Долларизация: покупай и властвуй

Все новые и новые попытки построения государств не срабатывают, и причина - не в недостатке усердия. Страны Европы и Америки, выступающие под именем "международного сообщества", осуществили огромные вливания экспертных знаний, денег и войск в Афганистан, Демократическую Республику Конго и Судан - если называть только наиболее крупные и сложные из стран. Но чем больше прилагается усилий, тем больше проблем в этих странах возникает. Неясно, как дополнительный американский контингент в 30 000 человек или специальные антикоррупционные суды смогут достичь результата в Афганистане, где в последние семь лет проваливались все начинания. В Конго и Судане миротворческие миссии и выборы, провозглашенные единственным шансом для этих стран выйти из затянувшегося кризиса, в настоящее время лишь усугубляют всеобщую криминализацию.

Международные "создатели государств" (state-builders) начинают с общего плана, показывающего, как должна выглядеть современная страна и как она должна управляться. Афганистану, в таком случае, нужно стать чем-то вроде Австрии, а Судану - чем-то вроде Швеции. Многие граждане этих стран согласны с такими перспективами, и если им предоставляется возможность, они уезжают в развитые страны. Экономисты и политологи, выступающие в качестве советников международных иституций, утверждают, что ни одна страна не должна следовать своим собственным правилам, а защитники прав человека настаивают на том, что нельзя предлагать отдельным странам второсортные решения просто потому, что они бедны и разорены войнами. Достаточно часто получается так, что какая-то бригада международных гражданских специалистов снимается в момент завершения контракта с места своей дислокации, например в Косово, чтобы отправиться в Восточный Тимор или Либерию, принося с собой собственные принципы работы и применяя везде одни и те же формулы построения государств.

Строители государств ничего не знают о местных принципах политики, и само это незнание наносит ущерб странам, из которых они уезжают после завершения собственных контрактов. Тем, кто живет в резиденциях ООН или за стенами посольств, легко высмеивать такие вещи как кровное родство или сети патронажа, называя их "трайбализмом" или "коррупцией". Но как показывают усилия Хамида Карзая, без этих проверенных механизмов ни один правитель не смог бы руководить такой турбулентной страной, как Афганистан. Реальная политика в таких странах, как Афганистан, Конго и Судан, осуществляется по примеру деревенской или даже семейной политики, то есть на основе личного доверия, лояльности и вознаграждения. Одни и те же принципы и практики обнаруживаются на всех уровнях: у сообразительного деревенского старейшины есть все те навыки, которые требуются для главы государства, а журналист провинциальной газеты по информированности может поспорить с профессором политологии. Западные политики называют такие страны "хрупкими государствами" (fragile states). Их формальные государственные структуры недостаточно сильны для разрешения политических споров или для управления национальными бюджетами, что ослабляет позиции таких государств как контрагентов в переговорах с западными правительствами и международными институциями. Всемирный банк определяет "хрупкое государство" как такое государство, которое не может эффективно распорядиться международной помощью. В некоторых случаях социальная ткань таких государств была разрушена гражданской войной, создавшей то, что мы могли бы назвать "хрупкими обществами". Зачастую же именно прочность социальной ткани позволила стране противостоять международным вторжениям и колониальной оккупации, сохранив свой социальный порядок нетронутым; сегодня же именно эта прочная социальная ткань определяет неспособность государственных институтов эффективно управлять страной.

Патронаж - это круговая система реальной политики, а в современную эпоху ее основой выступает обладание символами суверенитета, которое позволяет правителю управлять фондами международной помощи или доходами от минеральных ресурсов. Патронаж может быть неэффективным и коррумпированным, может способствовать политическому и экономическому кризису, даже войне, однако, в то же время, патрон-клиентская система может функционировать в качестве средства поддержания доверия и безопасности. Там, где формальные государственные институты не обеспечивают стабильность и нормальные государственные услуги, механизмы патронажа могут распределять ресурсы, причем иногда такое распределение признается вполне справедливым. Ни один афганец, конголезец или суданец не готов расстаться с ныне существующими системами патронажа ради неопределенных обещаний, связанных с формальными правовыми институтами.

Правила политического рынка: Покупай оптом и в розницу

Как Омару аль-Баширу удалось сохранять власть в Судане в течение 20 лет, несмотря на гражданские войны, экономический кризис и остракизм со стороны международного сообщества? В отличие от большинства военных офицеров, которым удалось устроить переворот, он является не столько диктатором, сколько председателем правления весьма активного комитета, состоящего из исламистских идеологов, партийных боссов и глав служб безопасности, причем каждый из них имеет свое собственное поместье и свои собственные финансовые средства. Это правление, осуществляется за счет политических интриг, а не личной харизмы, поэтому важно понять, как ему это удалось. Некоторые знакомые Башира рассказывали мне, что он и сам в недоумении.

Деятельность таких организаций, как "Human Rights Watch" и "Save Darfur Coalition", привела в Судане к смешанным результатам. Они смогли собрать весьма много информации, и им удалось спровоцировать международный интерес к проблеме, однако их стремление поскорее всех отправить под суд означает, что почти никто из них не утруждает себя изучением политических навыков суданских правителей. На Дарфурских мирных переговорах мне посчастливилось наблюдать с близкого расстояния за главой суданской делегации, доктором Мажзубом аль-Халифой. Он поражает своей толстокожестью - кажется, что он может снести любое из оскорблений, которые обрушились на него. Также он весьма сноровист в том, что на местном языке получило название "политики джеллабы" (Jellaba politics), названной так по имени прибрежных торговцев, которые исторически доминировали в бизнесе на границах Судана и за его пределами. Мы могли бы назвать такую политику "политикой скупки оптом и в розницу" или же, если более точно, "розничной политикой патронажа". Она состоит в способности оценить - в денежных единицах - стоимость лояльности того или иного индивида и сделать ему соответствующее предложение (весьма, кстати, зависящее от пола данного индивида); также она предполагает мониторинг рынка, чтобы знать, с какой вероятностью такая цена упадет или поднимется в будущем.

Дарфурские повстанцы жаловались на "политику джеллабы" Мажзуба, но они и сами были активными участниками политического рынка. В последние дни мирных переговоров в апреле и мае 2006 года, когда продолжались согласования относительно текста Дарфурского мирного соглашения, шли также и неформальные, но более важные торги, касающиеся цены сделки. Ключевая проблема, определявшая то, подпишет ли этот документ лидер "Освободительной армии Судана" Абдель Вахид аль-Нур, не была упомянута ни на одной из 87 страниц подробного описания условий договора. Но именно здесь, на неформальных переговорах, речь шла о сумме компенсационного фонда, который должен оказаться под личным контролем аль-Нура (то есть стать средством для построения его личной патронажной сети). Ему было предложено тридцать миллионов долларов, однако он требовал минимум сто. Также он хотел получить личное вознаграждение в размере трех миллионов долларов за сам факт подписи. Переговоры по поводу текста договора шли в обычном формальном режиме, на английском языке; торги по поводу цены шли за закрытыми дверями и на арабском. Полтора года спустя прошли переговоры между лидером одного из крупнейших арабских милицейских формирований в Дарфуре и суданским правительством. Эти переговоры не были ничем осложнены, поскольку на них не было международных посредников, следовательно, не было и нужды притворяться, будто они касались чего-то кроме собственно цены сделки. Согласившись на предложение, Мохамед Хамдан Хамити в комментарии заявил, что, по его ожиданиям, Хартум обеспечит 40% обговоренной суммы, и что этого хватит на 18 месяцев. Представления о Дарфуре как политическом рынке, аукционе лояльностей не вызвало никакого недовольства: у суданцев нет абсолютно никаких проблем с этой базарной политикой.

Правила политического рынка: Умей ждать

Другой важный термин местного политического языка - "tajil", "задержка", "отсрочка", которая связана с особым навыком "таджильности" (tajility), то есть стратегической задержки или искусством промедления, которого нужно придерживаться, пока контрагент не устанет или просто не свалит. Это основной подход к формальным договорам, подписывать которые никто не хочет, поскольку условия рынка постоянно меняются. Сделки о деньгах и ресурсах можно заключить достаточно быстро, поскольку они носят временный характер, однако более постоянные соглашения вызывают беспокойство. Теперь, когда у каждого политика есть мобильный телефон, а у каждого полевого командира - спутниковый, торги по ценам, которые ранее могли длиться месяцы, теперь часто завершаются в течение нескольких часов.

В принципе, к числу средств, определяющих цену, на которой торги останавливаются, могут относиться электоральные голоса, преданность парламентариев, редакторские колонки в газетах, публичные петиции и протесты, забастовки и т.п.; также к ним иногда относятся сверхъестественные или духовные санкции. Во многих странах со слабыми государствами, например в Сенегале или Танзании, насилие может контролироваться сильными системами патронажа и не проявляться в обычной ситуации. Но в других странах оно становится самостоятельным инструментом торгов, причем тенденция заключается в том, что оно замещает все остальные методы. Оно может стать средством приобретения активов, утверждения мужской идентичности, управления границами групп или поддержания сплоченности группы. Также оно служит средством коммуникации с другой партией. Повстанцы используют направленное на строго определенные цели насилие против государства, чтобы их заметили и предложили хорошую цену за их лояльность. Также они могут решить захватить те или иные ресурсы, чтобы превратиться в более крупного игрока. Правительство использует насилие против повстанцев или их сообщества, чтобы ослабить их активы или сбить цену. Элиты напрямую не атакуют друг друга, проявляя некую цивилизованность. Часто они живут в одних и тех же городских кварталах, а собственно борьба происходит в отдаленных деревенских районах. Взаимное проявления насилия против их человеческих или материальных активов - всего лишь часть процесса торгов, хотя иногда та или иная сторона нарушает правила, и тогда возникает эпизод, обычно кратковременный, войны всех против всех, после которой криминально-политическое насилие низового уровня возобновляется.

Башир обязан своим политическим долголетием точному мониторингу суданского рынка, состоящему как из внутреннего круга его беспокойной клики, так и из неустойчивых, импульсивных провинциальных элит. Связано оно и с его готовностью гарантировать уплату именно достаточной в данных условиях суммы. Кажется, что он стремится сохранить свои позиции, но вопрос в том, способен ли на это Судан: возможно, Башир - это просто глава переходного периода, когда страна из суверенной территории превращается в географически фрагментированный рынок, на котором суверенитет окажется товаром, подлежащим бартерному обмену.

Политологи и политики любят модели, а политический рынок легко свести к одной из них. Но "рынок" здесь - это не просто метафора, поскольку цены можно отслеживать в соответствии с колебаниями спроса и предложения, а также выделять спекулятивные пузыри. Но политический рынок - подобно рынку, управляемому мафией и наркобаронами, - характеризуется некоторыми "неправильными" чертами, например возможностью того, что конкуренция подтолкнет цены вверх, а не опустит их. Представим страну, управляемую сделками между правителем и определенным числом провинциальных элит. Каждый представитель элиты контролирует некий актив - племя, милицию, группу повстанцев, коммерческую операцию или нечто в этом роде. Правитель контролирует большую часть ресурсов, поскольку пользуется суверенными рентами, в том числе международной помощью. Провинциальные элиты не могут сбросить правителями, а правитель не может устранить эти элиты.

Провинциальные элиты желают получить от правителя наибольшую цену за свою лояльность. Они стремятся захватить посты в правительстве, а также ресурсы, включая торговые лицензии, права местного налогообложения и просто наличные деньги. В тех системах, где насилие в обычном случае не является средством ведения торгов, провинциальные элиты могут использовать выборы, демонстрации, бойкоты и забастовки, чтобы заставить правителя сесть за стол переговоров. Он же хочет уплатить наименьшую цену за их лояльность и может угрожать отъемом ресурсов и исключением из политического рынка в целом. В одном из вариантов этой игры он может спонсировать конкурирующие элиты и даже выдать им лицензию на уничтожение тех, кто просит слишком высокую цену. В государствах, где насилие является приемлемым вариантом поведения, оно может использоваться как правителем, так и элитами. Главное, что требуется, - это назвать цену лояльности и действительно получить ее, а потом определить, сколько времени должно пройти, прежде чем можно будет снова начать переговоры по поводу этой цены. Остаются, конечно, и иные вопросы - касательно природы правителя (он может быть всего лишь компромиссом конкурирующих группировок) или же контроля над избирателями, которым располагают провинциальные элиты. Будем, однако, придерживаться того допущения, что правитель и провинциальные элиты относительно четко определены и стабильны.

Страны, удовлетворяющие этой модели, имеют три общие характеристики. Во-первых, как государства, они не имеют возможности справиться с политическим конфликтом в пределах своих территорий. В Африке Демократическая Республика Конго и Судан соответствуют модели по этому параметру, в отличие от Эфиопии; в Азии же этой модели соответствуют Афганистан и Пакистан, но не Иран. Во-вторых, такие страны достаточно велики, что позволяет политическим единицам, меньшим государства, обладать относительной автономией. Такие явления могут наблюдаться и в небольших государствах, однако территориальная близость и культурное родство способствуют многим формам политических торгов. Подобная теоретическая рамка не может быть применена к таким небольшим странам, как Бурунди, если только не внести в нее изменения, не говоря уже о Руанде. Здесь важно пространственное измерение: модель можно применить к Судану, ДРК, Афганистану, Чаду, Сомали, Нигерии - то есть ко всем странам с рассеянным населением.

Правила политического рынка: Имей свой собственный ресурс

В-третьих, хотя правителю, чтобы сохранить власть, требуется преданность ключевых провинциальных элит, он не может полагаться на их ресурсы - у него должны быть свои. Если повседневная тактическая задача правителя заключается в том, чтобы сдерживать цену, уплачиваемую за лояльность элит, стратегический вопрос в том, как поддерживать систему патронажа, которая была бы доступной по цене и одновременно стабильной. К счастью для правителя, он обладает суверенными рентами, в частности доходами, получаемыми от минеральных ресурсов и международной помощи. К несчастью для строителя государства, силы глобализации сделали патронаж менее доступным по цене, а политические рынки - более волатильными. Произошла инфляция цен на лояльность, поэтому нынешним правителям все сложнее платить по счетам. В добрые старые времена правитель мог удовлетворять запросы элит. Экономический обвал, однако, уменьшит не эти запросы, а его способность платить. Выходом для него может быть разграбление природных ресурсов (или выдача членам элиты соответствующих лицензий), нецелевое использование международной помощи, одалживание средств или же распродажа государственных активов по бросовым ценам представителям элиты. Другой вариант - уменьшение объема сети патронажа путем исключения некоторых из ее бенефициаров, даже если этот шаг порождает раздражение и конфликты. Третий вариант - выдача одной из провинциальных элит лицензии на разграбление активов соседней элиты - это самая дешевая форма контроля приграничных территорий, но она может вызвать неуправляемые этнические конфликты. Классическим примером как раз и является подавление восстания в Дарфуре.

Система патронажа может также столкнуться с кризисом в результате роста спроса. Если цена на лояльность повысилась в результате того, что на рынке появились новые покупатели - соседние государства, криминальные картели, международные агентства, - правитель может столкнуться с той же самой дилеммой. Устойчивые системы патронажа являются инклюзивными системами: либо в них постоянно включены все политические элиты, либо существует предсказуемая ротация, позволяющая тем, кто в данной момент в опале, искать средства для возвращения в существующую систему. Такие правители, как заирский Мобуту Сесе Секо - настоящий эксперт по системам патронажа, выстроили ротацию конкурирующих элит. Это достаточно дешевый способ поддержания системы, преимуществом которого является то, что он не позволяет представителям элит, которые в данный момент находятся в фаворе, строить свои собственные системы патронажа. В Африке "демократия" на местных языках обычно означает "справедливый дележ" или "каждый за столом", то есть за обеденным столом.

Основанные на избирательных округах демократические системы являются предпочтительной моделью, поскольку мотивом для выбора в них того или иного представителя является обеспечение того, что он или она сможет гарантировать данному округу получение определенных государственных ресурсов. Тогда как этому принципу противоречат те системы исполнительной власти, в которых "победитель получает все".

Правила политического рынка: Умножай и разделяй

Для поддержания устойчивой системы патронажа в хорошем состоянии требуется ограничивать использование насилие в ситуации торгов - что означает, что институты безопасности в государстве не должны становиться слишком мощными, поскольку в противном случае они могут пойти на государственный переворот. Поэтому стратегия сводится к тому, чтобы "умножать и разделять": надо выстроить ранжированную систему служб безопасности, в которой каждая имеет собственную сеть патронажа, ослабляя тем самым угрозу, которую представляют для правителя его собственные офицеры безопасности. В то же самое время, важно поддерживать ненасильственное исполнение правил: одним из наиболее недооцененных достижений Мобуту и его политических противников было то, что на протяжении почти 30 лет роль насилия в заирских политических торгах была сведена к минимуму.

Движение за освобождение в Африке внесло некогда свой вклад в гражданские войны и насильственные перевороты, однако они обычно ограничивались отдельными странами и получали разрешение либо за счет силы, либо в переговорах. Облик насильственных конфликтов в те времена был совсем иным, нежели сегодня. Вполне вероятно, что насилия и разрушения в Биафре, Анголе, Бурунди, Чаде, в эфиопской революции, партизанских войнах в Эритрее и Тыграе, сомалийских гражданских войнах 1988-1991 гг., в южном Судане в конце 1980-х и в начале 1990-х гг. было больше, чем сейчас. Но не было столь характерного для наших времен паттерна неуправляемого беззакония. Мы не сталкивались тогда с возникновением региональных, накладывающихся друг на друга, конфликтов, выстроенных по таким схемам, как "Либерия - Сьерра-Леоне - Гвинея", "Великие озера" или "Судан - Чад - Центрально-Африканская Республика".

Этот сдвиг в природе конфликта связан с монетизацией патронажа - с тем, что платежи наличными и особенно платежи в конвертируемых валютах становятся все более значительным компонентом патронажа. Это скорее общий тренд, а не универсальный (есть некоторые интересные исключения), и причины его формирования не так сложно понять. В результате экономической глобализации, роста неформальных и международных криминальных экономик и, главное, экономической глобализации конвертируемая валюта вытесняет все остальные валюты, монетарные и не-монетарные, за которые продается и покупается лояльность. Материальное вознаграждение стоит в центре любой системы патронажа, однако патронаж последнего поколения оказался не только "монетизирован", но и "долларизирован". Политические рынки, отныне не ограниченные какой-то одной страной, соединяются друг с другом вопреки всем границам и становятся одним глобальным рынком. Такие символические вознаграждения, как титулы и звания, ценятся все меньше - здесь царствует наличность.

Правители, испытывающие дефицит легитимности (по той причине, что они недавно захватили власть и потому стремятся к расширению числа своих сторонников, или же потому что их политический капитал уменьшился), тратят наличные. Правитель соседней страны, который желает арендовать лояльность заграничной элиты, также будет использовать наличные деньги. В Афганистане ЦРУ платит главарям военных группировок долларами. Наркокартели смещаются в Западную Африку, встречая здесь военизированных правителей, готовых одолжить толику своего суверенитета за соответствующую сумму денег. Когда многие смежные страны сталкиваются с одним и тем же феноменом, например в субсахарной Африке, возникает общий дерегулированный рынок. Он превращает более слабые государства в просителей более богатых соседей, причем сам суверенитет становится товаром. Например, само положение Центрально-Африканской Республики, находящейся на периферии политического рынка долины Нила (с центром в Хартуме), транс-сахарного рынка (с патроном в виде Ливии и Нджаменой как городом-посредником) и рынка бассейна Конго/Великих озер (с конкурирующими покупателями в Киншасе, Кигали и, в меньшей степени, в Кампале), делает ее подчиненным актором. Прежний президент ЦАР Анж-Феликс Патассе был, в действительности, младшим партнером конголезского повстанческого лидера Жана-Пьера Бемба, поскольку у Бемба было больше денег.

В любом рынке торги управляются потоками информации. До революции телекоммуникаций и, особенно, до возникновения системы спутниковых телефонов Thuraya, переговоры необходимо было проводить лицом к лицу - сначала с одним контрагентом, а потом с другим. Когда правители контролировали медиа, радиостанции и телефонную сеть, у них было два огромных преимущества. Правитель знал больше любого другого своего оппонента, и он знал, что как только сделка будет заключена, провинциальному лидеру будет сложно пойти куда-то еще и переиграть ее. Сегодня сделки могут заключаться и переигрываться круглые сутки - и даже в течение одного-единственного боестолкновения.

Целью международного вмешательства в слабые и хрупкие государства объявляется развитие, гуманитарная помощь, миротворчество и создание институтов. Но почти никогда эти интервенции не планируются и не выполняются с учетом политического рынка. Часто международные миротворцы и дипломаты игнорируют повсеместность и значение систем патронажа - они делают вид, что патронаж не существует, или же они признают его существование, но расценивают его либо в качестве отклонения, которым можно пренебречь, либо в качестве злоупотребления, которое вообще нельзя признавать. Некоторые политические программы направлены как раз на разрушение систем патронажа или на их замещение чем-то другим. Но в иных случаях, когда на кону стоят интересы крупных государств, международные игроки целенаправленно используют этот рынок. Во время холодной войны западные державы платили за лояльность таких лидеров, как Сиад Барр, Даниэль арап Мои, Джафар Нимейри и Мобуту Сесе Секо, не говоря уже о правительствах Пакистана, Таиланда и Южной Кореи или о повстанцах Афганистана и Лаоса. В 2001 году значительные суммы наличности были переданы афганским политическим брокерам, дабы купить их лояльность на то время, которое потребуется для разгрома Талибана.

Все формы международного вмешательства влияют на функционирование рынка. Они искажают цену на лояльность, обеспечивая покупателя или продавца большим количеством ресурсов или вариантов поведения или же напрямую арендуя преданность некоторых акторов. Точно так же они ускоряют долларизацию и регионализацию рынка. Такие способы вмешательства, как санкции, могут способствовать демонетизации системы или же подтолкнуть ее к криминализации. И пока у нас нет аналитической рамки или же способа точного мониторинга данных, необходимых для оценки того, как определенные политические программы влияют на рынок. Единственное, что мы можем сделать - это предложить несколько хорошо подкрепленных гипотез.

Правила политического рынка: Борец с коррупцией – твой лучший друг

В такой стране, как Нигерия, правительство регулярно инициирует антикоррупционные программы. Поскольку все нигерийские политики являются частью механизмов патронажа и потому "коррумпированы", возникает вопрос - кто является целью подобной войны с коррупцией? Ответ прост: это те, кто запросили слишком высокую цену и потому попали в немилость. Антикоррупционная кампания, декларативно направленная на "построение институтов", становится инструментом манипулирования патронажем и, соответственно, другим путем распространения коррупции. В рамках политического рынка член определенной элиты может рационально ответить на антикоррупционные меры только предложением откупа начальнику антикоррупционной программы. Отречение от самой патронажной системы является прямым путем к политическому забвению.

Политическое соглашение на таком рынке следует рассматривать не столько в качестве правового контракта, сколько как рентную трансакцию. Ни одна из сторон не верит в то, что контракт должен поддерживаться законом. Любая сделка, заключенная с правителем, который пользуется внешней поддержкой, продержится лишь столько времени, сколько будет сохраняться текущий уровень этой поддержки. Следовательно, нужно ожидать того, что за выходом сил ООН (MONUC) из Конго последуют новые восстания, инициируемые лидерами провинциальных элит, претендующих на лучшую сделку. Если в Афганистане американское военное присутствие усиливается, а правительство Карзая заключает сделку в момент своей наибольшей мощи, эта сделка будет иметь силу только до тех пор, пока не изменятся текущие условия рынка. Когда американские войска начнут покидать страну, торги возобновятся - и, вполне вероятно, та или иная сторона снова будет применять силу. В обоих случаях присутствие международных сил и международная помощь, оказываемая в течение неопределенного срока, создает неопределенности политического рынка, что затрудняет поиск решений, а не облегчает его.

В других случаях международное вмешательство может быть нацелено на ослабление некоторого правительства или же создавать эффект подъема цен на лояльность оппозиции. Таков случай Дарфура, когда международный остракизм, которому был подвергнут Хартум, и готовность международного сообщества предоставить платформу для слабоорганизованных повстанческих групп, обладающих малыми политическими и военными возможностями, привели к инфляции цен, которые лидеры повстанцев стали считать достойными для себя. Во время мирных переговоров повстанцы поняли, что кампания "Save Darfur" позволит им запросить цену, превышающую любое предложение Хартума, тогда как суданское правительство заранее угадало то, что ставка США на проект соглашения выведет этих активистов из игры, так что правительство сможет заплатить меньшую цену за завершение восстания. Правительство опасалось общенациональной инфляции цен на лояльность, которая могла бы быть вызвана умножающимися требованиями провинциальных элит перезаключить договора, - точно так же, как требования дарфурцев были повышены прецедентом в виде мирной сделки в Южном Судане. Повстанцы продолжают сохранять свои позиции, ожидая, что сильный международный интерес преобразуется в повышение цены, тогда как правительство продолжает рассматривать подобные ожидания в качестве спекулятивного пузыря. Если международное сообщество отступит от Дарфура, правительство окажется правым. Оно захочет пересмотреть сделку в свою пользу, возможно путем насильственного принуждения. Честное исполнение любого достигнутого сейчас соглашения зависит от международного участия, сохраняющегося на стабильном уровне.

В конфликте в институциализированном государстве, когда противник, как правило, также институциализирован, мирные переговоры могут проходить в классической форме. В принципе, было бы возможно заключить работоспособный мирный договор между президентом Шри-Ланки и лидером "Тамильских тигров": если оба приходят к честному соглашению, оно может сохраняться и действовать на основе тех политических решений, которые приняты этими лидерами. Командующий миссией ООН в Эритрее и Эфиопии мог вести переговоры только с главами двух армий, поскольку он знал, что отдаваемые ими приказы будут исполняться. Но в Судане, Конго или Афганистане сила правителя соответствует сегодняшним торгам с членами политической элиты, которые сохраняют за собой значительную автономию. Сделка будет аннулирована, когда обстоятельства изменятся, и, к неудовольствию международных миротворцев и политиков, обязательства, принятые наверху, не будут переведены в общесистемные действия. Это относится даже к такому элементарному действию, как прекращение огня. Президент может объявить прекращение огня, однако генералы генштаба сами будут оценивать, что именно такое решение означает на практике, и вести переговоры с провинциальными командирами, главарями, полицейскими начальниками и милицейскими командирами относительно того, как им всем интерпретировать это прекращение огня.

Возникает искушение либо обвинить лидера в коварстве, либо признать, что существует структурная слабость системы, требующая действовать снизу, а не сверху. Миротворец может решить, что конфликт слагается из различных локальных конфликтов, каждый из которых состоит из микроконфликтов, так что мир можно установить только путем работы с каждым из этих конфликтов на соответствующем ему уровне. Именно так международные посредники, в том числе все большее число миротворческих НПО, вовлекаются в локальное миротворчество. Там, где проблема имеет международное значение, вмешиваются дипломаты высшего уровня. Специальные представители генерального секретаря или даже же послы Совета безопасности ООН сегодня вовлечены порой в микроменеджмент окружных споров или даже деревенских конфликтов. Проблема такого подхода в том, что каждое вмешательство является искажением рынка. Чем более локальным является такое вмешательство, чем больше относительный вес вовлеченного международного актора, тем больше результирующее искажение. Международный посредник никогда не будет столь же осведомленным, сноровистым или же просто терпеливым, как локальный актор, и в результате он все равно склоняется к той или иной стороне. Поскольку любое достигнутое соглашение годится только для данного набора условий, эти вмешательства неустойчивы по самой своей природе.

В итоге миротворческие операции оказываются пойманными в ловушку. Они не в состоянии разрешить конфликты, и чем больше они пытаются сделать это, тем большую роль они начинают играть в динамике рынка, что означает, что теперь они уже просто не могут уйти. Многие миротворцы теряют надежду и начинают потихоньку понимать, что у их миссий нет завершения. Постепенно среди участников операции распространяются циничные настроения, все больше людей начинают спрашивать: "Что мы делаем здесь?" Небольшие страны, участвующие в этих операциях, которые могли послать своих солдат из чувства солидарности или из принципа, сохраняют свои контингенты не столько в силу своих прежних политических мотивов, сколько ожидая вознаграждения за лояльность от сверхдержав (среди государств, осуществляющих подобные операции, тоже возникает система оценки лояльности). В Афганистане главной целью скоро станет спасение НАТО, а в Судане - сохранение лица ООН, а может быть такая цель уже вполне осознана.

Распространение норм "хорошего правления" (good governance) - которое требует соответствия международным стандартам и предполагает предоставление помощи избирательной системе и НПО, конференциям, тренингам и образовательным программам, - способствовало глобальному распространению демократизации и гражданского общества. Успехи в разрешении конфликтов помогли уменьшить их число и спасли многие жизни. Но также они уменьшили различие национальных политических культур и обеспечили возможность монетизации политических рынков. Только государство, полностью уверенное в себе и обладающее финансовой автономией, может сопротивляться силам, вовлекающим его в эту игру. Те, что противостоят попыткам вмешательства, зачастую выглядят слишком неприглядно - как Северная Корея и Бирма, - однако у международного вмешательства и миротворческих операций всегда есть две стороны, как и у глобализации.

Вероятность того, что долларизированные политические рынки станут полноправными, легитимными, институциализированными государствами, становится все меньшей и меньшей. Обращаясь к истории, мы можем заметить, что после Второй Мировой войны возникло тридцатилетнее окно возможностей, когда сложились благоприятные условия для построения действующих государств, которых не было прежде. В последнее же время силы глобализации сильно осложнили претендентам вступление в клуб государств, если вообще не сделали его невозможным. Динамика долларизированного политического рынка, гораздо более мощная, чем международные практики строительства государств, укрепляет паттерн дерегулированного правления в глобальных масштабах. Недавний тренд по направлению к представительной политике, озвученный в африканских странах, не имеющих сильных государственных институтов, будет сложно поддержать при таком давлении, и, возможно, он будет опрокинут. Перспективы построения демократических государств в центральной Азии также сходят на нет. Логика политического рынка указывает на продолжение конфликтов низового уровня - отчасти криминальных, отчасти политических, - в которых насилие будет служить главным инструментом торгов на бирже лояльностей.

Такие разные места, как Афганистан, Нигерия, Восточный Тимор и Сомали, кажутся весьма далекими от потоков международного капитала, и все же они не менее глобализированы, чем Сингапур или Нидерланды, - просто их глобальные связи такого рода, что мы предпочитаем их не замечать. Создаваемый богатым миром спрос на рекреационные наркотики, совмещенный с убеждением политиков в том, что поставки на этот рынок являются криминальными, закачивает миллиарды долларов в дерегулированные политические рынки. Глобальная война с терроризмом направляет дополнительные миллиарды на трудно отслеживаемые выплаты за лояльность, осуществляемые в наиболее неустойчивых частях мира. Западные правительства тратят значительные суммы, пытаясь выстроить работоспособный суверенитет в условиях клановой политики "хрупких государств", и в результате разрушаются гражданские системы патронажа, бывшие ранее инклюзивными и устойчивыми. Для бедствующего населения подобных стран такая потеря значит не меньше, чем ослабление государственных институтов, просто она менее признана.