Как делается колбаса

В вопросах привлечения мигрантов и репатриации, советское государство стало руководствоваться тремя подходами.

Во-первых, чистыми оперативными соображениями. То есть ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ плясали самые разнообразные танцы с бубнами, чтобы выманить на советскую территорию антисоветский элемент, для последующей его «проработки».

Во-вторых, пропаганда: призывы ехать (возвращаться) в СССР, который-де расцветает так, что дальше некуда, имели целью не столько заманить кого-то в Совок, сколько создать соввласти позитивный имидж за рубежом. Побочным эффектом такого рода активности был постоянный приток измученных ностальгией эмигрантов и иностранных левых идиотиков.

В-третьих, заманивали кадры, которые могли представлять собой практическую ценность — квалифицированных специалистов или же (и особенно) «выдающихся деятелей науки и культуры», наподобие Горького или, кстати, Грушевского. Последние были весьма ценны для пропагандистской работы.

Людей, попавших в СССР в рамках всех трёх вышеописанных направлений, объединяло, по большому счёту, только одно: попасть в «Отечество трудящихся» было намного легче, чем из него вырваться.

Как делалась колбаса: выманивание

Одну из самых первых (и, к сожалению, успешных) операций по «возвращению на Родину» «заблудших братьев» большевики осуществили ещё в 1920 г., в Крыму. Тогда множество белых офицеров и солдат, которые уже почти стали эмигрантами, поверили обещанной амнистии и остались. После чего попали в чекистскую мясорубку, в которой их погибли десятки тысяч (по всей вероятности — свыше ста тысяч). В последующем подобные истории повторялись неоднократно.

Так, в 1924-1925 гг. многие русские эмигранты, работавшие на КВЖД, приняли советское гражданство. (Причиной этому было соглашение между властями Китая и СССР, согласно которому дорога оставалась под советским управлением, и тем, кто хотел на ней работать и дальше, требовался советский паспорт.) В 1935-1937 гг., после того, как СССР КВЖД продал, большинство этих людей выехали в Советский Союз. О них позаботились: им были подысканы рабочие места, государство оплачивало перевозку их вещей, применялись таможенные льготы — в общем, всё выглядело очень цивилизованно. До пограничного столба. А вот за ним начались массовые аресты. Достаточно сказать, что из числа этих репатриантов только расстреляно было свыше 19 тысяч человек. Ещё 10,6 тысяч было «осуждено к другим мерам наказания», то есть отправлено в концлагеря ГУЛАГа.

Аналогичные фокусы были проделаны и после окончания Второй мировой войны. Согласно позорным ялтинским соглашениям, Великобритания и США обязались выдать Советскому Союзу всех, кто был в числе его граждан на 1 сентября 1939 г. (На деле, увы, часто выдавали всех вообще русских и россиян, в том числе и тех, кто никогда советским гражданином не был.) Но дотянуться смогли всё-таки не до всех. Например, остатки 1-й Русской национальной армии Хольмстон-Смысловского смогли укрыться в Лихтенштейне. Принудить силой её бойцов к возвращению в СССР было невозможно, но очень многих (около двухсот человек, при том, что в 1-й РНА на тот момент всего было менее полутысячи бойцов) удалось уговорить: убедить в амнистии или запугать. Репатриантов отправили в советскую зону оккупации в Австрию, и оттуда от них пришло несколько писем. Потом уже писем не было. По имеющимся данным, они даже не доехали до СССР, и были расстреляны в Венгрии.

А вообще, в 1945 г. было много таких историй — от Ла-Манша и до Шанхая.

Как делается колбаса: нашествие идиотиков

Советская пропаганда, ездившая по ушам европейским пролетариям на предмет того, как хорошо и счастливо живётся в СССР, неизбежно приносила побочный эффект: эти самые пролетарии, поверив и проникнувшись, попёрли в социалистический рай. Впрочем, поначалу их даже намеревались привлечь специально (в соответствии с вышеуказанной методологической установкой номер три): товарищ Сталин замышлял масштабную индустриализацию, и нужны были квалифицированные рабочие. Но потом случилось то, что обычно бывает при коммунистическом хозяйствовании: закончились и деньги, и еда. И даже тем иностранцам, которых официально, по контракту, пригласили трудиться на стройках пятилетки, платить было нечем. А в это же время через границу легально и нелегально продолжали переть очарованные радиостанциями Коминтерна коммунисты-добровольцы.

И это стало проблемой. Потому, что пристраивать их было некуда, к советской жизни они явственно были не приспособлены, а выпускать назад тоже не с руки — какая там может быть успешная пропаганда, если через границу туда-сюда будут шастать трудящиеся, видевшие РЕАЛЬНУЮ жизнь СССР эпохи «коллективизации и индустриализации»?

Вопрос был решён просто: ОГПУ-НКВД посчитали идеалистических идиотиков-коммунистов, убегавших от буржуазных ужасов в социалистический рай, вражескими шпионами, и рассовывали их по концлагерям.

Как это выглядело на практике, прекрасно описано И. Л. Солоневичем в его «России в концлагере»:

«Эту категорию людей (иностранные иммигранты в СССР. — Д.С.) я встречал в самых разнообразных местах советской России, в том числе и у финляндской границы в Карелии, откуда их на грузовиках и под конвоем ГПУ волокли в Петрозаводскую тюрьму… Они были очень голодны, но ещё больше придавлены и растеряны. Они видели ещё очень немного, но и того, что они видели, было достаточно для самых мрачных предчувствий насчёт будущего. Никто из них не знал русского языка, и никто из конвоиров не знал ни одного иностранного. Поэтому мне удалось на несколько минут втиснуться в их среду в качестве переводчика… Мы стояли кучкой у грузовика. Из-за изб на нас выглядывали перепуганные карельские крестьяне, которые шарахались от грузовика и от финнов, как от чумы: перекинешься двумя-тремя словами, а потом Бог знает, что могут пришить. Финны знали, что местное население понимает по-фински, и мой собеседник спросил, почему к ним никого из местных жителей не пускают. Я перевёл вопрос начальнику конвоя и получил ответ:

— Это не ихнее дело.

Финн спросил, нельзя ли достать хлеба или сала. Наивность этого вопроса вызвала хохот у конвоиров. Финн спросил, куда их везут. Начальник конвоя ответил: «Сам увидит», — и предупредил меня: «Только вы лишнего ничего не переводите». Финн растерялся и не знал, что и спрашивать больше. Арестованных стали сажать в грузовик. Мой собеседник бросил мне последний вопрос:

— Неужели буржуазные газеты говорили правду?

И я ему ответил словами начальника конвоя:

— Увидите сами.

И он понял, что увидеть ему предстоит ещё очень много. В концлагере ББК (Беломорканал. — Д.С.) я не видел ни одного из этих дружественных иммигрантов. Впоследствии я узнал, что всех их отправляют подальше: за Урал, на Караганду, в Кузбасс, подальше от соблазна нового бегства — бегства-возвращения на свою старую и несоциалистическую родину».

Там, где полезный идиот становится безполезным

Отдельно стоит упомянуть о тех людях, которые, находясь в эмиграции, «сменили вехи» и начали активно искать пути «национального примирения» с международной террористической бандой, засевшей в московском Кремле. Надо сказать, таких уже в 1920-е гг. стало довольно много. Какого только фантастического бреда не рождалось тогда в сменовеховских головах! Тут был и «термидор», и «национальное перерождение», были и царесоветчики (от лозунга: «Царь и Советы!»)… И, конечно же, национал-большевизм, измысленный в 1921 году Николаем Васильевичем Устряловым.

Надо сказать, что вклад Н. Устрялова в формирование, так сказать, позитивного образа Советского Союза в эмигрантской среде трудно переоценить. Ведь среди белоэмигрантов было сравнительно немного людей, готовых искренне, всем сердцем уверовать в большевицкую человеконенавистническую абракадабру. Но совсем иное дело, когда оной абракадабре придавалось некое «патриотическое», «национальное» измерение — вот на эту наживку клевало уже куда больше народа. И именно её Устрялов и изготовил. И в этом смысле, его заслуги перед соввластью были весьма велики.

Как же она его за это отблагодарила? А так, что Устрялов был одним из тех работников КВЖД, кто репатриировался в СССР. Успел похвалить сталинскую Конституцию 1936 года, а в 1937 году стал одним из тех 19-и с лишним тысяч репатриантов, кому советская власть назначила «высшую меру социальной защиты — расстрел».

И это не было ошибкой или случайностью. С Устряловым поступили абсолютно логично и рационально. Пока он жил в эмиграции, он был полезным идиотом, который своими бреднями про «национальное перерождение» большевизма разлагал белоэмигрантскую среду. Но в самом СССР ни о каком перерождении не помышляли и термидора не планировали. А потому после пересечения границы Устрялов из полезного идиота стал безполезным, которого и утилизировали за ненадобностью.