Вот тебе, бабушка, и Павлов день

<small>Сегодня, 04:35</small>

25 лет назад по стране ураганом пронеслись павловские реформы. Они вынашивались очень долго, но выглядели как цепь абсурдных экспромтов. Главным их результатом стало исчезновение всякого доверия к правительству СССР.

ГЛЕБ БАРАНОВ.«Коммерсантъ»

Многие вспоминают денежную реформу 1991 года как внезапный и вероломный ход властей. Вечером 22 января, когда закрылись все отделения Сбербанка, в программе "Время" объявили об обмене денег. С полуночи крупные купюры (50 и 100 руб.) образца 1961 года прекращали хождение. Три дня на то, чтобы поменять их на новые. Кто не успел, тот опоздал. Суммы ограничены. Счета заморожены.

Это было похоже на антитеррористическую операцию. Тогда, впрочем, терминология была иной. "По неожиданности и темпу проведения реформа больше напоминает если не хорошо продуманный грабеж, то по крайней мере боевую операцию, где в роли противника выступает население страны",— писал в те дни "Коммерсантъ".

Туман войны

Реальность, однако, была сложнее. Валентин Павлов позднее утверждал, что не говорил о будущем обмене денег даже своей жене. Если так, то зря: достаточно было просто не сообщать дату, и тогда ее сведения мало отличались бы от тех, что уже давно разносило сарафанное радио.

Неожиданным было лишь то, что прошло совсем уж мало времени с 10 января, когда на заседании Верховного совета тогда еще министр финансов Валентин Павлов аргументированно объяснил, почему обмена не будет. Денежная реформа, говорил он,— лишь часть комплекса мероприятий по оздоровлению экономики и без решения других задач ни к чему не приведет. Она обойдется в 5 млрд руб., а это очень дорого (наличных в обороте было в это время 139 млрд руб.). Да и существующие мощности позволят накопить необходимое количество новых купюр только за три года.

И вдруг он же, неделю назад назначенный премьер-министром СССР, дает интервью программе "Время" о том, что, вообще-то обмен денег готовили давно, делается он в интересах народа, но у того на все про все — три дня. В эпоху "гласности" и "перестройки" такое поведение вызывало недоумение и раздражение. Не говоря уже о самом обмене, вызвавшем и более сильные эмоции.

В остальном все было предсказуемо. О том, что в стране идут реформы, знал любой. На что они нацелены, тоже, в общем, было понятно: уже объявили о движении к рынку. То, что по пути, как водится, кормить не будут, опять же было ясно (и без того многих товаров по государственным ценам было не найти). С трибун и в различных изданиях говорилось, что для решения проблемы товарного дефицита надо изменить структуру цен. Назывались и рецепты: повышение цен, их либерализация, денежная реформа. Население все это слышало, хотя, быть может, и трактовало по-своему.

Когда 24 мая 1990 года на Верховном Совете Николай Рыжков, возглавлявший в тот момент правительство, объявил, что цены в СССР занижены, народ в одночасье смел с прилавков все, до чего удалось дотянуться. И только потом вышел на митинги с требованием "Цены — не поднимать".

Николай Рыжков тогда озвучил некоторые тезисы комиссии Совета министров по экономической реформе под руководством академика Леонида Абалкина. Валентин Павлов был одним из активных участников процесса, особенно на последней стадии, когда либерализацию цен было решено заменить их повышением. Потери населения планировалось частично компенсировать, но под градом критики проект решили отложить и еще подумать. Тем не менее общее направление размышлений власти было понятно.

И хотя для правительства Рыжкова эти события стали началом конца, многое из его программы новый премьер-министр использовал. Денежная реформа, очень похожая на павловскую, тоже была одним из вариантов, рассматривавшихся комиссией в начале 1990 года, хотя и в ином контексте. Последнее, впрочем, народу в январе 1991 года должно было быть неизвестно.

Бой с тенью

И тем не менее уже в ноябре-декабре 1990 года стали поговаривать о скорой денежной реформе. Снова началась скупка товаров. На черном рынке упал спрос на 50- и 100-рублевые купюры. Раньше они были сравнительно редки и ценились у той не слишком обширной категории публики, которой нужно было как-то складировать очень крупные суммы. И вдруг оказалось, что вместо привычной доплаты покупатель крупных купюр может получить дисконт. Когда нечто похожее случается на фондовом рынке, наблюдатели подозревают инсайд. Тогда это называли слухами.

Говорили, что государство желает облегчить карманы теневиков (деятелей теневой экономики), а они будто бы и держат основную часть 50- и 100-рублевые купюр. Их обменяют на новые, но лишь за полцены. Это была самая распространенная версия. И, как показало время, она не так уж сильно отличалась от планов властей — и в плане мотивации, и в части деталей.

Совсем уж четкого различия между теневиками и кооператорами в тот момент не было. Одна категория плавно перетекала в другую и обратно. Занимаясь бизнесом в СССР, строго соблюдать советские законы было непросто. Те же, кто нарушал социалистическую законность до перестройки, могли выходить из тени, превращаясь из спекулянтов или цеховиков в законных кооператоров.

Неучтенные сбережения были у представителей обеих групп, однако в качестве оборотных средств им зачастую удобнее было использовать купюры более мелких номиналов. При этом немалые суммы в крупных купюрах встречались у советских и партийных работников, хранили в них сбережения и другие слои населения. И народ побежал сдавать их в сберкассы.

Бизнесмены же стали чаще покупать иностранную валюту, автоматически становясь теневиками (такие операции были незаконны). Кто-то из них скупал золото и другие ценности, но кто-то, конечно, ничего не услышал или не поверил. Тем более что слухи-то ходили хоть и однотипные, но все же разные. Например, о том, что уже два года Гознак печатает новые купюры: "Такие красные тридцатирублевки, похожие на червонцы".

"В Центральном хранилище Госбанка СССР около Пушкинской площади (Казначейство) в конце IV квартала началось накопление каких-то полностью запечатанных пачек, по виду отличающихся от обычных фабричных упаковок дензнаков. Коль скоро для хранения денег в Москве используются только два специально оборудованных помещения — на Пушкинской и Октябрьской площадях, то вполне логичным был бы вывод, что в пачках содержится не что иное, как новые купюры",— писал в январе 1991 года "Коммерсантъ".

И все же значительную часть советских людей, живших "от аванса до получки", эти слухи не беспокоили. Пока 20 января 1991 года многим из них, вопреки прежней практике, не заплатили зарплаты в основном крупными купюрами. Уже через три дня расценивать это иначе как издевательство было трудно.

Не поменяйте лихом

Оглашение указа президента СССР о прекращении хождения крупных купюр поначалу выглядело комично: микрофон диктора программы "Время" с первых слов начал то включаться, то отключаться, и она по телефону на всю страну требовала исправить ситуацию. Затем стало как-то не до смеха.

"Валентин Павлов сказал, что денежной реформы не будет. Ну-ну" — называлась статья в "Коммерсанте", процитированная чуть выше. ""Ну-ну" полностью подтвердилось",— с недоумением сообщил "Коммерсантъ" через номер. Люди стояли в очередях в Сбербанк, меняли деньги на работе и носились по городу в поисках других способов.

Со счета можно было снять не более 500 руб., обменять — не более 1000, причем пенсионерам разрешали менять только 200 руб. Все, что выше этих сумм, требовалось обосновать.

Райисполкомовские комиссии, на которые был возложен прием и проверка таких заявлений граждан, физически не справлялись с навалившейся работой. Им не было "спущено" даже четких критериев определения незаконности накопленного.

В итоге где-то меняли просто по заявлению, почти не глядя, а где-то, наоборот, требовали многочисленные справки. Граждане прибегали к разнообразным ухищрениям, например обращались за помощью в обмене к друзьям, не выбравшим квоту. Порой в ход шли взятки. 25 января Валентин Павлов разрешил продлить обмен на два дня, но лишь для пенсионеров.

Не остался в стороне от процесса и черный рынок, но не так, как ожидали власти. В первые часы 23 января крупные купюры менялись по 100 руб. за доллар (до этого было 25). Затем курс стал снижаться и уже к следующему утру остановился на 35-40 руб. Валюту начали продавать по схожим курсам как за мелкие, так и за крупные купюры: заработали нелегальные каналы обмена. Появились предложения обмена с дисконтом крупных сумм в 50- и 100-рублевых купюрах. Когда все закончилось, доллар опустился ниже 30 руб., а некоторые теневики стали еще богаче.

Миллионеров выявить не удалось. В Москве средний размер сумм наличности, успешно обменянной на основании заявления, был близок к 2000 руб. Председатель Госбанка Виктор Геращенко на заседании Кабинета министров доложил, что к 26 января в отделения Госбанка поступили купюры на сумму около 40 млрд руб., а в обороте их было на 48 млрд руб. Таким образом, не было предъявлено около 8 млрд руб.

Валентин Павлов считал, что большая их часть (около 7 млрд руб.) незаконно вывезена за рубеж с целью дестабилизации советской экономики. Борьба с этой угрозой, как и с теневыми капиталами, была в первые же дни объявлена целью денежной реформы. Однако Виктор Геращенко на том же заседании оценил сумму вывезенных крупных купюр в 0,5 млрд руб. Таким образом, к тому моменту оценка суммы, на которую правительству удалось "нагреть" свой народ, колебалась от 1 млрд до 7,5 млрд руб. В любом случае результат не впечатлял на фоне цены реформы.

При этом, несмотря на заморозку денег в связи с обменом, главная проблема даже не приблизилась к решению. По данным Госкомстата СССР, за 1986-1990 годы объем наличных в обороте увеличился в два раза при росте товарооборота и платных услуг только в 1,4 раза. Объем накопленного неудовлетворенного спроса за это время вырос с 60 млрд до 238 млрд руб.

А население уже не испытывало к правительству ни доверия, ни симпатии. Ругать власть в прессе можно было безбоязненно, и премьер-министр прекрасно знал, что о нем думают. Первого февраля в программе "Время" он сообщил, что в ближайшее время денежной реформы не будет. Тут многие забеспокоились о судьбе 10- и 25-рублевых купюр.

Но правительство уже готовилось к повышению цен. Одновременно шли и другие реформы, например постепенно внедрялась система налогообложения, но они были не столь заметны населению. И уже 18 февраля Валентин Павлов представил Верховному совету СССР программу реформы розничных цен, отличавшуюся от озвученной Николаем Рыжковым цифрами, но не сутью. В магазинах уже и без того было пусто, но зато по всей стране начали бастовать шахтеры.

Второго апреля цены были подняты. По официальным оценкам, рост составил 65-70%, но цены на товары, которые на деле присутствовали в магазинах, выросли в два-три раза. Ассортимент шире не стал: оптовые базы были пусты, а завозом на них продуктов накануне очередной реформы никто не озаботился. И вскоре с товарами стало даже хуже, чем до повышения цен.

А Валентин Павлов начал все чаще говорить о том, что намерен спасти страну от голода. Это напрягало. Параллельно правительством и парламентом принимались все новые меры, множились планы и программы — как либеральные, так и противоположного характера.

Так, 19 апреля был принят закон "О занятости населения", отменивший распределение после институтов, уголовную ответственность за тунеядство, а также признавший безработицу. И в тот же день на совместном заседании экономических комитетов и комиссий Верховного совета СССР была "принята к сведению" антикризисная программа правительства. Она предусматривала ряд жестких мер: запрет на забастовки, особый режим для энергетики, транспорта и связи, восстановление "необходимых режимов продолжительности труда".

Однако все это было впустую, страна стремительно теряла управляемость, а центральному правительству уже не верил никто — от шахтеров до руководства союзных республик. Не верили и за рубежом, больше не желая давать в долг. Действия правительства становились все более хаотическими. К концу лета Валентин Павлов, похоже, и сам стал сомневаться, что сможет выполнить обещания относительно спасения от голода. И создание ГКЧП уже виделось ему логичным этапом этих странных реформ.

Роль жидкости в истории

Одной из последних крупных павловских реформ стала отмена сухого закона — 24 июля Совет министров СССР снял ограничения на продажу винно-водочных изделий. Прежде это пополнило бы бюджет и обеспечило бы Валентину Павлову симпатии значительной части населения. Но в тот момент практически ничего не изменилось даже в этом сегменте. Впрочем, в истории самого премьера алкоголю определенную роль еще предстояло сыграть.

Вот как он описывал в написанном в "Матросской Тишине" произведении "Август изнутри" заседание, на котором впервые прозвучала аббревиатура ГКЧП: "Встреча началась после 20 часов 18 августа 1991 года и закончилась около 3 часов 19-го. Документы были закончены разработкой примерно в 24 часа, и только после этого к чаю и кофе принесли бутылку виски. Это документированный факт. Привожу его лишь потому, что не перевелись еще лица, надеявшиеся выдать действия членов ГКЧП как какое-то сборище подвыпивших мужичков — не очень умные, не очень трезвые, не слишком храбрые".

В семь утра охрана вызвала премьер-министру врача. Тот, согласно его показаниям в деле о попытке госпереворота, нашел пациента пьяным и страшно взвинченным: "19-го я подлечил его, к обеду он был готов ехать, и мы уехали на Пушкинскую". "Пациент 19.08.91 днем принимал рудотель и транксен,— сообщил он также.— Прием алкоголя мог усугубить состояние".

Виктор Геращенко позднее так рассказывал "Деньгам" о дальнейших событиях: "Сидим с двумя замами в Госбанке на Неглинной, разговариваем. Часов в одиннадцать звонит Валентин Павлов, я его спрашиваю, что происходит, он отвечает: "Вот в четыре будет пресс-конференция, все и услышите". Но на пресс-конференции он не появился. А в шесть вечера собрался Совет министров. Я хоть и не был его членом, но меня туда приглашали так же, как президента Академии наук Юрия Осипова. Павлов вышел, вынул пистолет, положил на тумбочку, сел: "Ну чего, други мои, будем делать?" Пришла официантка, такая пухленькая лейтенантша из КГБ, блондинка, поставила бутылку нарзана, налила в стакан. Кто-то там выступал. Павлов взял стакан, бутылку нарзана, вышел, потом вернулся с бутылкой из-под нарзана, но без пузырьков. Наливает в стакан. И Владимир Раевский — был такой первый зам в Минфине — говорит: "Второй раз премьер выступает поддатый". Я говорю: "А когда первый-то?" "А Хрущев как-то выступал поддатый, такую речь выдал!" — отвечает".

Где-то в эти часы павловские реформы окончательно и завершились. Сам премьер-министр вскоре был госпитализирован и в тюрьму отправился уже с больничной койки.

После амнистии он занялся консультированием банков, а затем ненадолго стал банкиром. Он вышел на работу в качестве президента Часпромбанка 1 июня 1995 года, а уже в августе тот стал жертвой кризиса на рынке МБК. Я говорил с Павловым в тот период. Он с покрасневшими глазами и какой-то детской обидой рассказывал, что определил приоритетом банка инвестиции в народное хозяйство и наращивал кредитование производства. Деньги брались с межбанковского рынка, где теперь кризис из-за сжатия Центробанком денежной массы. При этом он убедительно объяснял, почему в таких условиях совершенно не следовало бы себя так вести. Я спросил, почему же он тогда все это делал.

"Ну я поверил обещаниям правительства",— развел руками экс-премьер-министр СССР.