Юность в лагерях

В давно минувшем детстве я каждый июнь-июль проводил у сестры отца в деревне и все мои нынешние тексты сельской фактурой обязаны тем солнечным и пахнущим свежескошенной травой воспоминаниям. Тетка была намного старше своего брата, и я ее звал бабой Олей. Она пекла пышный высокий хлеб с безумно вкусной толстой корочкой, поила меня парным коровьем молоком и кормила свежими яйцами, которые я таскал сам из-под кур, помогая ей в силу своих ограниченных возможностей, не опасаясь дизентерии и сальмонеллеза. А вот мои родители были, конечно, рады сбагрить ей меня хотя бы на несколько недель, навещая по выходным и привозя всякие вредные излишества вроде конфет, вафель и пряников. Проводя все погожие дни на дворе, речке или огороде, я возвращался осенью весьма загорелым и здоровым карапузом, что не могло не радовать их глаз так же и заметной упитанностью.

Для разнообразия и чтобы дать возможность передохнуть старушке,  у которой гостили уже и свои внучки, меня отправляли на дачу детсада УВД, где служил тогда мой отец. Она располагалась на просторном огороженном участке в чудесном густом лесу с озером посередине, там было замечательно во всех отношениях, но мне почему-то не слишком нравилось, возможно, в силу заметно большего ограничения в свободе действий, впечатлений и передвижений, хотя на рацион жаловаться было грех. Спустя десяток лет на этом месте разбили любимый многими детский парк,  где теперь пьют пиво, жарят шашлыки, катаются на каруселях и веселятся горожане.  Позже я узнал,  что в в сталинские времена НКВД проводил там массовые расстрелы, о чем теперь свидетельствует лишь скромный  памятный камень. Вот только никто пока не осмелился обнародовать списки загубленных соотечественников…

Пойдя в школу, я сменил отдых на даче и в деревне на каникулы в пионерских лагерях, в которых также зачастую проводил по три смены подряд, дабы не шататься по пыльным и душным улицам в компании соседских хулиганов. Это позволяло моим родителям больше времени посвятить личной жизни, моей маленькой сестре и поездкам на курорты. Тогда я об этом не заморачивался, потом с существенным запозданием немного обижался, а теперь уже их вполне понимаю. Они приезжали ко мне не только по родительским дням, тем более что просторная зеленая зона бывшего Куйбышева до конца девяностых располагалась в черте нынешней Самары, куда можно было приехать даже на трамвае. Растянувшись на многие километры вдоль берега Волги, она вмещала множество спортбаз, домов отдыха, детсадовских и частных дач, ныне уничтоженных бессмысленной и беспощадной жилой застройкой.

Путевки добывала, в основном, мать, работавшая тогда в Политехе, и я сменил немало лагерей, запомнив более всего два потому что ездил туда чаще всего, иногда даже по 2-3 смены подряд. Они находились почти у самого берега, но существенно отличались. Если «Волга» была классическим советским образцом с деревянными одноэтажными бараками и удобствами на свежем воздухе, то «Лесной» напоминал дом отдыха с кирпичным трехэтажным корпусом, в котором были все доступные тогда условия для нехитрого детского комфорта. Как ни странно, но мне все же больше нравилась вольница с комарами, грязью и запахом сырости после дождей в дубовом лесу, дарившая непредсказуемый, иногда даже опасный, опыт, нежели душные и прокаленные за день скучные каменные палаты с цивильной столовой, куда не было нужды шагать строем под обязательную речевку.

В те времена я воспринимал все, что выходило за пределы привычного мне быта в коммуналке, как новое приключение, дарящее незабываемые впечатления и воспоминания, которые я сохранил до сих пор. Первым делом я знакомился со всеми ребятами в отряде и искал себе друзей. Иногда это удавалось удачнее, иногда нет, и тогда могло вылиться в выяснение отношений и даже драки. И тут уже не помогало, а только мешало покровительство вожатых и воспитателей, которые зачастую выдвигали меня, как наиболее исполнительного и представительного, на должность председателя совета (или, уж не помню, старосты?). Далее я изучал новое место отдыха, обследовав и облазив все доступные мне места, не исключая хозблок и дырки в заборе. Потом приходила очередь тому, что лежало, блестело и копошилось под ногами, включая камни, желуди, грибы, бабочек и устрашающихся жуков-рогоносцев.

Надо сказать, что, при всей моей общественной активности, меня никогда не влекла ни бюрократическая, ни идеологическая работа. Вот и в лагерях я избегал заседаний совета дружины, торжественных рапортов на линейках и проверки порядка в тумбочках, но всегда с удовольствием принимал участие в стенгазетах, затеях и играх, включая футбол с пионерболом и шахматы с шашками. Я никогда не отличался музыкальными способностями и не блистал в самодеятельности, но КВН, викторины и прочие «А, ну-ка, парни!» без моего участия не обходись. Особенно увлекательной была военизированная игра Зарница, где беготня по лесным дорожкам обычно заканчивалась захватом флага и обрыванием погонов  у соперников. Вот тут мне уже хотелось стать капитаном и командиром, проявив свои творческие и организаторские способности, но и конкуренция оказывалась гораздо выше.

Обычный же день всегда начинался с умывания и зарядки на свежем воздухе под почти обязательную «Утреннюю гимнастику» Высоцкого. После уборки постелей строем топали на линейку, где поднимали флаг, слушали объявления начальника и поздравления  именинников. Более всего запомнилось известие о гибели космонавтов Волкова, Добровольского и Пацаева в 1971 году осознанием непонятной и непоправимой трагедии, объединившей в скорби и детей из младших отрядов, и зрелых девиц с усатыми юнцами из старших, и взрослых из обслуживающего персонала.

Дальше все шли на завтрак, а потом занимались уборкой территории, после чего начинались лагерные мероприятия, вроде подготовки к уныло-рутинным, но неизбежным смотрам песни и строя. Купаться на Волгу ходили нечасто, опасаясь нежелательных эксцессов, но про утопленников слышать не приходилось ни разу.

Помаршировав и отпев, брели на обед, а наевшись, укладывались спать на тихий час. Еще 2-3 часа от полдника до ужина мы были предоставлены сами себе, и это было самое интересное, хоть и чреватое неожиданностями время. Не раз игры в прятки или казаков-разбойников на полянке среди пеньков заканчивались ссадинами и крупными занозами. А однажды меня даже отправили из лагеря до конца смены в офтальмологическую больницу, когда я слишком резко оглянулся на отклик приятеля, бросившего в меня желудем и попавшего точно в глаз. Это стоило мне 1,5 диоптрии и карьеры в стрелковой секции, да и потом серьезно осложнило занятия рисованием. В следующий раз меня увезли уже с воспалением аппендицита, но тоже обошлось испугом и малой кровью. Кормили же без излишеств, но сытно и качественно. Пусть и не хватало разнообразия, но отравлений не припомню.

Все это сполна компенсировалось в родительский день, к которому готовили всякие показушные выступления, чистили лагерь, водили в баню, что служило неким развлечением там, где не было душа на этаже. После ужина шли на вечернюю поверку, то есть линейку, где проверяли наличие личного состава и спускали флаг. Когда совсем темнело, для больших устраивали танцы, а остальные смотрели патриотические черно-белые фильмы про войну и революцию на полянке под открытым небом. Но больше всего, конечно, нравились цветные мультфильмы и сказки, а особенно приключения Неуловимых и Бременских музыкантов. Практически плановым мероприятием являлись встречи рассвета или проводы заката с поеданием запеченной в костре полусырой-полусгоревшей картошки. Вожатые бренчали на гитаре, а кое-кто умудрялся сорвать под шумок  и первый поцелуй.

В те времена главным эротическим приключением и геройством считалось обмазывание зубной пастой спящих, как мальчиками девочек, так и наоборот. Отряды набирали смешанными, но с раздельными спальнями. С более серьезными эксцессами, нежели вкладывание зажженых спичек между пальцев ног или переливание воды над ухом, я лично не сталкивался. Обычно вечер заканчивался долгими россказнями страшилок и ужастиков про черного-черного человека в черном-черном городе. Главным же апофеозом всегда становился высокий финальный костер, сложенный из громадных бревен и ветвей. Вокруг них сидели все вместе, ребята и взрослые, пели старые пионерские песни и водили хороводы. Многие девочки иногда даже плакали, обмениваясь адресами с новообретенными подругами в специальных альбомчиках, а, особенно, приятелями, с которыми успевали завести шуры-муры.

Однако мало кто из них встречался впоследствии, рассеявшись по огромному мегаполису и области, а телефоны тогда были не у каждого. Лишь став постарше и я стал искать общества и внимания не только пацанов, но в силу неопытности и нерешительности преуспевал в этом слабо. Поэтому первая курортная влюбленность настигла меня уже после 7 класса, когда мы поехали всей семьей на спортбазу «Дубки». Вторую половину домика занимала еще одна семья с двумя детьми – маленьким мальчиком и юной прелестницей, казавшейся мне почти взрослой, но весьма интересной и симпатичной, похожей на кинозвезду Н. Варлей. Мы с ней не раз ходили на пляж и по грибы, но она чаще предпочитала читать книжку, не обращая внимания на мои поползновения сфотографировать ее, в силу всегдашней замкнутости, проистекавшей, как я сейчас понимаю, от такой же застенчивости.

Тогда мы так и разъехались после окончания смены, потеряв из вида, казалось, навсегда, но какое же было мое удивление, когда спустя четыре десятилетия в одной из соцсетей бывшая сокурсница задала мне неожиданный вопрос, не помню ли я, что мы с ней знакомы гораздо дольше? Я судорожно стал перебирать все свои прошлые школы, больницы, санатории и лагеря, пока меня не пробило, кто передо мной. Я тут же нашел те старые снимки, порывшись в своем давно отсканированном фотоархиве, и убедился в этом, но оказалось, что это еще не все. Она сообщила мне, что мы с ней не только учились в одной группе, но даже готовились к поступлению вместе на курсах всего через два-три года после описанной выше встречи. Я был поражен, что не узнал ее тогда, хотя и знал, как женщины быстро взрослеют и легко меняют внешность! А она в институте решила, что это я ее уже игнорирую и не решилась навязываться.

На той спортбазе закончилась моя беззаботная пионерская юность, и далее я уже ездил лишь в санатории или трудовые лагеря на уборку корнеплодов. Там было много всякого и, возможно, я еще когда-нибудь расскажу об этом. Молодость – прекрасное и бурное время, полное открытий, испытаний и кипения чувств, о котором можно вспоминать бесконечно. Оно вызывает щемяще-терпкий привкус от невозможности вернуться в те далекие дни наяву и горечи от осознания всех потерь, ошибок, которые уже никогда не исправить и не искупить. Но она же оставляет незабываемо сладостный аромат, позволяющий представить то, чем можно гордиться или наслаждаться даже спустя многие десятилетия. И да простят меня те, кто сочтет, что сделал я это тут излишне многословно. А в пионерлагерь я снова отправился уже только в восьмидесятых вожатым, но об этом будет мой следующий пост.