Гаранты и гарантии

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой…

В свое время эти строки написал Иоганн Вольфганг Гёте в поэме “Фауст”. Их учили в школе, они же задавали и тему школьного сочинения. Я его тогда с грехом пополам написал. Что-то о боях за освобождение рабочего класса. О переносном смысле этих “боев” и т.д. Не помню, знал ли я уже тогда некогда знаменитые стихи Бориса Корнилова:

Но мы еще пройдем до Ганга,
Но мы еще умрем в боях,
Чтоб от Японии до Англии
Сияла Родина моя…

Если знал, то они, безусловно, должны были присутствовать в этом сочинении. Они завораживают меня и по сей день своей ритмикой, заряжающей душу киплинговской энергией, и напоминают о том, что “слово – полководец человечьей силы”. Думаю, для 16 лет это все же простительно. Но и в 16 лет я хорошо понимал, что Иоганн Вольфганович имел в виду все-таки что-то совсем другое и унес с собой в могилу тайну боев, которые должен ежедневно выигрывать человек, “достойный жизни и свободы”. Но что же именно он имел в виду, какую философскую загадку унес на ту сторону реки забвения? Этот вопрос оставался без ответа много лет, время от времени всплывая в памяти и беспокоя ум мучением непонимания.

Для понимания понадобилось, чтобы в жизни моей однажды случилось так, что два месяца я провел на больничной койке. Был тяжелый перелом, была операция, были процедуры, и тем не менее из удушливой тесноты больничной палаты я вышел на улицу с палкой в руке. Мороз и пронизывающий ветер, ледяная крупа и лед под ногами. Палка в руке и почти не гнущаяся нога приводят в отчаяние. Я никогда не предполагал, что это так трудно — просто идти по тротуару! А сесть в трамвай с кирпичной ногой — как?? Конечно, в палате жизнь затхлая, — одни разговоры чего стоят, — но там безопасно, устойчиво, и не имеет значения, сгибается ли нога... И, знаете, мне захотелось туда вернуться. Вот тогда-то я и понял, что имел в виду Гете в своих стихах. Он не имел в виду ничего особенного — просто жизнь в конкурентных условиях.

Святослав Федоров как-то рассказал по телевидению, что слепые, которым он предлагал вернуть зрение ("всей работы на пятнадцать минут!") часто отказываются от операции. Они адаптированы к слепоте и маленькой пенсии, у них есть льготы и привилегии, а если что-то не так, то уже по своему социальному положению они чувствуют себя вправе искать виноватых и нещадно клеймить их жгучими словами. И требовать, требовать, требовать...

Из этого мирка пусть нищенской, но гарантированной обеспеченности, безусловной собственной правоты и безответственности очень трудно возвращаться в зону риска и неустойчивости, настолько трудно, что многие скорее соглашаются остаться калеками, чем каждый день отвечать на вызов судьбы. Вспомните Чехова: "Ваше превосходительство, хотели бы Вы снова быть молодым?" "Нет, ибо тогда я не имел бы сего высокого чина". Антуан де Сент-Экзюпери сказал об этом в высшей степени афористично: "Дашь человеку хлеб, а он перестает творить". И из всех гарантий самые плохие – уравнительные.

В 50-е годы советские подростки занимали одно из первых мест в мире по интеллектуальному уровню. За тридцать-сорок лет их место сместилось куда-то в четвертый-пятый десяток. Почему? Разумеется, здесь действовало несколько факторов, но мы рассмотрим лишь один, зато важнейший — выданную государством гарантию среднего образования.

Принципиальная возможность получить образование любого уровня и занять любое место в иерархии образованных людей существовала всегда и везде. Сын архангельского помора стал русским академиком, хотя и не мог "получить аттестат зрелости", а английский парень, мывший пробирки у профессора Дэви, стал Майклом Фарадеем. Но реализация своих потенций потребовала и от того и от другого участия в конкурентной борьбе, ежедневного подтверждения своего права на занимаемое место. Каковы механизмы оценки и отбора претендентов на эти места?

Если уж речь зашла об образовании, то замер знаний до некоторых пор осуществлялся учителем путем сравнения предъявленных учеником знаний с эталонными образцами, существовавшими в мозгу учителя. Когда число претендентов "на пятерку" начинало превышать "число пятерочных мест", учитель менял набор эталонов, повышая планку. Это происходящее время от времени повышение планки представляло собой "неуклонный прогресс".

Но вот включается гарантия образования. Как ее технически реализовать? Ведь знание — не пятак, из кармана в карман его не переложишь. Это не то, что человеку можно дать, а то, что лишь сам он может взять,.. если сумеет. Естественная роль учителя подобна роли катализатора в химической реакции: он ее стимулирует, не участвуя в ней. Если же мы хотим гарантировать образование, то фактически должны запретить учителю ставить двойки. Тогда процедура замера знаний радикально меняется. Оставаясь объективными, оценки теряют абсолютный, внешний характер. Процедура оценивания становится "внутренней": учитель определяет самых "плохих" и самых "хороших". Самым "плохим" он ставит "тройки", а самым "хорошим" — "пятерки".

Формирующее влияние внешней среды резко падает. Меняются мотивы и цели обучения, меняется представление о результате, которого следует достичь... Теперь нет высоких внешних образцов, достигая которых, честолюбие все равно не чувствует себя удовлетворенным, потому что подозревает о существовании образцов еще более высоких. Теперь оно удовлетворяется, превзойдя соседа по парте, — задача, в подавляющем большинстве случаев не представляющая почти никакого труда. Мерки, с которыми человек подходит к себе, невероятно уменьшаются, но благодаря этому сам себе он кажется больше и значительнее. Вместо прогресса личности мы имеем ее деградацию при одновременном росте уровня притязаний, стимулируемом завышенными оценками. Вместо совместного "восхождения на вершину" (впереди — наиболее яркие индивидуумы, за которыми подтягиваются остальные) мы имеем коллективное оползание серой массы к подножию "горы".

Образование — всего лишь понятный пример, проясняющий суть дела. В действительности нам ставят оценки не только учителя. Нам ставят оценки, назначая зарплату, повышая и понижая в должности, награждая премиями, присваивая ученые степени и звания, т.е. всякий раз, когда идет речь о "воздаянии по заслугам".

В жизни есть множество сфер, связанных с естественным неравенством людей в их потенциальных возможностях, которые не реализуются сами по себе, но требуют для своей реализации неустанного труда по их тренировке и развитию. Это неравенство имеет объективный характер, и попытки сгладить его путем выдачи формальных гарантий порождают в новых поколениях распространение самодовольного иждивенчества, разъедающего и развращающего общество и ведущего к ликвидации его творческого потенциала.

Может показаться, что приведенные рассуждения не годятся для вещных благ, которые, в отличие от знаний, человеку можно "дать". Но это не более, чем иллюзия, потому что и вещи делают люди, а не инопланетяне. И здесь невозможно гарантировать "всем все", ибо тогда не остается места для гаранта, делающего своими независимыми ресурсами гарантию действенной. Взаимоотношения между гарантом и теми, кому гарантия выдается, требуют исключительно четкого разграничения и осознания ролей, а любые попытки возложить роль гаранта на "общество в целом" есть лукавство, размывающее лицо гаранта и приводящее общество к катастрофе тем быстрее и вернее, чем больше объем гарантий и чем шире круг лиц, которым они предоставляются.

В обществе, что-то гарантирующем части своих членов, обязательно должны быть люди, действующие вне гарантий, в зоне свободы, риска и ответственности, и это их творчеством создаются ресурсы, составляющие материальную базу гарантий.

Столь привлекательный на первый взгляд и часто декларируемый принцип равенства немедленно вступает в противоречие с естественным неравенством, проистекающим уже из различий в качестве генетического материала, наследуемого от родителей. Даже в первобытном собирательском раю эти различия порождали неравенство в доступе к "равнодоступным благам": высокорослому здоровяку "райские плоды" доставались легче, чем хромому карлику. От рождения люди равны в потребностях, но не в возможностях их удовлетворения, и это неравенство автоматически порождает имущественное расслоение даже в самых примитивных обществах.

Понятно, что равенство в доступе к благам не может быть реализовано естественным путем. Поэтому абсолютно все рафинировано социалистические модели предполагают насилие одних людей над другими. Разница между ними лишь в более или менее искусном сокрытии этого обстоятельства: от откровенно рабовладельческой утопии — "идеального государства" Платона — до более поздних моделей планово-распределительной экономики, названных Хайеком дорогой к рабству. Социалистические модели всегда содержат внутреннее логическое противоречие.

И все же надо признать — на стороне социализма великий нравственный идеал, отказ от которого равносилен духовному самоубийству человечества — факт, который был вынужден признать даже такой убежденный антикоммунист, как Збигнев Бжезинский.

Хотя задача сделать одинаково благоденствующими всех внутренне противоречива, это не значит, что она вообще никак не решается. Опыт создания технических устройств показывает, что люди вообще склонны ставить перед собой цели, внутренне противоречивые, в идеале недостижимые, и, возможно, именно поэтому в природе не реализовавшиеся. И только человек оказывается в состоянии их реализовать, находя удовлетворительный компромисс противоречий. Внутренняя противоречивость является общим свойством человеческих целей, пути творчества то здесь, то там ограничиваются ими, и эти ограничения действуют независимо от того, осознаем мы их природу или нет.

"Общественное благо" есть человеческая внутренне противоречивая цель, и если мы склонны требовать от общественного и экономического устройства, чтобы оно генерировало некоторую совокупность благ, то мы должны проявлять в этих требованиях разумную умеренность. Лишь при этом условии возможно "создать" это устройство таким, чтобы оно было способно выполнять возложенную на него задачу.