Расправа над руководством Еврейского Антифашистского комитета

Расправа над руководством Еврейского Антифашистского комитета

“На обратном пути из зала суда, когда 70-летнего Соломона Лозовского несли на носилках к “черному воронку”, их догнал капитан, поднял подсудимого за бороду и, тыча перед носом кулаком, большим, чем лицо арестанта, сказал: “Ну, Соломон, морда жидовская. Если ты еще раз будешь мне говорить одно, а судьям — другое, если и дальше весь процесс заворачивать не в ту сторону будешь, я вытащу твои кишки, шею твою ими обмотаю и еще останется, чтобы повесить на них твоих детей, что на свободе остались. Понял? Хватит мне нервы трепать, устал я уже с тобой бороться”. Эти показания несшего Лозовского сержанта приводит Д.А. Волкогонов в статье “Феномен Сталина”, Литературная газета, 9 декабря 1987 г.

Аресты по делу Еврейского Антифашистского комитета начались в декабре 1948 года.
Были арестованы бывший руководитель Совинформбюро С.А. Лозовский, поэты и писатели П.Д. Маркиш, Л.М. Квитко, Д.Н. Гофштейн, И.С. Фефер, Д.Р. Бергельсон, народный артист РСФСР В.Л. Зускин, главврач Боткинской больницы Б.А. Шимелиович, научный сотрудник Института истории АН СССР И.С. Юзефович, старший редактор государственного издательства литературы на иностранных языках И.С. Ватенберг, переводчик ЕАК Ч.С. Ватенберг-Островская, зам. Редактора дипломатического словаря Э.И. Теумин, журналист-переводчик Л.Я. Тальми, директор Института физиологии академик Л.С. Штерн и замминистра Госконтроля РСФСР С.Л. Брегман.

Их обвиняют в шпионаже в пользу США, в намерении отторгнуть Крым и продать (!) его Америке, наконец, в препятствии ассимиляции посредством развития культуры на языке идиш.
Предполагалось, что по опыту московских процессов 30-х годов следствие продлится не более 3-7 месяцев. Жиды – интеллигенты, как миленькие, дадут нужные показания, заучат их наизусть и повторят на открытом процессе.

Однако с перерывами следствие продолжалось более 3 лет и не достигло желанной цели, несмотря на то, что арестованных евреев били смертным боем.

На закрытом суде, состоявшемся в мае-июне 1952 г., Б.А. Шимелиович говорил:
“Я никогда не произносил того, что записано в первом протоколе моего допроса от марта 1949 года и подписанного мною. Эти показания в моем отсутствии составил следователь Рюмин еще с кем-то.. Я спорил 3 года 4 месяца и, поскольку будет возможность, я буду спорить дальше и со следователями и, если нужно, и с прокурором. Я должен заявить, что я получал в течение месяца (январь – февраль 1949 года) примерно, с некоторыми колебаниями в ту или другую сторону, в сутки 80-100 ударов, а всего по-моему я получил около 2 тыс. ударов. Я многократно подвергался телесному наказанию, но навряд ли найдется следователь, который скажет о том, что при всех этих обстоятельствах я менял свои показания.
Нет, то, что я знал, я произносил и никогда, ни стоя, ни сидя, ни лежа, я не произносил того, что записано в протоколах. Почему же я их подписал? Этот протокол от марта 1949 года я подписал, находясь в очень тяжелом душевном состоянии и неясном сознании. Только через 6 недель после этого я узнал, что мною подписан такой протокол. Это было, когда следователь Рюмин на допросе зачитал мне выдержки из этого протокола. (Признание о националистической деятельности ЕАК — С. Д.). …
Пять раз меня вызывал к себе министр (Абакумов — С. Д.). Он присутствовал при этом. Он (Абакумов), будучи недоволен моими ответами, а я давал те же ответы, которые я произнес и при первых допросах следователями, сказал: “Бить смертным боем”. Слово “бить” я услышал от него в первую же встречу, и при этом присутствовал Рюмин.
(“Неправедный суд. Последний сталинский расстрел. Стенограмма судебного процесса над членами Еврейского Антифашистского комитета”. Ответственный редактор проф. В.П. Наумов, М., “Наука”, 1994; выделено мной — С. Д.).

Помимо избиений их бросали в карцер. Перец Маркиш побывал в карцере дважды и только после этого подписал нужные показания.
Описание карцера дал… Абакумов, арестованный в июне 1951 года

После ареста и “избиений смертным боем” Рюмин отправил его в карцер. В письме из Лефортовской тюрьмы от 18 апреля 1952 года на имя “Товарищей Берия и Маленкова” он жаловался: “На всех допросах стоит сплошной мат, издевательства, оскорбления и прочие зверские выходки. Бросали меня со стула на пол…

Ночью 16 марта меня схватили и привели в так называемый карцер, а на деле, как потом оказалось, это была холодильная камера с трубопроводной установкой, без окон, совершенно пустая, размером 2 метра. В этом страшилище, без воздуха, без питания (давали кусок хлеба и две кружки воды в день), я провел восемь суток. Установка включалась, холод всё время усиливался.

Я много раз впадал в беспамятство. Такого зверства я никогда не видел и о наличии в Лефортове таких холодильников не знал, был обманут.. Этот каменный мешок может дать смерть, увечье и страшный недуг. 23 марта это чуть не кончилось смертью — меня чудом отходили..”(Цитирую по книге Александра Борщаговского “Обвиняется кровь”; выделено мной — С. Д.).

К слову, о мате. Эстер Маркиш, вдова Переца Маркиша, пишет в книге “Столь долгое возвращение”(Тель-Авив, 1989):
“Не успела Лина Штерн пересечь порог кабинета министра Абакумова, как тот заорал:
– Нам всё известно! Признайтесь во всём! Вы — сионистка, вы хотели отторгнуть Крым от России и создать там еврейское государство!
– Я впервые это слышу, — сказала Лина Штерн с сильным еврейским акцентом.
– Ах ты старая б..! — выкрикнул Абакумов.
– Так разговаривает министр с академиком, – горько покачав головой, сказала Лина Штерн”.

Начатое в январе 1949 года следствие по “делу ЕАК” было завершено к марту 1950 года. Большинство подсудимых под теми или иными пытками подписали признания в националистической и даже шпионской деятельности, рассчитывая рассказать на суде, как были получены эти лживые признания.

23 марта 1950 года Абакумов подает Сталину список на 85 человек, подлежащих расстрелу. В нем были 16 арестованных членов ЕАК. В сопроводительном письме он пишет (Ф.Лясс “Последний процесс Сталина”):
“Заседания Военной коллегии по опыту прошлого считаем необходимым провести без участия сторон в Лефортовской тюрьме с рассмотрением дел на каждого обвиняемого в отдельности без права обжалования, помилования и с приведением приговора суда в исполнение немедленно. Рассмотрение дел в Военной коллегии намечаем начать 27 марта с.г. Прошу Вашего разрешения”.

Это категорически не устраивало Сталина. Ему нужен был открытый громкий процесс как предисловие к “окончательному решению еврейского вопроса” и как суровое напоминание всему народу о завершении периода послаблений, вызванных войной.

В это самое время на Лубянке раскручивается “Ленинградское дело”. [Оно возникло в первые послевоенные годы в результате соперничества за влияние при Сталине московской (Маленков, Берия) и ленинградской (Жданов, Вознесенский) групп.

Сначала Жданов, воспользовавшись конфликтом между Василием Сталиным, командовавшим ВВС Московского военного округа, и главным маршалом авиации А. А. Новиковым, отстранил Маленкова, курировавшего от Политбюро авиационную промышленность.
Затем Маленков и Берия использовали выступление сына Жданова, начальника отдела науки при ЦК ВКП(б), против Лысенко.

Жданов попал в опалу и умер в 1948 году. Вознесенскому Сталин, видимо, не мог простить публикацию в 1947 году хорошей книги “Военная экономика СССР в период Отечественной войны”, хотя и дал за нее Сталинскую премию.

Из ленинградцев выбили признание, что они будто бы хотели создать Российский ЦК, сделать Ленинград столицей России, расколоть партию. (Об этом говорил позднее Маленков на активе в Ленинграде). Жертвами этой интриги стали Н.А. Вознесенский, А.А. Кузнецов, М.И. Родионов, П.С. Попков, Я.Ф. Капустин, П.Г. Лазутин и, разумеется, их близкие и “не очень” родственники и весь актив города и области.]

У следователей, среди них был и “забойщик” Владимир Комаров, не возникло особых трудностей, подсудимые выучили свои роли. Судебный процесс состоялся в Ленинграде 29-30 сентября 1950 г., и 1 октября Вознесенский, Кузнецов, Попков, Капустин и Лазутин были расстреляны.]

После вынужденного перерыва следователи возвращаются к “делу ЕАК”. Однако, в отличие от ленинградцев, евреи по-прежнему упорствуют и не хотят учить предписанные им роли, а у следователей нет в руках никаких других “документов”, кроме резиновых дубинок и плеток. Шансов на успешный открытый процесс никаких.

Сталин в бешенстве: отработанная в течение 2 десятилетий схема буксует. Во всем виноват, конечно, Абакумов.
До сознания Сталина еще не доходит, что мягкотелые жиды – интеллигенты оказались духовно сильнее абакумовских “мастеров заплечных дел”.
12 июля 1951 года всевластного министра Госбезопасности В.С. Абакумова арестовывают на основании организованного Маленковым доноса Михаила Рюмина, заместителя Абакумова (Ф. Лясс). Он обвиняет Абакумова в сокрытии преступных действий врачей, убивших А.С. Щербакова, начальника Главного политического управления Советской Армии, о чем якобы стало известно из допроса врача профессора Я.Г. Этингера, принимавшего участие в лечении Щербакова. Чтобы скрыть их преступление, Абакумов установил для Этингера “более суровый режим”, и он вскоре умер. (В действительности это Рюмин забил его до смерти 2 марта 1951 года, добиваясь признания его вины в смерти Щербакова).

9 августа министром МГБ становится С.Игнатьев, два месяца спустя Рюмина из подполковника производят в генералы, назначают начальником следственной части МГБ в ранге замминистра.
Дела всех обвиняемых членов ЕАК сводятся в одно “следственное дело No.2354”. Однако следователям так и не удалось “подготовить арестованных к открытому процессу и, скрепя сердце, тиран согласился на закрытый суд, поскольку 5 из 15 подсудимых отказались от своих показаний, вырванных у них под пытками: Б. А. Шимелиович, В.Л. Зускин, С.Л. Брегман, Л.С. Штерн, П.Д. Маркиш.

Арестованный вскоре вслед за Абакумовым главный следователь по делу ЕАК полковник Владимир Комаров пишет 18 февраля 1952 года письмо Сталину:
“…В коллективе следственной части хорошо знают, как я ненавидел врагов. Я был беспощаден с ними, как говорится, вынимал из них душу, требуя выдать вражеские дела и связи. Арестованные буквально дрожали передо мною, они боялись меня, как огня.. Особенно я ненавидел и был беспощаден с еврейскими националистами, в которых видел наиболее опасных и злобных врагов. Еще в бытность свою на работе в МГБ СССР я докладывал Абакумову о своем политическом недоверии Шварцману, Иткину и Броверману (костоломам-евреям — С. Д.).
Узнав о злодеяниях, совершенных еврейскими националистами, я наполнялся еще большей злобой к ним и убедительно прошу Вас: дайте мне возможность со всей присущей мне ненавистью к врагам отомстить им за их злодеяния, за тот вред, который они причинили государству..

Прошу Вас, товарищ Сталин, не откажите мне в своем доверии” (А.Н. Яковлев, “Сумерки”; выделено мной – С. Д.).
[Это он в 1941 г. в чине младшего лейтенанта КГБ смертным боем бил арестованного генерала армии Д.Г. Павлова, командующего Западным фронтом, после падения Минска на 7-й день войны. Комарова, как и Рюмина, расстреляют в 1954 году. “Когда обезьяна взяла в руки палку, она еще не знала, что палка имеет два конца” (Феликс Кривин)].

До передачи дела в суд оно рассматривалось на заседании Политбюро (3 апреля). Было принято решение расстрелять всех, кроме Лины Соломоновны Штерн (полагают, что Сталин, очень интересовавшийся вопросами долголетия, принял во внимание, что академик Штерн – крупный специалист в области геронтологии). Политбюро определило, что дело ЕАК должно рассматриваться Военной коллегией Верховного суда СССР при закрытых заседаниях без прокурора и защитников.
Суд происходил на Лубянке с 8 мая по 18 июля 1952 года, председатель суда — генерал-лейтенант юстиции А.А. Чепцов, члены – генерал-майоры И.М. Зарянов и Я.П. Дмитриев.

“Судьи получили одновременно и груду томов, с которыми только еще предстояло знакомиться, и непреложный для суда приговор. Суд превращался в формальность, – написал 5 лет спустя Чепцов о деле ЕАК члену Президиума ЦК КПСС министру обороны Г.К. Жукову. – Незачем было входить в подробности… доискиваться истины – она могла оказаться опасной для судей” (выделено мной – С. Д.).

Напомню: членов Президиума ЕАК обвиняют в шпионаже в пользу США, в намерении отторгнуть Крым и продать его Америке (не иначе, как Аляску?), наконец, в препятствии ассимиляции посредством развития культуры на языке идиш.

На суде быстро выяснилась полная несостоятельность всех обвинений.
– Свои показания, данные на следствии, вы подтверждаете? – спросил Чепцов Лину Штерн.
– Нет, ни одного.
– Почему?
– Потому что там нет ни одного моего слова. Я три раза переводилась из Внутренней тюрьмы в Лефортово за то, что я не хотела подписывать романа, написанного следователем. Все мои показания, которые предъявляются мне на суде, я отметаю, я от них отказываюсь.. У меня была единственная возможность дожить до суда, а я только этого и хотела. Я не боюсь смерти, но не хотела бы уйти из жизни с этим позорным пятном – обман доверия, измена… Я чувствовала, что дело плохо, и я могу сойти с ума: а сумасшедшие ни за что не отвечают.

Желая придать процессу хоть какое-то подобие законности, А.А. Чепцов попытался направить дело на доследование. Он встретился с Маленковым. Тот категорически потребовал: “Выполняйте решение Политбюро!”.
И Чепцов выполнил. “Забыв”, что всего 6 лет назад спектаклю “Фрейлекс” (“Свадебный карнавал”) была присуждена Сталинская премия, он обвиняет деятелей еврейской культуры в национализме, в воспевании старины: “Вы обвиняетесь в том, что препятствовали ассимиляции путем пропаганды чуждого еврейским массам языка идиш и идишистской культуры”.

“Да, – соглашается истерзанный пытками Давид Бергельсон, – суть моего национализма состояла в том, что я был чрезвычайно привязан к еврейскому языку, работал в нем 28 лет. Я знаю, что мне предстоит недолгая жизнь, но я люблю его (мой язык), как сын, любящий мать”.
[Нет и не может быть национальной гордости у евреев, национальная гордость разрешена только русским. О ней писал Ленин в статье “О национальной гордости великороссов”.]

Лев Квитко сказал в последнем слове: “Продолжая писать по-еврейски, мы невольно стали тормозом для процесса ассимиляции.. Будучи руководителем еврейской секции Союза писателей, я не ставил вопрос о закрытии секции. Это моя вина” (напомню: об этом позаботился А.А. Фадеев).

Истерзанный пытками Борис Шимелиович говорил: “До суда я не считал, что противодействие ассимиляции – это национализм.. быть против ассимиляции в наших советских условиях это значит бороться с советским правительством, иначе я это (теперь – С. Д.) не понимаю”.

Дальше всех идет Л.Я. Тальми: “Чтобы еврейский народ развивал свою культуру, нет необходимости, чтобы всё было на еврейском языке”.

Авторы этих страшных заявлений прекрасно понимали, что “национализм – это ненависть к другим народам, а любовь к своему – это патриотизм” (Борис Стругацкий). Они знали, что их ждет расстрел, и, сказанное в последнем слове, отнюдь не было мольбой о помиловании.

Сказанное ими говорит не о них, а о страшной жизни в “самой свободной на земле стране” (Аркадий Гайдар). Нельзя не отметить достойное поведение на суде С.А. Лозовского: он обвинял, а не оправдывался.

Читатель, вдумайся: не только на суде, но и за его пределами всех советских евреев обвинили в двух взаимно исключающих друг друга преступлениях: в национализме и космополитизме!

[В это самое время находившийся в Нью-Йорке Борис Полевой лгал Говарду Фасту, что встретил на улице Льва Квитко перед самым отлетом из Москвы. Позднее в письме от 25 марта 1957 года Говард Фаст писал ему:
“…почему ты сказал нам здесь, в Нью-Йорке, что еврейский писатель Квитко жив и здоров, живет с тобой в одном доме, по соседству, когда он был казнен и его давно нет в живых? Почему? Зачем тебе нужно было лгать? Почему ты не мог уклониться от ответа и сказать нам, что ты не знаешь или не хочешь говорить об этом? Зачем ты лгал так страшно и намеренно?” (Цитирую по книге Александра Борщаговского “Обвиняется кровь”).]

17 июля все подсудимые, кроме Лины Соломоновны Штерн и тяжелобольного Соломона Леонтьевича Брегмана (он умер в тюрьме в начале 1953 года), приговариваются к расстрелу. Их расстреляли 12 августа 1952 года.
Честь и слава этим героям, не давшим тирану сломить их духовно.

Повторим имена 13 расстрелянных:
Соломон Абрамович Лозовский, р. 1878
Иосиф Сигизмундович Юзефович, р. 1890
Борис Абрамович Шимелиович, р. 1882
Вениамин Львович Зускин, р. 1884
Давид Рафаилович Бергельсон, р. 1884
Перец Давидович Маркиш, р. 1895
Лейба Мойсеевич Квитко, п. 1890
Исаак Соломонович Фефер, р. 1900
Давид Наумович Гофштейн, р. 1889
Леон Яковлевич Тальми, р. 1893
Илья Семенович Ватенберг, р. 1887
Чайка Семеновна Ватенберг-Островская, р. 1901
Эмилия Исааковна Теумин, р. 1905.

Еврейской культуре на языке идиш был нанесен смертельный удар. Вся литература была изъята из библиотек и магазинов и сожжена, наборные машины уничтожены, шрифты рассыпаны. Цвет еврейской творческой интеллигенции – 430 писателей, артистов, художников, музыкантов отправлены в лагеря. Вернулись единицы. Отныне по радио – ни одного еврейского слова, песни, просто имени. Само слово “еврей” становилось чем-то вроде ругательства. Узнав, что ты еврей, тебя начинали жалеть.

Он был хирургом, даже “нейро”…
Всех, кому уже жить не светило,
Превращал он в нормальных людей.
Но огромное это светило,
К сожалению, было еврей.
Владимир Высоцкий

И что самое ужасное, это то, что многие евреи смотрели на себя глазами антисемитов. Это хорошо показал Андрей Михалков-Кончаловский, сняв в Америке фильм “Ближний круг” о судьбе сталинского киномеханика Вани Саньшина. Одной из побочных линий проходит в фильме судьба его соседки по квартире Кати Губельман. “Волею Сталина лишившаяся отца, матери, дома (она) мнит себя всем ему обязанной, им спасенной, им выведенной в люди. (Сталин великодушно простил ей ее безвинных родителей, превращенных им в лагерную пыль.) Она фанатическая сталинистка. Живет в страшном вымороченном мире, не понимая, насколько этот мир страшен, – рассказывает автор фильма в книге “Возвышающий обман”(М., “Совершенно секретно”, 1999) и продолжает: – И, что хуже всего, живет с ощущением своей внутренней ущербности. Самое страшное насилие, которое можно произвести над человеком, – заставить его поверить в свою органическую неполноценность” (выделено мной – С. Д.).

Именно это проделала с нами советская власть, превратив нас в “потерянное поколение”, в людей без рода и племени, в “евреев молчания” (Эли Визель). Стоит ли удивляться, что даже через 50 лет после этих событий старый художник-карикатурист Борис Ефимов (Фридлянд) говорит: “Когда меня спрашивают, как я отношусь к Сталину, я отвечаю: двойственно. Это злодей, убивший самого дорогого самого близкого мне человека — моего брата (Михаила Кольцова), и это человек, который подарил мне жизнь, свободу и возможность работать..” (“Еврейский мир”, No. 648, 3 ноября 2008). Потенциальная жертва испытывает чувство благодарности к не съевшему его людоеду!

Первая публикация о процессе ЕАК появилась 16 марта 1956 года в американской газете “Форвертс”(на идише). Уже много лет в Израиле ежегодно 12 августа устраиваются вечера памяти погибших, рассказывается об их жизни и работе, читаются их произведения. В 1992 году посол России в Израиле Александр Бовин опубликовал статью “Я плачу вместе с вами”. Он писал: “Я представляю Россию. Но я представляю ее в Израиле. Поэтому в этот трагический день я плачу вместе с вами, люди Израиля, и прошу вас: простите” (А.Е. Бовин. “Записки ненастоящего посла”. Чуть дальше читаем: “Через несколько дней “Правда” обругала меня. Цветы зла продолжали прорастать..”).