Часы с алмазами

Часы с алмазами, или Честный обмен

Печь оставалась единственнымместом в квартире, где Бореньку не трясло от холода.

На печиможно было сидеть, закутавшись в одеяло, и думать. Мысли уБореньки были самые разные: например, он жалел, что совсемнедавно, всего несколько месяцев назад, отказывался от куриногобульона с клецками.

 Если бы он тогда всё съедал и не сердилбабушку, сегодня у него еще оставались бы силы, чтобы кататьсяна коньках по комнатам. Вот это была радость! Ведь в ноябреполопались трубы, и вся квартира, кроме кухни, превратилась вкаток. Боренька коньки снимал только ночью перед сном. Но такпродолжалось недолго. Уже через неделю Боренька не мог привязатьконьки к ботинкам, ему даже ходить было тяжело. Ждать маму,которая вернется с работы и принесет немного хлеба, обмененногона карточки, – это стало самым важным делом для Бореньки. Изхлеба и воды бабушка варила похлебку. Поев горячей похлебки,Боренька засыпал на печи. Он проваливался в забытьё, и тогдаголод переставал его мучить.

Ленинград. 1941 год

Мама работалаврачом, уходила она очень рано, возвращалась поздно. КогдаБоренька открывал глаза, он видел мамины часики, лежащие наподоконнике. На циферблате вместо цифр были крохотные блестящиекамешки. Боренька наклонял голову то в одну, то в другуюсторону, и камешки посылали ему или алый, или синий лучик.Мальчик знал, что мама специально оставляет свои часы дома,чтобы они его радовали – так было легче ждать. Бабушкарассказывала, что эти часики его папа привез маме из Швейцарии.

Папа был ученым и ездил на всякие симпозиумы в другие страны. Апотом произошла какая-то ошибка, и теперь все думают, что папашпион, да и мальчишки во дворе давно перестали с Боренькойдружить. Он помнил тот день, когда к ним в квартиру ворвалисьстранные люди в одежде со звездочками на рукавах, и папа ушел сними. С тех пор папа не возвращался, хотя Боренька ждал его уженесколько лет.Боря очень расстроился, когда однажды утром неувидел мамины часики на месте. Бабушка всё рассказала ему, каквзрослому. Мама выменяла свои часы на целый килограмм шоколада уодного летчика. Это был честный обмен.Летчик – настоящий герой.Он воюет с фашистами, и очень хорошо, что часики с маленькимиалмазами вместо цифр будет носить его жена. Зато сейчас у нихесть еда. Бабушка указала на сверток в углу подоконника. Онаразвязала белое полотно, отрезала тоненький ломтик от темно-коричневого пористого куска и протянула его Бореньке. ТеперьБоренька знал, что такое счастье. Открыв глаза, он увидел наподоконнике только шоколадные крошки, а большого куска уже небыло. Мальчик бросился к крошкам, но бабушка остановила его:«Ша, киндер, эти крошки – мне». Каждый день бабушка отрезала емупо маленькому шоколадному квадратику, а сама собирала и несла врот оставшиеся крохи. Когда и куда она прятала весь кусок,сколько ни старался, Боренька так и не смог уследить.

Папавернулся домой как раз тогда, когда спасительный горько-сладкийком закончился, и Боренька слизал с полотняной ткани все следышоколада.Какой-то военный завел папу в квартиру, бросил на столбумаги и процедил: «Предписание. Завтра утром вы должны быть ваэропорту». Папа очень изменился. У него было лицо зелено-бурогоцвета и кровоподтеки под глазами. Стоять он не мог, толькосидеть или лежать. Боря слышал, как бабушка говорила маме:«Главное, что разобрались. Такие специалисты всегда нужны.Вылететь сейчас из Ленинграда – это чудо. А то, что нам всейсемьей разрешили эвакуацию, – чудо вдвойне. Может, поняли, чтоон один не добрался бы даже до аэропорта».

Самолетобстреливали, его подбрасывало то вверх, то вниз. Мама и папамолчали, оба смотрели на Борю. Бабушка молилась на незнакомомему языке. Только Боренька был в восторге, ему нравилось вместес самолетом проваливаться в яму, а потом, качаясь, взмывать всёвыше в небо. На Большой земле, на другом берегу Ладоги, их ждаласказочная жизнь – там была еда, много еды, сколько хочешь. Кашуварили тут же, на берегу. Мама разрешила всем скушать совсемчуть-чуть. Боренька плакал, но мама сказала: «Нет, большенельзя». Вместе с санитарами она уговаривала других людей неесть много. Ее не все слушали. И тут для Бореньки сказказакончилась, началось что-то страшное: несколько человек упалина землю, они корчились и стонали; мама и санитары пытались импомочь, но они кричали от боли, а потом затихали. Санитарыукрывали их с головой и куда-то уносили.

1944 год

Боренькавернулся из Свердловска в Ленинград только с мамой. Папа умерпрямо на заводе, а бабушка просто не захотела без него жить. Еене стало на другой день после папиных похорон. Три комнаты в ихчетырехкомнатной квартире на Лесном проспекте теперь занималичужие люди. Им оставили самую маленькую комнатку, которая довойны была Бориной детской.

Ленинград. 1952 год

Следовательсмотрела Борису в глаза и говорила совсем без злобы, даже ласково.– Итак, вы подтверждаете, что эти люди бывали у вас в доме иобсуждали с вашей матерью различные медицинские вопросы? – онаназвала несколько фамилий известных московских врачей.– Да, это всё друзья и коллеги моей мамы. Когда они приезжали вЛенинград, всегда к нам заходили. Иногда говорили о работе, но редко.– А о чём же они говорили?– Точно не помню, я не особо прислушивался. В основном, песнипод гитару пели.– Еврейские песни?– Нет, военные.– Вы слышали от них такие фамилии, как Конев, Василевский, Жданов?– Нет, никогда. А кто это?Водянисто-серые глаза женщины-следователя потемнели почти до черноты.– Вы не достойны звания советского студента. Только люди,работающие на американскую разведку, могут не знать именавыдающихся советских деятелей и военачальников!Борису вдруг стало смешно, он улыбнулся.– Если бы я или моя мама работали, как вы утверждаете, наамериканскую разведку, я бы точно знал эти фамилии.Следователь изо всех сил стукнула кулаком по столу и повернулапрямо в лицо Борису настольную лампу.– Ваша мать была пособницей врачей-преступников, которыенеправильным лечением и ложными диагнозами стремились подорватьздоровье и погубить лучших сынов и дочерей СССР. Все они связаныс всемирной буржуазной организацией «Джойнт». От кого конкретноони получали указания об истреблении руководства нашей великойстраны? От кого? От американцев? Говорите!Борис молчал. Он думал, что эта женщина, наверное, не совсемздорова. Возможно, у нее сильно повышена температура и болитголова, раз она несет такой бред. Следователь отвела в сторонулампу и вновь сменила тон. В свете лампы на руке женщинывспыхнул сине-красный луч.

Борис узнал мамины часы.– Вы сможете остаться в мединституте. Я знаю, что вас ждетбольшое будущее, – вновь заговорила ласково следователь. –Преподаватели утверждают, что вы очень способный студент. Вамтолько нужно подтвердить, что ваша мать была связана с еврейскойнационалистической организацией. Вы сами ни в чем не виноваты.Вы ведь не могли знать, что она и ее друзья работают наамериканскую разведку. Я вам обещаю, что наказание для них небудет очень строгим. Они ошиблись, заблуждались. Так бывает, судэто учтет. Подумайте, что будет с вашей мамой, если она узнает,что вас исключили из института, выселили из квартиры, чтосейчас, среди зимы, вам негде жить… Вы всё время молчите, неотвечаете. Может быть, вы хотите что-то спросить?– Да, хочу. Ваш муж, что с ним?– Увести!Охранник уже уводил Бориса, когда следователь крикнула ему вспину: «Мой муж был летчиком, он погиб! А вы… вы…» Дверьзахлопнулась.

Санкт-Петербург. 1995 год

Борис Львович стоял у окнакабинета. Он хотел побыть один, немного отдохнуть после тяжелогооперационного дня. Был поздний серо-желтый петербургский вечер.Из персонала в клинике оставались только дежурные врачи имедсестры. Кто-то постучал, потом немного приоткрыл дверь.– Извините, профессор. К вам можно?Женщина вошла, не дожидаясь ответа, заговорила быстро:– Я бабушка той девушки, Олечки. Только вы смогли! Спасибо,спасибо… Нам везде отказывали, говорили, что оперировать нельзя,что Олечке осталось…Борис Львович увидел, как слёзы потекли поглубоким морщинам посетительницы. Понял, о какой пациенткеговорит женщина.– Присядьте и успокойтесь. Идет на поправку ваша Олечка. Смотрелсегодня снимки – всё хорошо. Скоро домой заберете внучку.Плакать не из-за чего.Но женщина всё не успокаивалась, она дрожала, то вытирала слезытыльной стороной ладони, то что-то искала в сумочке. Наконецвытащила небольшую потертую коробочку, раскрыла и положила настол.– Это вам, я хочу вас отблагодарить, мне больше нечем. Выне подумайте, часы – не дешевка какая-нибудь, настоящиешвейцарские, с бриллиантами.Из коробочки брызнул знакомый сине-красный луч. Борис Львовичмолчал, думал. Картины прошлого были ясными, как кадры изфильма. Он вспомнил январь 53-го – как сидел прямо в снегу посленочи в морге, где работал санитаром, когда отчислили изинститута, и читал газету. Борис хотел хоть что-нибудь узнать омаме. Но во всех статьях повторялось одно и то же: врачи-убийцы,сионисты, буржуазные еврейские националисты, не теряембдительность, клеймим позором и так далее. Неизвестность быластрашнее всего.Мама вернулась через несколько месяцев, в апреле 53-го.

И вгазетах те же журналисты писали о допущенных «перегибах наместах», только легче от этого не становилось. Мама была уже непохожей на себя прежнюю. Она всё забывала, не могла ни читать,ни писать, кричала по ночам, звала папу, а позже пересталаузнавать Бориса и слегла. Прожила потом совсем недолго.– Борис Львович, вы не обижайтесь, что подарок скромный. У меняпросто ничего нет более ценного, – голос нежданной гостьипрервал его мысли.– Уходите, – сказал он резко. Захлопнул коробочку и бросилженщине в раскрытую сумочку. Встал, указывая посетительнице надверь. Женщина умоляюще всхлипнула:– Я от души… Я только хотела…Взгляд хозяина кабинета заставил ее попятиться к двери. Онавыскочила из комнаты, не переставая вытирать ладонью слезы.БорисЛьвович вернулся к окну. Вечер ушел, ночь освещали редкиефонари. Он прислушался к тишине.

«Это был честный обмен,Боренька», – шептала бабушка.

Наталья Твердохлеб

 

А это было на форуме после обсуждения рассказа:

ИгорьХентов ·

Артист, директор симф. оркестра, преподаватель, солист-худрук и директор at Ростоблфилармония, муз. колледж, "ЭстрадаГданьска

"РОДОСЛОВНАЯ”

Из себя мне не строить испанского гранда,

Бутоньерки вдевая в петлицы,

Если древо моё выжигала Гранада,

А, точнее, костры инквизиции.

 Не искать своё имя средь чинных петиций,

Утверждённых вельможной рукою,

Если юного Шломо зарезал Хмельницкий

Рвущей душу цветущей весною.

Не твердить, сотрясая седой шевелюрой,

Что дворянского знатного рода,

Если прадеда Лейбу повесил Петлюра

За рекой, посреди огорода.

Ни к чему.

Пыль веков под ногами клубится

И рисует пред взором картины,

На которых до боли знакомые лица:

Скрипачи, меламеды, раввины.

Изя. Был, говорят, неплохим инженером,

Жил с женой и детьми на Таганке,

Но под снежной Москвою сгорел в сорок первом

В полыхающем пламенем танке.

Мириам. С ней общались Бухарин и Радек,

Командармы ей были, как братья:

Вывозила детдом из Бобруйска – Майданек

Распахнул напоследок объятья.

 Рыжий Йоська. Хирург с незаконченным высшим,

Весь в проблемах, делах и заботах:

В те поры для державной России был лишним

И погиб на Голанских высотах.

Сколько ж вас, замордованных, изгнанных, павших

 На земле, от свободы свободной,

Самых разных, но, в целом, людей настоящих

Из еврейской моей родословной!

Мы шагаем по жизни, дарованной Б-гом,

Сквозь метели, туманы, пожары,

Восставая из пепла великим народом:

Ривы, Хаимы, Мендели, Сарры