Не тушите Старый Свет

Апокалипсис Европы сегодня видят либо люди из англосаксонского мира, который, впрочем, сам мало отличается от континентального, но спорит по деталям, либо те, кто наблюдает за Европой со стороны, либо матерые евроскептики типа президента Чехии Вацлава Клауса, которых не так много в интеллектуальной и деловой элите. Тем не менее налицо  — устойчивая тенденция: Старый Свет отпевают. Отпевают его влияние в глобальном мире, его способность противостоять вызовам этого мира, его единое экономическое пространство, единую валюту, даже культуру и качество жизни. И все-таки слухи о смерти Европы сильно преувеличены, уверен европейский корреспондент «Новой газеты» Александр Минеев.

В день рождения евро его курс к доллару стартовал с отметки 1,1750, а абсолютный исторический минимум — 0,8225. Исторический максимум — 1,6037. Сейчас  — 1,1999. То есть поживем — увидим.

Другое дело — кризис европейской модели за последние двадцать с лишним лет. Он налицо. Но не один ли он из многих, которые случались за последние две-три сотни лет и делали жизнь настолько невыносимой, что массами гнали жителей Старого континента за океан?

Что есть Европа? Государства, по воле истории теснящиеся в маленькой части света? Именитые фирмы и компании, ставшие транснациональными? Может быть, все-таки люди? Опять же, какие — триста с лишним миллионов Старой Европы или полумиллиардное население Евросоюза?

Споря, кто победил, а кто проиграл, нужно договориться о мерном аршине. Что есть цель  — армады в Мировом океане и государевы флаги в дальних землях? Выплавка стали и выпуск тракторов? Или возможность с высокой трибуны грозить бомбой?

Все это может быть лишь временным средством. Когда колонии из дойной коровы превратились в обузу, за них мало кто цеплялся. Когда «стальной век» миновал, бессмысленно соревноваться в выплавке стали. Как сказал персонаж старого анекдота, было бы здоровье  — остальное мы купим.

В Европе принято считать, что цель — это качество жизни. Нет у этих странных людей идеалов державного величия. Права человека, демократия — это часть качества жизни, ценность сама по себе, а не средство для чего-то еще. Это уходит корнями во времена, когда единственным правом человека было увернуться от стрелы или копья. В Европе тогда король был первым среди равных, в то время как на Востоке второй в вертикали был рабом первого (и так далее вниз).

Приняв правила игры для себя, трудно определить границу, за которой их не достоин другой.

Это действительно проблема глобализованного мира, потому что за одной доской средневековый воин переигрывает гражданина XXI века. На данный момент принято единственное исключение из правил: все против терроризма. В остальном конфликт цивилизаций протекает в Европе в рамках ее правил. Она не отменила свой образ жизни, значит, не капитулировала.

В Европе нет проблемы мусульманской иммиграции, есть отдельно проблема нелегальной иммиграции и проблема исламского фундаментализма. Подавляющее большинство мусульманского населения Евросоюза (многие из них в той же степени «мусульмане», в какой коренные бельгийцы — «католики») — это продукт 60-х и 70-х годов, когда Европа переживала экономический бум и завозила миллионами иностранных рабочих, готовых лезть в шахты, стоять у домен и сборочных конвейеров. В нынешнем благополучии Европы есть и их вклад. «Гастарбайтер» — это немецкое слово из той эпохи. Их пригласили не социалисты для голосов, а капиталисты для работы.

В постиндустриальное время официальная трудовая миграция прекращена (в Бельгии с 1976 года), шахты и домны закрылись, а дети мигрантов окончили европейские школы вместе с потомками кельтов. Многие оказались на социальном дне. Пропорционально больше, чем европейцев с корнями, и тому есть понятные причины. Этот очевидный вывод, правда, умозрителен. Ни в Бельгии, ни в другой стране ЕС нет статистики доходов или занятости по религиозному признаку. Невозможно узнать, насколько богаче или беднее здешний мусульманин католика, протестанта, иудея или атеиста.

«Новые европейцы», в среде которых предостаточно и фундаменталистов — это побочный продукт десятилетий экономического подъема, а также глобализации. Они — почва для проблем, но не проблема в себе.

Когда в бельгийском парламенте из соображений безопасности принимали закон о запрете чадры, то выяснилось, что речь-то шла всего о десятках женщин в десятимиллионном населении страны. Хиджаб же по большому счету не угрожает безопасности. К тому же в Брюсселе в нем ходят столько же молодых арабок, сколько в топиках и мини-юбках.

Европа стала жертвой социального успеха. В нее устремились не только целыми странами оголодавшие от несвободы жители бывшего соцлагеря, не только жертвы произвола со всей планеты (она приютила и российскую эмиграцию после 1917-го), но и, по расхожему в ЕС выражению, «вся нищета планеты». Только малая доля соискателей счастья — действительно политические беженцы, которых обязаны принять по международным законам. Остальные просто знают: Европа — рай, туда нелегко попасть, но так же трудно быть изгнанным. В Брюсселе и столицах придумывают, как закрыть границы от нахлебников. Но простых решений не видно.

Будущему вождю вьетнамской революции Хо Ши Мину пришлось устроиться на французский пакебот помощником кока, чтобы доплыть до Франции. Для вьетнамца того времени это было равноценно полету на Марс.

Пожилые бельгийцы рассказывали, как обалдели привезенные в Брюссель на «Экспо-1958» члены делегации Бельгийского Конго. Они перенесли культурный шок при виде белого официанта.

А на днях, будучи в Камеруне, я видел в убогих лавках и туземных харчевнях плоские телевизоры, с которых о жизни на пяти континентах вещали европейские дикторы, и бедных уличных торговцев с мобильниками.

Теперь легко не только узнать о далеких странах, но и добраться до них. Устав от голода, скотского состояния и войн вождей за суверенное владение территорией, люди с наивными представлениями о европейском рае отправляются в путь через Сахару, лезут через колючую проволоку Сеуты и Мелильи, плывут через Средиземное море на переполненных лодках и плотах, сознавая, что шанс не утонуть меньше, чем фифти-фифти.

Миграция — это образ жизни человечества, хотим мы этого или нет.

Главные халявщики в Европе не мусульманские мигранты, а свои старики, которые получают пока что достойные пенсии и много лечатся за счет налогов молодых и успешных…

В ЕС задолго до этого кризиса стали думать, как повысить конкурентоспособность экономики, не отказываясь от европейской модели.

Но принятая в 2000 году Лиссабонская стратегия осталась набором благих пожеланий. Европа продолжала терять конкурентоспособность и мозги. Социальная модель при старении населения поворачивается обратной стороной медали. Амбициозные и образованные молодые бельгийцы, немцы, шведы подались в Штаты. Правда, большей частью чтобы заработать и вернуться в европейское качество жизни. Оно нравится не только халявщикам, но и успешным. В «новые растущие экономики» едут только за очень жирным куском и совсем не надолго. Трудовая миграция — это нормальное состояние современного мира, как и перемещение капиталов и производств. Индийский программист, оценивая свой уровень, сам решит, остаться в Бангалоре, поехать в Европу или Америку. А вот индийский торговец алмазами точно предпочитает жить в Антверпене и управлять оттуда своими огранщиками.

При всей очевидной стагнации достигнутый в Европе уровень настолько высок, что не было стимулов вертеться. Остается надеяться, что нынешний кризис станет тем самым жареным петухом, который клюнет в нужное место.

В глобализованном мире Европа оказалась не в том состоянии, чтобы состязаться в дешевизне рабочей силы с развивающимися странами. Как пойдет дело дальше — это тема футурологической беллетристики. Частью социальных завоеваний придется поступиться, повысить пенсионный возраст до 67—70 лет, сократить пособия по безработице и… легализовать и даже организовать новые волны трудовой миграции. Против природы не попрешь: нельзя делать экономику силами стариков и еще платить старикам за построенный ими почти совершенный мир. Да, Европа будет бело-черно-желтой с арабским оттенком. В ее истории это не первое и не последнее кровосмешение.

Говорить о застое и загнивании бессмысленно вне системы координат. До сих пор те, кто стремительно развивается, только догоняют, используя плоды, модели, лекала тех, кто давно преуспел, изобрел, придумал, сделал, построил. Развитие — это не игра с нулевой суммой, когда обогащение одних непременно означает обнищание других. Аргументы начнутся с того момента, когда, скажем, Китай достигнет уровня Нидерландов не по высоте шанхайских небоскребов, а по качеству жизни граждан. Всех. Если при этом Китай еще останется тоталитарным. Пока ни одна из растущих экономик не доказала, что демократия больше не может обеспечивать прогресс общества. У них еще все впереди: перегонят ли они Европу по качеству жизни без демократии?

Сельское хозяйство в Европе интенсивное, но в нем заняты считаные проценты трудового населения. Правда, в начале лихих 90-х десятимиллионная Бельгия умудрялась кормить не только себя, но еще столько же москвичей. Европа могла бы обойтись и вовсе без сельского хозяйства. В Англии это случилось еще в XVII веке, когда «овцы съели людей». Но ЕС сохраняет его ради гипотетической продовольственной безопасности и экологического ландшафта, вбухивая в субсидии более половины союзного бюджета. Не будь их, агрокомплекс давно сдох бы сам по себе в глобальной деревне, в какую превращается мир. Но от субсидий придется постепенно отказаться.

Не сможет андалузский фермер выжить в конкуренции с марокканским соседом. Выход — либо отгородиться от него тарифами, что сложнее и сложнее в условиях ВТО, либо заняться тем, чего сосед пока не умеет: пойти работать в банк или построить виллы для аренды и жить за счет китайских швей и российских газовиков.

Следующее, что человек осознает, когда наелся, оделся, поставил джакузи, — это экология. Не знаю, кто прав в споре об изменении климата, но европейцы доросли до того, что им хочется не только есть, пить, одеваться и не бояться полиции, но и дышать. Экологическое сознание настолько укоренилось в мозгах, что идея о глобальном потеплении из-за СО2 нашла широкий отклик без помощи первых телеканалов. Европа стала лидером в борьбе за чистую планету. В Рейне, бывшей европейской сточной канаве, водится лосось.

В Берлине, Париже и Лондоне можно дышать. Это ощущаешь, приехав из Москвы. Долго дышать в Пекине опасно для здоровья. Как показал Копенгаген, мир пока не готов к европейскому темпу. Правда, как сказал один умный знакомый, если растущие экономики Китая и Бразилии, да еще Африка примут модель, по которой развивалась Европа (тяжелая промышленность, культ потребления), то на Земле все умрут.

Европу можно упрекнуть в потворстве диктатурам. Это не ново и скорее беда европейцев. Умиротворение агрессора — в их политической традиции. Чемберлен и Даладье, которые исключили Советский Союз из Лиги Наций за Финляндию, пытались до последнего умиротворить Гитлера. Из-за европейских стран не удалось втянуть НАТО в Ирак. Саркози в августе 2008-го поспешил замирить Москву на условиях, которыми и сам не очень доволен. Брюссель безуспешно пытается умиротворить ХАМАС, справедливо считая, что все население сектора Газа не должно пухнуть от голода.

Все генсеки НАТО, с которыми я общался, начиная с Манфреда Вернера, были недовольны взносами европейцев в оборону. Европейские члены альянса тратят на военные нужды почти вдвое меньшую долю ВВП, чем США. Наверное, потому что примирение впиталось в кровь. Никто не пережил столько разрушительных войн, сколько европейцы. Самую сильную прививку получили немцы, что выражается в их болезненной реакции на участие войск ФРГ в афганской войне (кстати, против терроризма).

В геополитике и мировом управлении Европа остается колоссом на глиняных ногах. Но Евросоюз — это изобретение, без которого Европа пережила бы еще не одну войну, а могла бы и не пережить, учитывая наличие термояда.

Больше всех европейскую бюрократию ругают те, кто пилит бюджеты на национальном уровне. Ее можно много за что ругать, но она установила единые и прозрачные правила на рынке с полумиллиардом потребителей. Иначе — возврат к лоскутной Европе с таможенниками и пограничниками через каждый час поездки на поезде, с комиссионными за перевод валюты в соседнюю деревню.

Или та же Африка, где «конкурируют» пятьдесят с лишним государств и непривлекательных национальных рынков.

Государства могут конкурировать только посредством пушек и канонерок. В экономике конкурируют свободные производители и компании. Лучшее, что могут сделать государства, это не мешать им, поддерживать неприбыльные инновации и защищать социальный мир от бунта отверженных.

После Второй мировой немцы и французы объединили под общим управлением свои уголь и сталь. Из этого вырос ЕС, который мягкой силой, без единого выстрела привлек полмиллиарда людей. Со многими, правда, поторопился…