Религия в жизни Владимира Высоцкого

Владимир Высоцкий, храня в себе генотип многих поколений предков-христиан, прекрасно понимал, что есть мир духовный. И Бога он, несомненно, признавал. Вместе с тем, будучи человеком нецерковным и страстным, отличаясь максимализмом в отношении к жизни, ощущая трагедию жизни и смерти, он мучился и страдал от разрывавших его вековечных проблем, которые безуспешно пытался решить сам, без опоры на христианские законы духовной жизни. Страшная соцсистема скрыла от него, как и от миллионов других его соотечественников, выстраданную тысячелетней историей православной России правду о Боге. В потаенных глубинах его сердца, как и у большинства из нас, были перемешаны свет и тьма. Личные грехи то и дело омрачали настроение поэту, внушали мысль о том, что бесполезно уже что-то исправлять в этой жизни, что Бог никому ничего не простит и неминуемо отправит грешника в ад на вечные муки.

Конечно, автор данных строк не влезал в душу поэта и не препарировал ее, но законы развития греха в человеке – одни и те же, и они хорошо известны каждому православному.

Владимир Высоцкий в роли Гамлета

Именно по этой причине я и говорю с большой степенью уверенности, что горькие переживания Высоцкого по поводу своих падений, несомненно, имели место. Наверняка он и неложно каялся в сердце своем, и тайно проливал слезы как из-за собственных ошибок, так и из-за нанесенных ему обид.«Я видел, наши игры с каждым днем// Все больше походили на бесчинства. // В протоках чистых по ночам тайком // Я отмывался от дневного свинства…» («Мой Гамлет»). Просто он был сильный человек и на публику свои страдания не выносил.

Вместе с этим поэт совершенно не выносил чужой боли – от нее он мучился и метался. Вид больного человека и тем более его кончины неизменно вызывали у него чувство глубочайшего потрясения. Прикровенно за этим, несомненно, стояли тревожное памятование им своей собственной неизбежной смерти и неготовность примириться с ней, признать неотвратимость земного конца.

Бог христиан есть Любовь. Однако жизненные суровые реалии, живая память о войне и крови, о страданиях и массовой гибели людей, наконец, впечатления от казни того же Пугачева, переживаемые на сцене всякий раз заново, мешали Высоцкому адекватно воспринять эту высшую реалию. Он живо воспринял Его карающее начало. Может быть, он путал Бога с людьми, которые зачастую ригористически и строго говорят от Его имени, но сами отнюдь не живут по Его заповедям? Так бывает. И в результате у поэта, возможно, возникла мысль о том, что рая ему уже не видать, ибо Бог «не простит» ему его грехов. От этого ощущения в сердце у человека, как правило, образуется обида и горечь, граничащие с отчаянием. Как же так, я мучаюсь, мне так плохо, столько искушений вокруг, сколько зла – как же в одиночку бороться со всем этим? Но я пытаюсь что-то делать и на этом пути падаю, ошибаюсь, грешу. А ведь никто мне при этом не помогает, никто ничего не объясняет, и суть вещей остается для меня сокрытой и нередко враждебной. Все это так ранит…

В мире – сплошная жестокость и невиданная концентрация страданий, о чем Высоцкий в одной из баллад пел с саркастической болью:

Не верь, старик, что мы за все в ответе,
Что где-то дети гибнут – те, не эти!
Чуть-чуть задуматься – хоть вниз с обрыва…
А жить-то надо, надо жить «красиво»!

(«Бегство мистера Мак-Кинли»)

Алкоголь и особенно наркотик, от которого в конце жизни страдал Высоцкий, расширяют сознание, человек как бы входит в другие измерения и, вернувшись оттуда на «серую» землю, мучительно ощущает, что ему на ней тесно и пусто. Это также множит тоску и печаль. Причем и «проклятая», и наркопрепараты полностью закрывают от человека пространство Бога, оставляя пути лишь в «черные дыры», на ристалище бесов, которые оказывают на своего гостя такой мозговой и душевный штурм, что человек после этого уже не принадлежит сам себе, его сознание ломается, трансформируется и перестает воспринимать всякое излучение Божественной благодати (в конце жизни Высоцкого не раз посещал видимый только одному ему собеседник и досаждал поэту. О его появлениях говорил сам Высоцкий, с присущим ему юмором называя своего непрошеного гостя «чудаком», «экземплярчиком» и заявляя, что тот «порет ахинею». А какую ахинею мог нести бес? С теми, кто находится в наркотическом или алкогольном плену, у темного мира только один разговор – покончи жизнь самоубийством, выпрыгни из окна, перережь себе вены и т.д… Однако Всеблагий Господь не попустил страшному визитеру торжествовать – Высоцкий умер тяжелой, но своей смертью, хотя и безжалостно укоротил себе жизнь поистине варварским отношением к своему здоровью. «Гробил» себя, чтобы больше продержаться на сцене перед аудиторией и принести ей радость. Вот такой печальный парадокс).

Вместе с тем Высоцкий был могучей личностью. После всех падений духовное сознание всегда милостью Божией возвращалось к нему. Но с каждым шагом не туда отношение к Богу у него тотчас делалось неким отчужденным и настороженным.

«Не простит», «все кончено», «будущее – беспросветно, впереди – вечные мучения»… Эти и другие мысли создавали в поэте некую духовную замкнутость, внутренний пульсирующий надрыв, чувство безысходности и богооставленности. И вместе с тем таинственно-сладостное балансирование на краю бездны, испытание долготерпения Божия отнюдь не было чуждо поэту.

«Чую с гибельным восторгом – пропадаю, пропадаю…»
(«Кони привередливые»)

И – там же:

Мы успели, в гости к Богу
не бывает опозданий,
Так что ж там ангелы поюттакими злыми голосами?..
Или это колокольчик
весь зашелся от рыданий?..
Или я кричу коням,
чтоб не несли так быстро сани?..

(Там же)

Голоса демонов (ибо только они – злы) Высоцкий «путает» с ангельскими неслучайно: в настроении песни – фатальность, безнадежность, отчаяние и горькое торжество субъективной уверенности в отсутствии милости у Бога. Чувствуется и некая сладостная гордость-истома, ошибочно принимаемая поэтом за человеческое достоинство, попытка разговаривать с Богом на равных и одновременно – вынужденное, недобровольное смирение.

Тут нет радости от грядущей встречи со Всевышним. Причина – сознание собственной греховности, понимание того, что все-таки не в гости мы идем на Небо, а для отчета во всех делах своих. Однако интуитивно ощущается и обида поэта за то, что никто его жутких страданий не видит, что все только осуждают и равнодушно отворачиваются. Все одинаково – как в раю, так и в земной юдоли…

И Бога никто не видел, и в мире правит зло, и жизнь угасает, и наступает царство смерти с мириадами теней, бесцельно бродящими по Шеолу…

Господи, какое же счастье, что это не так и что Бог христиан есть Бог любви!.. И что впереди – жизнь, по сравнению с которой наше земное странствование – лишь слабый отблеск яркого дня, мутное зеркало с неясным отражением. «Не видело око, не слышало ухо и не всходило то на сердце человека, что приготовил Бог любящим Его». Так сказано в Писании. Так что проблема здесь – в одном. Надо уметь и хотеть любить Бога и ближнего… Вот тогда и будет желанное бессмертие и полнота жизни. Когда поэт 25 июля 1980 года отошел ко Господу, он, смею полагать, полностью смог сам убедиться в этом – с третьего по девятый день после смерти, когда, по свидетельству Церкви, душа человеческая возносится к Творцу для поклонения Ему, и ей показываются дивные и светлые красоты рая…

Между тем в песне «О погибшем летчике» Владимир Высоцкий пишет о герое, который был сбит в бою и после этого взлетел в рай.

И что же? Опять все та же нерадостная картина:

Встретил летчика сухо
Райский аэродром,
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нем…

Рай здесь – сухой, неприветливый. Этот образ – тоже явная проекция беспросветного окружающего мира на небо. Все – одно: «Зря пугают тем светом, // Тут с дубьем, // Там – с кнутом. // Врежут там – я на этом, // Врежут здесь – я на том…» («Был побег на рывок»). То же и в «Песне о воздушном бое». После того как два друга-летчика, сбитые немецкими «мессерами», попадают в рай, они слышал обращенные к ним слова Архангела: «В раю будет туго». В ответ летчики просят у Бога разрешения записаться в ангельский полк. И тут же: «А если у вас истребителей много, // Пусть впишут в хранители нас…». Это – знакомые отголоски переживаний Высоцкого, которому кажется порой, что Бог прежде всего – Карающий Мститель и будет наказывать грешников, дабы уничтожить неверный род людской. Чего-чего, мол, а истребителей в горнем мире предостаточно, знаем… И в качестве щита – не покаяние, а гордость в камуфляже «человеческого достоинства», ярко выраженная в нежелании «ползать на брюхе» перед кем бы то ни было.

Теперь о песне «Райские яблоки». В этом мрачном произведении рай вообще превращается в зону, над которой «Распятый висел» и где все вернулось на круги своя. Перед воротами рая – измученный этап на коленях, вокруг – колючая проволока, перед закрытыми воротами висит лагерная рельса (било).

В «дивных райских садах», где растет «прорва бессемечных яблок (они же «ледяные» и «мороженые»), сторожа стреляют без промаха в лоб всякому, кто пытается сорвать плод с древа. Ассоциация с яблоком, сорванным Евой, очевидна. Расплата – смерть. Где же любовь?..

Херувимы кружат,
Ангел окает с вышки –
занятно!
Да не взыщет Христос,–
Рву плоды ледяные с дерев.
Как я выстрелу рад –
Ускакал я на землю обратно,
Вот и яблок принес,
Их за пазухой телом согрев.

Прориси ада и полной богооставленности сквозят из описания рая.

И погнал я коней
Прочь от мест этих
Гиблых и зяблых…

Куда же? К любимой…

Вдоль обрыва с кнутом,
По-над пропастью
Пазуху яблок
Я тебе привезу –
Ты меня
и из рая ждала.

Поэт тем не менее коснулся здесь истины – она в любви. Именно любовь бессмертна. Она, по словам апостола Петра, «долготерпит, милосердствует (…), не завидует (…), не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, на все надеется, все переносит». Единственное «но»: эта любовь в песне у Высоцкого полностью воплощена в женщине, в человеке. Богу там места нет, потому что тот бог, которого описывает Высоцкий, не имеет никакого отношения к христианству. Ибо в этом боге нет любви к своему высочайшему творению – к человеку.

Чудесным спасением поэту видится только возвращение на прежнюю землю, туда, где его любят и ждут… И там – вновь ожить и познать человеческое счастье взаимной ласки… Однако жизнь на земле дается только один раз.

Но от нее, от этой искорки, загоревшейся и погасшей в момент времени, зависит все твое грядущее бессмертие. Мужественно соблюдай светлые Христовы заповеди в мире земного зла, борись за святость сердца – и ты познаешь Бога, который любит и тебя, и твою любимую совершенной и ни с чем не сравнимой любовью. И в этой полноте божественной любви ты найдешь величайшее успокоение, безмятежный мир, неизбывную радость и несказанное счастье, и всем там будет привольно – и тебе, и любимой, и твоим близким и родным людям. Только верь и изо всех сил живи по вере твоей…

Вот что говорит Бог, в котором нет ни лукавства, ни равнодушия, ни тем более злобы. Он тихо ждет нас – и хочет, чтобы рано или поздно мы обязательно пришли к Нему.

«Что за дом притих…» – еще одна песня, где затронута религия.

Герой песни, путник, заходит в некий дом, где хочет отдохнуть и набраться сил после того, как ему удалось спастись от преследовавших его волков («Во хмелю слегка лесом правил я…»). Однако в доме – бедлам, кто-то стонет песню, кто-то, вороватый и придурочный, показывает ему из-под скатерти нож.

На поверку дом оказывается притоном, чумным бараком, местом погибели. «Свет лампад погас, // Воздух вылился, // Али жить у вас разучилися?! // Двери настежь у вас, // А душа взаперти.// Кто хозяином здесь? // Напоил бы вином!// А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути // И людей позабыл, // Мы всегда так живем».

Отвечающий продолжает перечень темных дел обитателей дома:

Брагу кушаем, век на щавеле,
Скисли душами, опрыщавели,
Да еще вином много тешились,
Разоряли дом, дрались, вешались!

«Испокону мы, – подытоживает собеседник герою песни, – в зле да в шепоте //Под иконами в черной копоти!» Судя по всему, это Россия.

И советская, и дореволюционная. Она – такая. Дом у оврага, погруженный во мрак. Образа в ней – «перекошены» (в том смысле, что висят косо), на них – черная копоть… Все безрадостно. И герой хочет уехать в тот край, «где светло от лампад, // Где поют, а не стонут, // Где пол не покат».

В песне отразились и тяжкое время семидесятых (советская рутина, духовный беспросвет, безбожие, скрытность, пьянство, всеобщий идеологический обман, плохо маскируемая жестокость режима), и собственные душевные муки великого поэта. А может, все тот же беглый каторжник Хлопуша в его душе обличал действительность и страстно искал выхода из ее цепких оков…

Для фильма «Бегство мистера Мак-Кинли» (1975) Владимир Высоцкий написал несколько замечательных баллад. За отдаленный образец он взял западные рок-баллады, но силой своего таланта преодолел их ограниченность (слова там не важны, главное в балладах такого рода – ритм, а содержание – довесок к грохоту ударных инструментов). У Высоцкого получились баллады-притчи, глубокие, верные, тонкие, точные. Написал он их от имени западного человека, с его прагматическим и атеистическим менталитетом.

От этого в «Балладе о маленьком человеке» – налет скепсиса к Богу и религии.

Погода славная,
А это – главное.
И мне на ум пришла
Идейка презабавная,
Но не о Господе
И не о космосе –
Все эти новости уже
Обрыдли до смерти.
Сказку, миф, фантасмагорию
Пропою вам с хором ли, один ли.
Слушайте забавную историю
Некоего мистера Мак-Кинли.
Не супермена, не ковбоя,
не хавбека,
А просто маленького,
просто человека.

Упомянутое здесь чувство «обрыдлости» нельзя приписывать самому автору, хотя наверняка он как актер входил в дух и плоть «маленького человека» и глядел на мир его глазами. И все-таки это – художественный образ, отображающий современного европейца, вконец изверившегося и замкнувшегося на мертвящем душу меркантилизме.

Что касается его песни «Цыганочка» с ее «знаменитыми» строчками:

В церкви – смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет – и в церкви все не так,
Все не так, как надо,

– то здесь в принципе проблема несколько иная. В Театре на Таганке тогда шел спектакль «Пугачёв», посвященный страшному русскому бунту, где Высоцкому Ю.П. Любимовым была предложена роль уральского каторжника Хлопуши. Поэт поначалу обиделся – он хотел играть Пугачева, который достался Николаю Губенко и был блестяще им сыгран. Но дело – не в этом. Высоцкий проникся драматической судьбой Пугачёва и, судя по всему, испытал к нему как к бунтарю симпатии. Из-за сильной и волевой личности, из-за неприятия «царской неправды», из-за стремления познать волю и бороться за правду. В монологе Хлопуши Высоцкий в заключительных словах «Проведите, проведите меня к нему, // Я хочу видеть этого человека!!!..» выражает явный восторг личностью бунтовщика. Что делать – неприятие советского строя спонтанно сближало Высоцкого с Пугачевым, который так же, как и поэт, на дух не принимал существующую власть.

Из истории пугачевского бунта мы знаем, что пойманного Пугачёва везли в Москву в клетке, как зверя, а сопровождал его в качестве высокого стража не кто иной, как великий полководец и народный любимец, глубоко верующий человек Александр Васильевич Суворов. Тот факт, что христианин Суворов вез на страшную и мучительную казнь другого яркого и самобытного русского человека (донского казака, бывшего подъесаула, участника суворовских походов), потряс Высоцкого. Он воспринял это как трагедию. И последнюю каплю в нее добавило Высоцкому то, что Церковь поддержала казнь Пугачёва и встала на сторону государства. В общем, что царизм, что советская власть для Высоцкого здесь эмоционально уравнялись. И не бралось должным образом во внимание то, что Пугачёв был убийцей: «Там какой-то пройдоха, мошенник и вор // Вздумал вздыбить Россию ордой грабителей. // И дворянские головы сечет топор, // Как березовые купола в лесной обители» (С. Есенин, поэма «Пугачёв»). Под обаяние бунтарства подпал тогда и Василий Шукшин в своей книге о Степане Разине «Я пришел дать вам волю»…

Итак, узнав, что духовенство благословило казнь Пугачёва, Владимир Высоцкий пишет в «Цыганочке» соответствующие горькие для него строки. Все просто. Церковь поддержала убийство, да еще в виде четвертования и отрубления головы с последующим посажением ее на кол («По прочтении манифеста духовник сказал им /Пугачёву и его сподвижнику Перфильеву на Лобном месте. – Прим. авт./ несколько слов, благословил их и пошел с эшафота» – А.С. Пушкин, «История Пугачёва»). А как же быть с заповедью «не убий»? Нет, все не так, как надо…

Однако в жизни бывают ситуации, когда именно эта заповедь нарушается во избежание еще большего зла. Если жестко не пресечь насилие и бунт, прольются новые реки крови. Но, конечно, убийство человеком человека в любом случае нарушает прерогативу Бога (Бог дал, Бог и взял). И все же нельзя забывать, что мы живем в несовершенном человеческом обществе. Не будет суда и прокуратуры, не будет тюрем – все потонет в стихии насилия и анархии. Человеку свойственно легче легкого забывать Бога…

Конечно, не нужно было так петь… Но не слишком ли мы требовательны к невоцерковленому человеку? «Кто без греха, пусть первым бросит камень». Так что не будем осуждать, помня, что «несть человек, иже жив будет и не согрешит». Сказать «Не греши!» стоит прежде всего себе самим. Поверьте, будет гораздо больше пользы.