Александр Соболев

К ЕВРЕЯМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

 

Я так далек от вдохновенья
, и муза слишком далека.
Я удручен. Но, к удивленью,
наружу просится строка.
Сейчас, увы, не в силах петь я,
чтоб голос плыл за рубежи.
Но ты, строка моя, скажи:
«Он насмерть не захлестан плетью,
он не замучен, хоть затаскан,
весь для людей, хоть нелюдим,
и не почил в телеге тряской
назло гонителям своим».

Он — это я. Тоской объятый,
вкушаю горьковатый плод.
Закончился семидесятый,
в моей судьбе — бесплодный год.

Не диво, коль плененный ворон
не может ринуться в полет
иль вишня, рытая под корень,
подарков сочных не дает.
А я не ворон и не вишня,
я человек, и тем больней
быть вроде нищим, вроде лишним -
в опале честный иудей, на положении «эрзаца»
(не та меня родила мать),
благоволения мерзавцев
как милостыню годы ждать...

А тем из нас, что словно глухи
и даже будто бы в чести,
готовые, как псы на брюхе,
перед тиранами ползти,
тем, для которых «хата с краю»,
мол, притесненья не про нас,
им первым ребра поломают,
как только грянет черный час.
Они неужто позабыли,
как по веленью палачей
евреев гнали и травили,
в застенках мучили врачей,
как со страниц газет московских
выказывали злой оскал
столбцы статей «антижидовских»...
И день за днем крепчал накал.
О нет, не в гитлеровском рейхе,
а здесь, в стране большевиков,
уже орудовал свой Эйхман
с благословения верхов.
И было срамом и кошмаром
там, где кремлевских звезд снопы,
Абрамом, Хаймом или Сарой
явиться посреди толпы.
Еще мгновенье — быть пожару!
Еврей, пощады не проси!..
И сотни новых бабьих яров
раскинулись бы по Руси.
А тех, кто выжил бы на горе,
замыслил так Державный Ус,
к чертям, в таежные просторы,
ликуй и пожирай их гнус!
Но, верно, добрый был ходатай,
и Бог его услышал речь:
вдруг околел тиран усатый
и в грязь упал дамоклов меч,
а не на головы евреев.
И чудом выжил мой народ.
Но уничтожены ль злодеи?
Нет, жив антисемитский сброд!
Он многолик, силен и властен,
стократ коварней, чем «тогда»,
а потому стократ опасней.
Гипнотизирует « жида »:
мол, мы с тобой — родные братья,
тебе и место, и почет.
Потом сожмет в «любви» объятьях,
аж сок ручьями потечет.
Что ж, ты сегодня очень сытый:
Есть курочка и рыба-«фиш».
Как будто в полное корыто,
Бездумно, тупо вниз глядишь.
Взгляни же в небо голубое!
Хочу тебя предостеречь:
и надо мной, и над тобою
опять висит дамоклов меч.
Глупец! Опомнись, жив покуда,
пока не оборвалась нить,
уразумей: второго чуда,
второго может и не быть.
Грядет зловещее гоненье,
Гоморра будет и Содом.
Пойми, глупец, твое спасенье
в тебе самом, в тебе самом!
Уже сегодня за решеткой
тот принужден годами быть,
кто смело выдохнул из глотки:
«В Израиле хочу я жить!»
А завтра? Я подумать смею,
припертые со всех концов,
«владыки» разрешат евреям
уехать в край своих отцов.
Их, верно, примут там с поклоном,
им будет новый воздух впрок.
Но разве может миллионы
принять к себе земли клочок?
К чему нам всем пускаться в бегство
с большой и нам родной земли,
где протекало наше детство,
где наши предки возросли?
С ней — наша радость и печали,
в едином с русскими строю
ее в боях мы защищали,
как мать родимую свою.
Мы к ней проникнуты любовью,
на ней живем мы семь веков.
Она полита щедро кровью
народа нашего сынов.
Мы с ней в любые штормы плыли
и брали тысячи преград.
В ее могуществе и силе
и наш неоспоримый вклад.
Еврей — ученый, врач, геолог,
скрипач, кузнец и полевод...
Мы — не «рассеянья осколок»,
нас тыщи тысяч, мы — народ!
Кто скажет, что еврей похуже,
чем, скажем, чукча иль калмык?
Так почему же, почему же
в изгнанье наш родной язык?
Один-единственный понуро
плетется серенький журнал.
Неужто это — вся культура,
которую народ создал?!
Где наши школы, институты?
Ни одного и ни одной.
Театры где? Давно закрыты.
И вся культура наша смыта
антисемитскою волной.
Конечно, царская Россия
была евреям не мессия.
Однако сквозь ее прорехи
возрос гигант Шолом-Алейхем
и Перец, Бялик, Шолом Аш...
А где же этот «Шолом» наш?
Так кто же, по какому «ндраву»
и по теории какой
у нас святое отнял право —
еврею быть самим собой?
Не мы как будто в сорок пятом,
а тот ефрейтор бесноватый
победу на войне добыл
и свастикой страну накрыл.
Но, к счастью, Гитлер предан тленью
и рейх его повержен в прах.
Так почему же черной тенью
не в небеси, не в облаках,
в моей стране бродить он смеет,
тараща свой отвратный лик?
Не он ли вырвал у евреев,
да с корнем, их родной язык?
Не он ли в том, пятидесятом,
Михоэлса сбил наповал?
Не он ли предал нас проклятью
и шрифт еврейский разбросал?
Не Гитлер ли руками сброда
в сердца евреев сеяЛ страх,
сынов еврейского народа
душил в советских лагерях?
Не он ли, дьявола посыльный,
придумал кару высших мер:
ассимилировать насильно
еврейский род СССР?
Чтоб не остались даже блики,
национальный облик стерт.
А без лица ты — кто? Безликий,
ничтожество, десятый сорт.
И что ж?.. По всей стране широкой,
от Балтики и до Курил,
неумолимый и жестокий,
сей план дубинкой претворил.
Не Гитлер? Так кому же слава
«тончайшей» миссии такой?
Кто отнял у евреев право —
еврею быть самим собой?
В час испытанья, тяжкий, грозный,
когда слышны раскаты гроз,
взываю я: — Пока не поздно,
вставай, народ мой, в полный рост!
Вставай, проклятьем заклейменный,
чтоб равным быть в своей стране! —
тебе кричат шесть миллионов,
истерзанных не на войне,
а в лагерях. Шесть миллионов,
замученных и истребленных,
простерли руки и кричат:
— Восстань, наш угнетенный брат!
Ты можешь отвратить гоненье,
ты волен избирать свой дом.
Твоей культуры возрожденье,
твое величье и спасенье —
в тебе самом,
в тебе самом!