Жюль Мишле: «Водка и женщина – вся радость русского»

Вся Россия сверху донизу пропитана рабством, лишь немецкая управленческая верхушка избежала этого, но она ненавидит страну. Русские по своей натуре – южные, вёрткие люди, забравшиеся в топи Севера не по своей воле, а потому, дай свободу, они сразу же сбегут от помещика и царя. Отчуждённость от труда сделала русских лентяями и фаталистами. Такой увидел Россию и русских в середине XIX века французский историк Мишле.

Французский историк Жюль Мишле (1798-1874) создал в начале 1850-х годов цикл статей о России. Наибольшую известность в руссологии ему принесла книга «Демократические легенды Севера» (1854). Мы публикуем отрывки из неё, в которых рассказывается о принципах устройства власти в России.

«Русская жизнь — это коммунизм. Такова единственная, почти не знающая исключений форма, какую принимает русское общество. Община, или коммуна, существующая под властью помещика, распределяет землю между своими членами, где на десять лет, где на шесть, где на четыре или на три, а в иных местах всего на год.

(Жюль Мишле)

Семья, в которой к моменту раздела кто-то умер, получает меньше земли; семья, где кто-то родился, — больше. Крестьяне так сильно заинтересованы в том, чтобы семья их не уменьшилась, что если старик, глава семьи, умирает, дети берут к себе на его место чужого старика.

Силу России составляет этот исконно присущий ей аграрный закон – постоянное перераспределение земли между всеми, кто на ней живет. Русские женщины благодаря такому положению дел рождают детей одного за другим без остановки. Вот поистине самый действенный способ поощрения рождаемости: каждый ребенок, едва появившись на свет, получает от общины надел — своего рода награду за рождение.

Чудовищная жизненная мощь, чудовищная плодовитость, которая грозила бы страшными опасностями всему миру, не будь она уравновешена другой силой — смертью, которой прислуживают два расторопных помощника: ужасный климат и ещё более ужасное русское правительство.

Сам общинный коммунизм, способствующий рождаемости, несёт в себе также начало совершенно противоположное: влекущее к смерти, к непроизводительности, к праздности. Человек, ни за что не отвечающий и во всем полагающийся на общину, живет словно объятый дремотой, предаваясь ребяческой беззаботности; лёгким плугом он слегка царапает бесплодную почву, беспечно распевая сладкозвучную, но однообразную песню; земля принесёт скудный урожай — не страшно: он получит в пользование ещё один надел; ведь рядом с ним жена, которая скоро родит ему очередного ребёнка.

Отсюда проистекает весьма неожиданное следствие: в России общинный коммунизм укрепляет семью. Женщину здесь нежно любят; жизнь её легка. От неё в первую очередь зависит достаток семьи; её плодовитое чрево для мужчины — источник благосостояния. Рождения ребёнка ждут с нетерпением. Его появление на свет встречают песнями: оно сулит богатство. Правда, чаще всего ребенок умирает в младенчестве; однако плодовитая мать не замедлит родить следующее дитя.

Вот жизнь совершенно природная, в самом низшем, глубоко материальном смысле слова, которая принижает человека и затягивает его на дно. Мало труда, никакой предусмотрительности, никакой заботы о будущем. Женщина и община — вот две силы, помогающие жить мужчине. Чем плодовитее женщина, тем щедрее община. Физическая любовь и водка, непрестанное рождение детей, которые тотчас умирают, после чего родители немедленно зачинают следующих, — вот жизнь крепостного крестьянина.

Собственность крестьянам отвратительна. Те, кого сделали собственниками, очень быстро возвращаются к прежнему, общинному существованию. Они боятся неудачи, труда, ответственности. Собственник может разориться; коммунист разориться не может — ему нечего терять, поскольку он ничем и не обладал. Один из крестьян, которому хотели дать землю в собственность, отвечал: «А вдруг я свою землю пропью?»

По правде говоря, есть нечто странное в том, что одним и тем же словом «коммунизм» обозначают вещи самые противоположные: вялый, дремотный коммунизм русских общин и героический коммунизм тех, кто защищает Европу от варваров и стоит в авангарде борцов за свободу: сербы и черногорцы, живущие в непосредственной близости от огромной турецкой империи, то и дело вступают с нею в неравный бой; турки всякий день могут захватить их, привязать к хвостам своих лошадей и увезти на чужбину, — однако славяне находят силы противоборствовать этим страшным обстоятельствам; силы эти они черпают в своеобразном коммунизме. Такой коммунизм не расслабляет ни рук, ни ума.

Так живут моллюски на дне морском; так живут многие дикие племена на далёких островах; точно так же живет беспечный русский крестьянин. Он спит в лоне общины, как дитя в утробе матери. Община утешает его в превратностях рабской жизни, и, как ни грустно такое утешение, оно, поощряя апатию, длит её вечно.

Единственный луч света, который озаряет мрачное существование русского крепостного крестьянина, не способного ничего изменить в своей судьбе, единственный источник его счастья — это семья, жена и дети. Однако и здесь мы находим убожество самое отталкивающее. Ребёнок рождается, его любят, но о нём почти не заботятся. Он умирает, и его место занимает другой, которого так же сильно любят, но о котором, потеряв его, так же мало сожалеют. Так струит свои воды река. Мужчине до этого нет дела. Разве женщина или ребёнок ему принадлежат?

Отвратительное крепостное существование порождает тот плачевный коммунизм. Тот, кто не хозяин даже самому себе, не хозяин ни своей жене, ни своей дочери, — разве властен он над своим потомством? В действительности семья в России не существует.

В России всё — иллюзия и обман.

Русский коммунизм — вовсе не общественное установление, это естественное условие существования, объясняемое особенностями расы и климата, человека и природы.

Русских нельзя отнести к числу людей северных. В них нет ни северной яростной мощи, ни северной неколебимой серьёзности. Русские — люди южные; это понимает всякий, кому знакомы их бойкость и проворство, их бесконечная подвижность. Лишь нашествие татарских орд заставило их покинуть юг и обосноваться посреди той громадной топи, которая именуется Северной Россией. Эта мрачная часть России населена очень густо. Напротив, богатая и плодородная южная часть остается безлюдной.

Восемь месяцев в году страна тонет в грязи, делающей невозможными какие бы то ни было перемещения; в остальное время земля покрыта снегом и льдом, так что путешествия возможны, но — если ехать не в санях — трудны и опасны. Унылое однообразие подобного климата, невольное одиночество, проистекающее из невозможности двинуться с места, — всё это сообщает русскому человеку чрезвычайную потребность в движении. Если бы железная рука власти не приковывала русских к земле, все они, и дворяне, и крестьяне, разбежались бы куда глаза глядят; они принялись бы ходить, ездить, путешествовать. Все русские только об этом и думают. Они пашут землю и служат в армии помимо воли; рождены они для того, чтобы странствовать, быть разносчиками, старьёвщиками, бродячими плотниками, а главное — кучерами; вот ремесло, которым они владеют блистательно.

Не имея возможности покориться голосу этого инстинкта, зовущего его вдаль, земледелец находит утешение в суетливых передвижениях, ограниченных пределами родной деревни. Постоянный передел земли, передача участков из одних рук в другие дают возможность всей общине совершать своего рода путешествия на месте. Благодаря этим частым обменам скучная недвижная земля начинает казаться разнообразной, пришедшей в движение.

К русским в точности применимо: «Для них нет ни прошлого, ни будущего; они знают только настоящее». Глядя на русских, ясно понимаешь, что это племя пока не развилось до конца. Русские — ещё не вполне люди. Им недостаёт главного свойства человека — нравственного чутья, умения отличать добро от зла. На этом чутье и этом умении стоит мир. Человек, их лишённый, плывет по воле волн и пребывает во власти нравственного хаоса, который ещё только ожидает появления Творца.

Мы не отрицаем, что у русских есть множество превосходных качеств. Они кротки и уступчивы, из них выходят верные друзья, нежные родители, они человеколюбивы и милосердны. Беда лишь в том, что они напрочь лишены прямодушия и нравственных принципов. Они лгут без злого умысла, они воруют без злого умысла, лгут и воруют везде и всегда.

Странное дело! у них в высшей степени развита способность восхищаться, и это сообщает им восприимчивость ко всему поэтическому, великому, быть может, даже возвышенному. Однако истина и справедливость для них — пустой звук. Заговорите с ними на эти темы, они будут слушать с улыбкой, но не ответят ни слова и не поймут, чего вы от них хотите.

Справедливость — не просто залог существования всякого общества, она — его реальность, его основа и сущность. Общество, не ведающее справедливости, есть общество мнимое, существующее на словах, а не на деле, лживое и пустое.

В России все, от мала до велика, обманывают и лгут: эта страна — фантасмагория, мираж, империя иллюзий.

Начнём с самого низа, с того элемента российской жизни, который кажется самым прочным, самым оригинальным и самым народным, — семьи.

В России и семья — не семья. Разве жена здесь принадлежит мужу? Нет, прежде всего она принадлежит помещику. Она рожает ребенка — как знать, от кого?

В России и община — не община. С первого взгляда может показаться, будто это маленькая патриархальная республика, в которой царит свобода. Но присмотритесь внимательнее, и вы поймете, что перед вами всего-навсего жалкие рабы, которые вольны лишь делить между собой тяготы рабского труда. Стоит помещику продать этих крестьян или купить новых — и республике придёт конец. Ни община в целом, ни отдельные её члены не знают, какая судьба постигнет их завтра.

Поднимемся повыше, рассмотрим существование помещиков. Здесь контраст идеального и реального делается ещё разительнее, ложь ещё заметнее. По видимости помещик в России — отец своим крестьянам: вместе со старостой, деревенским старейшиной, он по-отечески разбирает, кто прав, кто виноват. На деле же этот отец — жестокий владыка, царёк, управляющий своей деревней более деспотически, чем император из Петербурга — всей страной. Он волен избить крестьянина, волен забрать у него дочь или отдать его самого в солдаты, сослать в сибирские рудники, продать владельцам новых фабрик — работа на них ничем не отличается от каторги, и крестьяне, разлучённые с семьёй, гибнут там один за другим.

Свободным крестьянам жить ещё тяжелее, так что никто не стремится к свободе. Один мой русский приятель тщетно пытался убедить своих крепостных в преимуществах свободы. Они предпочитают оставаться рабами и положиться на случай: это ведь все равно что лотерея; бывает, что барин оказывается добрым. Однако так называемые свободные крестьяне, принадлежащие государству, на такой случай рассчитывать не могут. Правительство хуже любого барина.

Правительство это состоит из самых лживых людей, какие только встречаются в империи лжи. Оно именует себя русским, по сути же остаётся немецким; из каждых шестерых чиновников пять — немцы, уроженцы Курляндии и Ливонии, наглецы и педанты, составляющие разительный контраст с русскими людьми, вовсе не знающие российской жизни, чуждые русским нравам и русскому духу, делающие всё наперекор здравому смыслу, всегда готовые надругаться над кротким и легкомысленным русским народом, извратить его исконные похвальные свойства.

Невозможно без омерзения думать о том, что в этой стране чиновников и Церковь только называется Церковью, по сути же составляет часть государственной машины. Народ не получает от священников ни духовного назидания, ни утешения. Религиозная проповедь запрещена категорически. Те, кто попытался проповедовать, были сосланы в Сибирь. Священник — не кто иной, как чиновник, а значит, имеет военные звания. Митрополит московский дослужился до генерал-аншефа, митрополит казанский — до генерал-лейтенанта.

Что касается императора, то он — самый лживый из всех лживых русских, верховный лгун, царящий над всеми прочими лгунами.

Здесь довольно будет показать, насколько лжива эта власть, лжива даже в том, что, казалось бы, принадлежит к числу неоспоримых её свойств, а именно в своей силе, в своей мощи; довольно будет показать, что власть эта, столь несгибаемая, столь суровая и по видимости столь сильная, на самом деле очень слаба.

Два вполне естественных обстоятельства породили правление совершенно неестественное, истинного монстра. Тягостная неуверенность в завтрашнем дне, на которую обрекали русских набеги татарской конницы, заставила их искать покоя и постоянства под властью единого правителя. Однако подвижность, искони присущая русской нации, её бесконечная переменчивость делали покой недостижимым. Текучая как вода, нация эта могла быть остановлена в своем движении только тем средством, какое использует природа для удержания на месте водного потока, — льдом.

С помощью сходной насильственной операции было создано российское государство. Таков его идеал, таким оно желает быть — источником сурового покоя, могучей неподвижности, достигнутой в ущерб лучшим проявлениям жизни.

Однако же таким ему стать не удаётся. Если продолжить сравнение, то государство это придется уподобить тонкому льду, таящему под собой не вполне замерзшую воду. Прочность этого льда очень сомнительна, на его твердость нельзя полагаться.

В русской душе, даже если это душа раба, нет ничего, на чём можно было бы основать твердый порядок. Душа русского — стихия более природная, нежели человеческая. Добиться, чтобы она застыла, практически невозможно; она текуча, увертлива. Да и кому под силу с нею совладать? чиновникам? — но чиновники эти ничуть не более нравственны, чем люди, которыми они намерены управлять. У них ничуть не больше последовательности, серьёзности, верности, чувства чести, а без всего этого действия правительства не могут иметь успеха. Чиновники, подобно всем прочим жителям империи, легкомысленны, жуликоваты, алчны. Там, где все подданные воры, судей легко купить. Там, где дворянин и крепостной крестьянин продажны, чиновник продажен никак не меньше. Император прекрасно знает, что о нём забывают ради барышей, что его обворовывают, что самый верный из его придворных продаст его за сотню рублей.

Император наделён огромной, устрашающей властью, но его приказы могут быть исполнены только руками подчиненных; что же происходит при этом с абсолютной властью? Ею торгуют на каждой ступени чиновной лестницы, так что результат любого начинания совершенно непредсказуем.

Подведём итоги. Россия — царство лжи. Ложь — в общине, которую следовало бы назвать мнимой общиной. Ложь — в помещике, священнике и царе.

Что же такое русский народ? Сообщество людей или ещё не организованная природная стихия? Может быть, это песок, летучая пыль, подобная той, какая, взметнувшись в воздух, три месяца в году носится над русской землей? Или всё-таки вода, подобная той, что во все остальные месяцы превращает этот безрадостный край в обширное грязное болото либо ледяную равнину?

Нет. Песок куда надёжнее, чем русский народ».