, милый Вертинский, за Родину! Хотите? Спасибо за песню!

Я выпил. Он встал. Встали и гости.

- Господа! - сказал он, глядя куда-то в окно. - Мы все знаем и чувствуем это, только не умеем сказать. А вот он умеет! - Он положил руку на мое плечо. - А ведь с вашей песней, милый, мои мальчишки шли умирать! И еще неизвестно, нужно ли это было... Он прав.

Гости молчали.

- Вы устали, - тихо спросил Слащов.

- Да... немного.

Он сделал знак адъютантам.

- Проводите Александра Николаевича!

адъютанты подали мне пальто.

- Не сердитесь, - улыбаясь сказал он. - У меня так редко бывают минуты отдыха... Вы отсюда куда едете?

- В Севастополь.

- Ну, увидимся. Прощайте.

Слащов подал мне руку. Я вышел. Светало. На путях надрывно и жалостно, точно оплакивая кого-то, пронзительно свистел паровоз...

Александр Вертинский "Дорогой длинною"