О Ходорковском, щепетильности и прагматизме покаяния

Ходорковский выступил против щепетильности. В том смысле, что сотрудничаю и буду сотрудничать хоть с чертом, лишь бы он за революцию и демократию. В том смысле, что ангелов вообще нет, и если хотите что-то сделать, то нужно объединяться с неангелами – ну, и дальше список фамилий, включая и собственную. Очень прагматичный и кажущийся разумным подход.

Почему только "кажущийся"? Потому что здесь подмена вопроса. Вопрос С КЕМ объединяться неважен в принципе. Важен вопрос КАК объединяться. На каких принципах? И что требовать при объединении. Об этом только и надо говорить. Но сначала о другом. О шепетильности.

Она абсолютно необходима. В смысле разделения хорошего и плохого, добра и зла. Потому что без жесточайшего, строжайшего такого разделения мы не имеем никаких шансов. Если мы разрешаем себе быть в той или иной степени, в том или ином смысле прохиндеями, то мы немедленно размываем почву у себя под ногами. Как прохиндеи мы не можем представлять серьезной альтернативы власти прохиндеев. Доказывать, что мы – меньшие прохиндеи, чем они, когда вся государственная пропагандистская машина будет кричать о нашем прохиндействе и просто молчать о прохиндействе власти, – нет, это очень плохая прагматика. В этой битве нам не победить.  

Но что же делать, если мы в самом деле не ангелы? Если, дожив кто до сорока, кто до пятидесяти, а кто и до более сединного возраста, мы все успели нагрешить и нагрешиться?

А делать нужно вот что. Не нужно искать безгрешных. Но нужно требовать при объединении под знаменем добра – а, повторяю, ни под каким иным знаменем мы не победим, покаяния.

Что это значит на практике? Разберем на примерах. Вот тот же самый Михаил Борисович. То, что он создавал свой первоначальный капитал не методами воскресной школы – это понятно. И комсомольское его прошлое тоже понятно. Как и у всех юных коммунистов-карьеристов, включая, к слову, и Гайдара: смесь искренней веры в коммунизм (обычно процентов от 5 до 50 у самых наивных) и желания власти (оставшиеся 50-95 процентов). Всё это было. И здесь ничего изменить уже нельзя. Изменить можно в сегодняшнем отношении к сделанному раньше. Можно считать это нормальным, по-путински ни о чем не жалея. А можно считать это позорным, неправильным, стыдным. Разница огромная.

Впрочем, чего это я о Ходорковском? Начинать-то надо с себя. У меня ведь тоже не растут крылья из-под лопаток. Лет до сорока, а то и до пятидесяти я, отлично понимая происходящее в коммунистической России (СССР) и несколько хуже, но все-таки понимая и творящееся в России посткоммунистической, а уж с первых же дней прихода Путина понимая всё абсолютно четко, не менее четко, чем в коммунистическое время, тем не менее я от гражданской активности сторонился.

По разным причинам, но сторонился. И когда я задумываюсь, как бы я поступил сегодня, если снова пришлось бы принимать те же решения, то понимаю, что поступил бы так же.

То есть плохо. Правильным-то то поведение было не вообще, а для меня. В конкретно моей жизни. С моими жизненными задачами, замыслами, с моим жизненным окружением. Правильное. Но плохое. Стыдное. Так тоже бывает. И комсомол был стыдным (хотя никаким функционером я в нем не был). И неучастие в активном диссидентском движении тоже было стыдным. И постсоветская аполитичность – стыдной.

Что значат такие признания сегодня? Очень многое значат. Можно сказать – всё. Представьте себе, что в своё время демократическая интеллигенция – те самые диссиденты – потребовали бы от Ельцина таких громких публичных покаяний в делах, совершенных в Свердловском обкоме и потом. Чтобы не скороговоркой, а подробно рассказал бывший секретарь ЦК о всех своих подвигах. Не о том, как он ел пельмени и играл в волейбол, а о персональных делах, об исключениях из партии, о преследовании диссидентов – обо всех своих трудовых буднях. Чтобы он рассказывал, а народ из зала пытал бы его про подробности. И чтобы работали все радиостанции Советского Союза. А как же иначе – ведь не предпрофкома свинофермы выбираем – президента всея Руси.

Что бы из всего этого вышло? А вышел бы из всей этой бани совершенно другой президент. Который и не гнулся бы перед партноменклатурой, и в Чечню не полез бы, и на второй срок – тоже. Просто по состоянию здоровья.    

Тоже самое произошло бы и хвати у нас ума потребовать такого же покаяния у Попова с Собчаком. Совсем иными в этом случае оказались бы судьбы у Москвы и Ленинграда. Может даже, Ленинград бы и Петербургом не стал. Но сами согласитесь, что интеллигентый Ленинград лучше, чем бандитский Петербург.

Что это значит по отношению к сегодняшнему моменту? То, что Касьянова, Навального, Явлинского, того же Ходорковского и любого, кто претендует на роль лидера оппозиции, нужно заставлять мыться. Чистых у нас нет и быть не может. Их нигде нет. Но есть те, кто моются и те, кто мыться не хотят. По тем или иным соображениям. Кто-то надеется, что идущего от него запаха на фоне амбре нашей выгребной ямы никто не почувствует, а кто-то полагает, что его выберут как наименее вонючего. Не выберут. Хотя бы потому, что более вонючие выборы давно отменили.

Требование покаяния – это не прекраснодушие, не идеализм и не романтизм диванного мечтателя. Это чистейший прагматизм. Нам нужен не союз безгрешных. Нам нужен союз кающихся. Потому что единственное знамя, под которым мы можем победить – это знамя добра, знамя всего хорошего против всего плохого. А, чтобы идти в бой под этим знаменем, нужно прежде всего разобраться с добром и злом в себе самом.

И никакой терпимости здесь быть не может. Терпимость в том, чтобы "забывать" грехи расакаянные. А не в том, чтобы считать нераскаянные добродетелями. Или хотя бы просто закрывать на них глаза.