Системный гуманизм

Человек состоит из двух частей. Одна часть осязаемая, конкретная, индивидуальная. Она настолько изучена, предсказуема и механистична, что французский философ Ламетри назвал свой главный труд "Человек-Машина".

Глупо отрицать, что эта часть превалирует. Психологический детерминизм, экономическая зависимость, врожденные импульсы, податливость к силовому воздействию извне, сексуальные влечения, голод, сон, механика рациональных умозаключений - все это дает возможность разложить человека на составляющие. Подробное изучение этих сфер и объединение полученных данных позволяет выработать наиболее эффективные способы управлять "Человеком-Машиной", использовать его. Когда нам приходит в голову мысль, когда мы совершаем поступок - это не триумф свободы, а банальное верчение психофизических шестеренок.
Чаще всего эта первая часть в человеке является одновременно единственной. Поэтому совокупность "человеко-машин" и их естественную самоорганизацию принято называть техническим термином "Система". "Система" как форма существования общества, коллектива, народа, социального института.
Но человек не просто "машина", он - машина глупая и тщеславная. Он принимает себя всерьез и искренне верит в то, что мутное вращение невидимых маховиков его телесных и вегетативных недр и есть нечто ценное, спонтанное, серьезное, непредсказуемо личное. Из такого несоответствия между механистичностью и претенциозностью рождается "Спектакль". "Система" обязательно включает в себя ложь, гипнотизирует свои винтики иллюзией великого тщеславия. И, естественно, она берет в качестве знамени лицемерную доктрину "гуманизма", покрывая цинизм механического отношения к человеку пышной и льстивой демагогией.
Почему все же "Система" обязательно, всегда, в любом случае обращается ко лжи, тяготеет к спектаклю?
Потому что в человеке есть вторая часть. Эта вторая часть не данность, но задание. Не действительность, но возможность. Не наличие, но отсутствие. Не пребывание в рамках, но преодоление их. Вторая часть - в отличие от первой - может быть, но может и не быть. Она не гарантирована, не обеспечена. Более того, она рискованна и опасна. Это выход за рамки "человека-машины", но так как на самом деле, "человек-машина" покрывает всего человека, то это подразумевает выход за пределы "человека" как такового. А за этим пределом, не только герои, полубоги, сверхлюди и ангелы. Там же порхают демоны, копошатся монстры, ползают звери, носятся тени и валяются трупы.
Вторая часть предполагает прыжок в бездну. Это под силу немногим. Но мерцание новой свободы, притягательность нечеловеческого (точнее не "человеко-машинного") так велика, что у каждого есть в глубине души странная, часто почти патологическая тяга к этому особенному измерению, где не действуют более законы автоматов, часов, заводных механизмов.
Именно эта тайная претензия, зачатки которой носит в душе каждый, но реализуют которую лишь редчайшие одиночки, и заставляет "Систему" лгать, делать вид. что она признает за человеком эту "вторую часть", хотя, на самом деле, она основана на ее совершенном и радикальном отрицании.
Спектакль рождается именно из извращенной и обесчещенной воли души к Свободе, из прагматичной и циничной эксплуатации "второй части". Поэтому "общество спектакля" безнравственно вдвойне - оно не только подавляет, но и лжет. Любой тоталитаризм благороднее и честнее циничной и сознательной лжи либерал-демократии. Она замахивается на самое таинственное и священное. Мягкий концлагерь общества потребления чудовищней ГУЛАГа и Аушвица ровно в двое.

Двойственность человека делает понятие гуманизма тоже двойственным. Это заметили современные либералы, предложив ввести пару понятий "минимальный гуманизм" и "максимальный гуманизм". "Минимальный гуманизм" считает, что человек-машина - это единственная, пусть скромная, но зато безопасная антропологическая категория, с которой надо смириться, пытаясь лишь расширить сферу ее нарциссических иллюзий. Автомат способен грезить. Новейшие средства информационных систем - массмедиа, интерактивные компьютерные сценарии, тотализация телевидения - создает для этого все необходимые условия. Все "не минимальное" в человеке, имеющее отношение к его второй части, переводится в плоский формат контролируемой галлюцинации, управляемого гипноза. Цифровые  технологии играют при этом ключевую роль. Образы, звуки, даже ощущения переводятся в цифровые коды, превращаясь в элементы социального гиперкомпьютера.
Такой "минимальный гуманизм" решительно отвергает те стороны "классического гуманизма", которые всерьез рассматривают возможности человека реализовать "вторую часть".

"Вторая часть есть функция от первой части, ее необязательное, случайное ответвление, ирония эволюционного процесса. Принимать ее как нечто, что может стать действительностью, значит ставить под удар всю человеческую цивилизацию" - вот новейший вывод "минимальных гуманистов", активно пересматривающих свое наследие на предмет "политической корректности". Ни Ницше, ни Марксу, ни Хайдеггеру, ни Фрейду в нем места не остается. У них явно доминируют элементы другого гуманизма, "максимального".
"Максимальный гуманизм" ставит акцент на второй части. Не важно как он ее понимает. Ницше учит о Сверхчеловеке, Маркс - о преодолении индивидуальности в новой общине планетарного типа (коммунизм), Фрейд - о доминации внеиндивидуальных категорий (Эрос и Танатос), Хайдеггер - о "потерянном Бытии", скрывшемся вместе с богами и героями от современных людей, но обретаемым через травматический опыт контакта с ничто. "Максимальный гуманизм" делает из неочевидной, второй части - центр своей концепции.
По мнению "минимальных гуманистов", это ведет к ужасам крематориев или сталинских лагерей. Да, таковы издержки рискованной и опасной попытки кардинально повысить бытийный статус человека, утвердив в качестве его центрального элемента возможность героического видового самопреодоления.
Положительные (и отрицательные) стороны обоих гуманизмов - и максимального и минимального - не так очевидны. Минимальный гуманизм заключает человека в безысходные рамки галлюцинирующей куклы, чья свобода заведомо сводится к плоской фикции. Максимальный гуманизм идет на риск онтологического отбора - "избранные" возвышаются к сверхчеловеческим вершинам за счет "проклятых", оплачивающих своим человеческим страданием отчаянный эксперимент по выходу за пределы. Ведь преодоление человека-машины требует определенного насилия - по меньшей мере над теми, кто такого преодоления вовсе не жаждет.

В "обществе Спектакля", основанном на "минимальном гуманизме", все понятия и все инстанции имеют особый, игровой, фиктивный смысл. Это компьютерная, электронная реальность. Все в ней отцифровано, фальшиво, поддельно.
Политика не исключение. Она существует как театральное представление, заполняющее в "человеке-машине" ту идеалистическую нишу, которая - как отрубленная конечность - дает о себе знать даже в том случае, если она давно уже пуста. Ноющее стремление выбирать, соучаствовать, решать - этот пережиток "максимального гуманизма", всерьез принимавшего человеческое достоинство - успокаивается через зрелище противостояния власти и оппозиции, партий и кандидатов, профсоюзов и общественных деятелей. Это то, что называют сегодня "политикой" и что вызывает у внимательных людей такое глубокое и непреодолимое отвращение.
Но подобно тому как существует две части в человеке и, следовательно, два гуманизма, так существует и две политики. Политика "общества спектакля" - минимальная, массмедийная, чисто театральная. И другая политика - максимальная, рискованная, серьезная, опасная, жестокая. 
Такая политика является избранной сферой для реализации второй, неочевидной, героической части. Она оперирует с реальностями, которые могут затребовать как минимум жизнь того, кто к ним прикасается. За идеи и взгляды здесь надо платить по всей строгости, а противоречия решаются не в теледебатах, но на баррикадах, в тюрьмах и застенках. Такая политика начинается как минимум с отвержения Системы и общества спектакля. Точно также как вторая часть в человеке начинается с преодоления "человека-машины", а максимальный гуманизм, в первую очередь, отвергает предпосылки минимального гуманизма. Когда человек рассматривается всерьез как нечто свободное и достойное, его политический выбор обретает духовное, метафизическое измерение. Мировоззрение становится сродни конфессии, а партийные пристрастия неразрывны с глубинными онтологическими ориентациями.
Две политики не просто различны, но несовместимы друг с другом. Главной фигурой политики "общества спектакля" является чиновник-актер. Как чиновник он - лишь технический работник системы, как актер он - терапевт, гипнотизирующий в людях "вторую часть", чтобы не допустить ее активизации, ее действенного проявления. Для себя такой политик полностью признает справедливость тезиса Ламетри, но вовне, к массам обращается на языке цифровых мифологий, цинично и прагматически учитывающих данные психоаналитиков и новейшие методики гипнотизеров.