Вечный звон

 

… байка с противоположного полюса еврейского ума. Она проста. В Америку въезжал весьма немолодой еврей, который в жизни прошлой был полковник авиации. И принимающий его чиновник (через переводчика) спросил, что побудило этого почтенных лет еврея вдруг уехать из страны, где сделал он такую явную военную карьеру. И получил незамедлительный ответ: уехал я от антисемитизма.

– Но как это касалось лично вас? – настаивал чиновник. – Все-таки вы как-никак, но дослужились до полковника.

И терпеливо пояснил ему еврей:

– Смотрите сами: в семьдесят третьем году, когда израильтяне воевали, наша эскадрилья собрана была, чтобы лететь бомбить Тель‑Авив. А меня – не взяли!

 

Еще хочу я непременно обсудить одно свидетельство, мелькнувшее немного выше – вряд ли на него читатель обратил тогда внимание. Припомните, пожалуйста, историю о недалеком пожилом еврее, затаившем жгучую обиду, что его не взяли в эскадрилью, собиравшуюся на бомбежку Тель‑Авива. Врал он или нет о том, что намечалась эта акция? Похоже, что не врал, об этом и хочу я рассказать.

Здесь у меня товарищ есть, великий врач, сосудистый хирург. Еще в Союзе был Эдик Шифрин самым молодым доктором медицины. И уже тогда он был известен тем, что очень хорошо лечил трофические язвы – ту беду, что образуется на теле вследствие плохого кровообращения. Однажды у парадного подъезда института, где тогда работал Эдик, тормознула черная начальская машина, и два молодых человека вежливо пригласили профессора Шифрина поехать с ними. Да, с руководством института согласовано, кивнул один из них. Куда его везут, он не спросил, а оказался – на большой правительственной даче. Это нынче кто ни попадя выстраивает загородный замок, а тогда все сразу становилось ясно, на такую дачу попадая. В пустоватой и просторной комнате стояла ширма, а из-за нее, высовываясь до колена, чья-то голая нога располагалась на подставленном ей стуле. И закатанная виделась штанина. На ноге чудовищные были язвы ясного для Эдика происхождения.

– Вот надо подлечить товарища, – сказал один из заезжавших с явно слышимым почтением.

Что относилось не к нему это почтение, Шифрин прекрасно понял.

– Я лечу не болезнь, а больного, – ответил он. – И пациента должен видеть.

Лица двух сопроводителей посуровели и окаменели. Непонятно, что произошло бы дальше, только из-за ширмы вдруг спокойный голос произнес:

– Конечно, доктор прав. Сейчас я выйду.

Вышел пожилой, сухой, невзрачный человек,

на пиджаке – звезда Героя, больше никаких различий с будничными пациентами профессор не заметил. Он и не узнал больного, только позже – по подсказке – выяснилось, что трофические язвы предстоит ему лечить у Суслова, секретаря ЦК, серого кардинала Кремля. И он за месяц или два успешно подлечил его. Настолько, что однажды на обед был позван, и часа примерно два они проговорили ни о чем. А позже чуть Шифрин сказал больному, что дальнейшее лечение спокойно может он доверить своему коллеге, сам же он – уехать собирается и подал заявление о выезде в Израиль. Суслов даже бровью не пошевельнул и только попросил, чтобы профессор еще раз к нему заехал. Мне тут надо навести кое-какие справки, пояснил он неулыбчиво. И Эдика спустя неделю снова привезли.

– Вы мне очень симпатичны, я вам очень благодарен, – сказал Суслов, – я желаю вам удачи в новой жизни, только у меня к вам просьба. Нет, совет скорее… – Он немного помолчал. – Часть ваших соплеменников, израильскую визу получив, сворачивают по дороге в Соединенные Штаты. Поезжайте‑ка и вы туда… – Он снова помолчал и объяснил:

– Поскольку сам Израиль в скором времени весь будет уничтожен, просто стерт с лица земли.

И дружелюбно руку Шифрину пожал. А на дворе был семьдесят второй (а может быть, – семьдесят первый, лень звонить и уточнять). Похоже, что не врал тот пожилой еврей про эскадрилью.