ШАРК

ШАРК

1.

   История эта обыкновенная. Не раскатывается звучным словом и не блещет интригой, которая является чуть ли  не божественным столпом  литературных произведений, и за которой гоняются те, кто большой любитель почитать в сладкой дрёме, но не подумать о прочитанном. Не станем утверждать, но сделаем допущение, что подобных историй, разбросанных на широкой и так называемой ставшей  вольной Руси, видимо, не мало. Но  что поделаешь, когда вольность  превращается в обычную распущенность. Мы  сейчас расскажем, с чего  она началась, А чем закончилась?  Сами узнаете, если хватит терпения дочитать до конца.

   Шарк. Шарк. Шарк.  Это шаги тёти Кати. Её годки загнулись уже за девятую десятку и подбиваются к сотке. Она ходит, тяжело опираясь на палочку. Часто останавливается от задыхающегося хрипа в замусоренных порохом лёгких, выплёвывая слякотный комок в целлофановый   пакет, подвешенный на отполированную ручку клюки. Лавочек возле подъезда нет. А зачем они? Сейчас время работать, для отдыха есть другое место. Небольшое, но все жители нашего городка с лихвой уместятся в нём, и приберёт оно ещё многих. На детской площадке  две, но все они тесно засеяны такими же возрастами, как и у тёти Кати. Живёт она одна, и только стук открываемой двери говорит, что квартира не пустая.

   Раньше, встречаясь с ней, я воспринимал её «шарк», как обычный звук. Я здороваюсь, а она в ответ шлёт мне светлую улыбку,  которая слетает с её лица, запутанного в мелкие морщины. Их так много, что можно принять за паутину. Свою улыбку она дополняет краткими  словами.  

 - Живём, сынок.

   Что она закладывает в это слово? Многие бабушки виновников и нескладную жизнь, наслушавшись которых, сам начинаешь искать виновников, но себя в них не записываешь. А как тут запишешь, если вокруг говорят, что все верхние места заняли обидчики, а ноги свои примостили  на шею  нижних рядов.

- Живём, тёть Кать, - отвечаю я.

   Она молчаливо и долго смотрит на аллею, окружённую хрущёвскими пятиэтажками, которые жильцы называют «Блиндажами» но что на ней можно увидеть, кроме загруженных по самую глотку  водкой и пивом мужиков. Они со стуком кулаков и матом, порой рукоприкладством   обсуждают  ежедневно с утра до вечера  последние политические  новости, льющиеся грязными потоками из телевизоров:   Украина,  Турция, Сирия. Дают дельные советы верхам. Словом, они самые яркие участники большой жизни.

- И ни хрена с нами не станется. Верно,- перестав осматривать  окружность,  добавляет она.

- На все сто с лихвой, - отвечаю я.

- Вот, то-то, - она  выстукивает костылём по дорожке. - Смерть всё гоняется за мной, то в сердце шильнёт, словно сапоги их них хочет смастерить, то  в мозгах иголками начнёт ковыряться, чтобы инсульт в них вышить, а мы ей вот это, - надтреснутым голосом говорит  она, сворачивая сухие пальцы в кулачок и выставляя кукиш. Он почему-то, как мне кажется,  получается у неё  огромнее кулачка, а торчащий большой  палец (в хиромантии палец Венеры) почище иглы Кощея Бессмертного.

- Вы, наверное, с улыбкой и родились, - спрашиваю я.

- Да нет, - она отмахивает костылём. – Вначале  личико моё было, как раздавленное куриное яйцо. А как своего петуха встретила, так не успевала яйца откладывать в люльку, тут она и появилась.

  На этом разговор и заканчивается. Я не любитель лезть ей в душу, а она не сторонник раскрывать её. Тётя Катя уходит к концу тротуара и поворачивает назад. Сколько же километров она отмахивает за день. Видно ноги привыкли и не к таким расстояниям.

- Ты, как кругосветная путешественница, - заливаются мужики. – Американские пенсионеры путешествуют на кораблях, а ты по тротуару.

   Тётя Катя разъяснительные слова не  уважает. У неё объяснение в костыле, из-за которого мужики мигом сдуваются со своих насестов.

- Засранцы, - усмехаясь, говорит она.

– Раньше мужики дома колотили, а эти натаскали хлама из мусорки (она в центре домов стоит, уравняли, чтобы никого не обижать) и рассиживают на нём. Что выбрасывают, то они и подбирают

    Для меня тётя Катя одна из тех  старушек, которые бродят с утра до вечера по  тротуару. Только в отличие от них она никогда не жалуется на жизнь.   Собранные в кучки старушки приглашают её иногда поговорить, но в ответ слышат.

- Я что слёз не видели или обид не слышала.

   Слушая  «шарк, шарк», мне кажется, что в этих звуках и её улыбке заложена вся её жизнь, и незачем спрашивать, а как ты жила тётя Катя?

   Как я убедился, разговаривая с подобными тёте  Кате,  улыбающаяся старость скрывает много горечей, но никогда не показывает их. Может быть, они и выливают ночью слёзы в подушку, но дневная сырость им не по душе.

2.

   На этом мои небольшие заметки о тёте Кате и закончились бы, но произошло непредвиденнее. Вернее не, сколько непредвиденное, сколько необходимое, потому что такие характеры, как у тёти Кати  попадают в ситуации, в которые другие ну никак не могу попасть. Это словно их судьба оказываться в таких переделках, от которых другие бегут без оглядки.

   В одном из подъездов  дома, который находился рядом с нашим домом, поселился мужчина из Оренбурга. Игорь, похожий на серого медведя, только лысый. Он  был большим любителем, можно сказать даже страстным, говорить не только во дворе, но и при встрече с каждым попавшимся, что он человек  авторитетный, но с очень нехорошим прошлым и его лучше не трогать. Это нехорошее проявлялось  в его мордовской судимости и пристрастью к водке, которую он таскал в спортивной сумке. Да обойдёт это ещё оставшихся трезвенников и не прилепится к ним  

   Его ежедневные пьяные скандалы, драки с собутыльниками, наполнившие двор,  вздёрнули  тётю Кати, и она решила потолковать  с ним. Помощи от полиции  не было. Она приезжала, писала протоколы, уезжала, забирая  Игоря, жильцы радостно вздыхали, но вечером Игорь возвращался, и им становилось совсем грустно, я бы даже сказал, не к ночи слово: страшновато. Авось вылезет  из берлоги и начнёт драть. А за что. Да ни за что. Он «медведь» и весь сказ.

   Заявилась она во время шумного застолья и разборок между знакомыми поселенца. Она попыталась утихомирить их, но квартирант, захватив огромное блюдо со свекольным салатом, швырнул ей в лицо. Дел то никаких. Его не посадили даже за то, что он избил своего соседа до сотрясения мозгов, а тут свекольный салат. Станет лицо у старушонки свекольного цвета, даже омолодится. Покушает малость. Пенсия – то видать,  у неё не в мясо заверчена, а в овощи.  Стул станет легковесным, не запорным.  Это не мои слова. Боже упаси. И не тёти Кати.

   Тётя Катя, увернувшись, не растерялась, подняла клюку и клюнула  в его правый  глаз, вдавив внутрь. Опьяневшая компания, приняв костыль за шашку, лихо свистевшую над их головами, как и следовало, заложила ноги в руки.

   Судья оправдал её, сославшись на самооборону, несмотря на  увёртки щепочного прокурора: мелковатого, облысевшего от уголовных тяжб, который скупо принимал даже фронтовое прошлое подсудимой и язвительно замечал, что то, что она выдолбала глаз пострадавшему, ещё не свидетельство, что она была отличным снайпером на войне. Тётя Катя таких слов пропустить не могла и упрашивала судью  выпустить её из клетки и дать клюку, чтобы исключить сомнения прокурора.

    И это история тоже бы закончилась, но окривевшему квартиранту  в пьяном угаре  часто стала сниться тёти Катина  клюка, доводившая его до страха. Его часто забирали в больницу, но однажды забирать было уже нечего. Он выбросился с девятого этажа больницы. Последние его слова были.

- Эта стерва с клюкой заявилась в больницу и хотела выбить мне и второй глаз.

   Узнав об этих словах, тётя Катя сослалась на мудрую народную пословицу.

- Что посеешь, то и пожнёшь.

.