Отрицал ли Лев Толстой загробную жизнь?

На модерации Отложенный

Лев Николаевич Толстой отказался от связи христианства с Ветхим Заветом - он вычеркнул все строфы о чудесах. Его евангелие кончается смертью Иисуса на кресте. Дальнейшие евангельские строфы о погребении, воскресении, явлении апостолам и вознесении были вычеркнуты Толстым как, противоречащие разумному пониманию.

Толстой в своем ответе Синоду по поводу его отлучения от церкви написал: «Если разуметь загробную жизнь в смысле пришествие, ада с вечными мучениями,  дьяволами, и рая – постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения к новой жизни, и верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а злой поступок уменьшает его».

Николай Бердяев писал: «Мы ничего не смеем сказать о последней тайне его окончательных отношений к Церкви и о том, что соверши­лось с ним в час смерти. По человечеству же мы знаем, что своей критикой, своими исканиями, своей жизнью Л. Толстой пробуждал мир, религиозно заснувший и омертвевший. Без толстовской критики и толстовского искания мы были бы хуже и проснулись бы позже. Без Л. Толстого не стал бы так остро вопрос о жизненном, а не риторическом значении христианства. Ветхозаветная правда Толстого нужна была изолгавшемуся христианскому миру. Знаем мы также, что без Л. Толстого Россия немыслима и что Россия не может от него отказаться. Мы любим Льва Толстого, как родину. … Перед смертью Л. Толстой стал странником, оторвался от земли, к которой был прикован всей тяжестью быта.

Под конец жизни великий старик вернулся к мистике, мистические ноты звучат сильнее и заглушают его рационализм. Он готовился к последнему перевороту».

В Определении же Святейшего Синода от 20-22 февраля 1901 года четко записано, что Лев Толстой «не признает загробной жизни».

Сам же Лев Толстой думал, что основа всего того, что он знал о себе и о всем мире, есть то особенное отношение к миру, в котором он находился и вследствие которого он видел другие существа, находящиеся в своем особенном отношении к миру: «Мое же особенное отношение к миру установилось не в этой жизни и началось не с моим телом и не с рядом последовательных во времени сознаний. И потому может уничтожиться мое тело, связанное в одно моим временным сознанием, может уничтожиться и самое мое временное сознание, но не может уничтожиться то мое особенное отношение к миру, составляющее мое особенное я, из которого создалось для меня все, что есть. Оно не может уничтожиться, потому что оно только и есть. Если бы его не было, я бы не знал гряда своих последовательных сознаний, не знал бы своего тела, не знал бы своей и никакой другой жизни. И потому уничтожение тела и сознания не может служить признаком уничтожения моего особенного отношения к миру, которое началось и возникло не в этой жизни».