Прогрессирующая нерациональность России

Ушедший год может запомниться россиянам многими интересными поворотами в судьбах страны и мира. Он начался с очень мрачных прогнозов о скорой экономической катастрофе, а заканчивается относительно спокойно, без паники и истерий. Еще год назад многие задумывались о том, как Россия будет выбираться из украинской военной авантюры, а сейчас мы ввязались в сирийскую гражданскую войну, и никого это особо не беспокоит. Казалось, что хотя бы тема коррупции может «расшевелить» россиян, но нет: очередные разоблачения «прокурорских» никого не задели за живое. Порой хочется списать это на безразличие — но, похоже, здесь скрыт и иной аспект.

Сегодня у россиян есть кумир, звезда которого не гаснет уже шестнадцать лет — Владимир Путин. Когда наши сограждане начинают размышлять о своем президенте, большинство из них называют наиболее симпатичными им качествами главы государства смелость и решительность. Естественно, если у тебя есть образец для подражания, ты стремишься быть на него похожим, перенимая (или воспитывая в себе) его привлекательные черты. И, вполне вероятно, граждане в последние годы хотят быть достойны своего лидера.

Сама по себе идея процветания и подъема в России 2000-х годов соединилась с идеей смелости и бесстрашия — отсюда и «замочим террористов в сортире», и «встанем с колен», и все остальное. При этом если обратить внимание на то, как сами люди оценивают себя и окружающий мир, окажется, что они не стали намного больше верить ни в себя, ни в общество. Они продолжают бояться — причем особенно сильно того, что в нормальных условиях не выглядит катастрофой, будучи скорее испытанием, чем трагедией. Согласно недавнему опросу, проведенному «Левада-центром», самое главное, чего боятся наши соотечественники — это болезни родных и близких, особенно детей (люди понимают, насколько это большая проблема в стране с разваленным здравоохранением и запредельными ценами на частные медицинские услуги). Следом идут экономические проблемы: страх остаться без работы, дохода или сбережений (вплоть до часто встречающегося страха нищеты). Люди осознают, что страна не так уж и успешно развивается, если родным сложно обеспечить нормальную медицину, и никто не может с уверенностью смотреть в «экономическое» будущее. При этом, подчеркну, в данных случаях страхи ассоциируются с чем-то непреодолимым и, что особенно важно, неперсонифицированным (люди говорят именно о страхе болезни или потери работы, а не о плохом здравоохранении или бездарной экономической политике властей, провоцирующей кризис). Террористов мы мочить можем и будем, а добиться нормальной медицины — это, увы, нам не под силу. Как и «слезть» с пресловутой «нефтяной иглы», о чем на самом верху говорят не год и не два...

Однако чувство неуверенности перед лицом «объективных» обстоятельств с лихвой компенсируется убежденностью в том, что «нам никто не страшен», если дело доходит до политики. Как только источником угрозы оказывается не абстрактное явление, а лидер, организация или государство, все страхи в один момент развеиваются. Менее всего россияне боятся политических и военных рисков — то есть, как это ни удивительно, тех, которые в последние годы реализуются почти постоянно. На последнем месте — политические репрессии, практически столь же смутные страхи вызывает ужесточение политического режима. Характерно также, что устойчиво снижаются и опасения относительно новой мировой войны. Более того, война становится в сознании народа наиболее эффективным методом решения политических проблем — настолько допустимым, что 54 % граждан допускают начало военных действий с армиями стран-членов НАТО, а 27 % полагают, что такой конфликт возможен «за пределами границ Российской Федерации». Одной из наиболее значительных ошибок В.Путина опрошенные неизменно называют его «мягкость» в отношении Украины и неготовность присоединить Донбасс к России (или хотя бы взять его под российский протекторат). Любые жесткие действия Москвы в отношении иностранных государств (война в Грузии в 2008 г., аннексия Крыма, торговые санкции в отношении ЕС, США, Украины, а теперь и Турции) вызывают особенно положительное отношение россиян.

Иначе говоря, психология общества становится все более странной: мы по-прежнему чувствуем себя неуверенно и неустроенно, но готовы «набить морду» любому, кто посмеет нас обидеть. Эта странность во многом «впрыснута» в общество его лидером, «парнем с психологией ленинградской улицы», но она становится отличительной чертой российского мировосприятия, чертой, которая может поставить крест на возможности преодолеть все прочие фобии и страхи, существующие в обществе.

Различие, определяющее сейчас водораздел между Западом и Россией, состоит не в религии и не в уровне технологического развития. Оно, по моему мнению, целиком и полностью определяется готовностью принимать риск и способностью общества и отдельных людей рационально оценивать последствия собственных действий. Можно говорить о том, что Европа перестала в последние десятилетия быть значимым актором международной политики, но уровень и качество жизни европейцев являются прямым следствием этого обстоятельства.

Понимая, что их основная задача заключена в том, чтобы гарантировать своим гражданам максимальные блага, европейские лидеры не стремятся ввязываться в войны и даже вовлекаться в менее рискованные внешнеполитические авантюры. Россия же готова к самым «решительным» действиям, даже не задумываясь о последствиях для ее собственных граждан. И правда, как президент может сравнивать возможность выставить себя в выгодном свете, объявляя эмбарго Турции, с тем, что сотни тысяч пенсионеров не смогут купить себе хоть немного фруктов и овощей, которые из-за этого решения подорожают на треть? Россияне не боятся даже настоящей войны — так что им до экономической? Самоуважение общества, точь-в-точь как самооценка уличного бандита, поднимается из-за осознания собственной «крутизны», а есть ли что за душой, уже не так уж и важно. Страна становится бесстрашной «в целом», состоя при этом из объятых страхами отдельных людей — и это выступает залогом прогрессирующей нерациональности.

Вместо того чтобы осознать законы и правила современного мира, мы обращаемся к истории. Многим кажется очевидным, что после нового захвата Крыма должна наступить очередная эпоха русско-турецких войн — в прежних мы выигрывали почти всегда, и кто, кроме отъявленных предателей, посмеет усомниться в том, что Россия снова одержит верх? Мы, похоже, воспринимаем современное положение нашей страны аналогично тому, которое имело место после Брестского мира; и ждем нового ренессанса — ведь не зря В. Путин сказал, что позиция Запада «связана с попыткой помешать восстановлению Советского Союза», потом, правда, оговорившись, что «у нас нет цели восстановить Советский Союз» (цит. по документальному фильму «Миропорядок»). Стоит верить такой оговорке? Или основной смысл все же заключен в первой фразе?

История — вопреки распространенному представлению — редко учит добру и государственной мудрости. Происходит это прежде всего потому, что в прежние исторические эпохи в мире больше всего ценилась сила (государств и народов) и смелость (политических лидеров). В условиях, когда экономическая мощь значит больше военной, а демократия сменила авторитаризм, в цене не сила, а богатство, не безрассудство, а осмотрительность. Судя по тому, что происходит сегодня в нашей стране, Россию этот тренд явно обошел стороной. И это, к сожалению, очень плохой знак.

Если подытожить историю ХХ века, легко прийти к двум очевидным выводам. Во-первых, две страны, которые в наибольшей степени героизировали силу и преклонялись перед историей, либо прошлого, либо будущего — Германия и Россия — понесли самые большие жертвы и если и добились чего-то, то вследствие не побед, а поражений, в результате масштабной внутренней ломки, которая поставила все же право выше силы, а рациональность выше эмоций. Напротив, страна, которая встретила начало нового тысячелетия в статусе «единственной сверхдержавы», на протяжении всего века минимально увлекалась военными играми и, если и ввязывалась в авантюры, то либо в локальные, либо в такие, в которых результат практически не вызывал сомнений.

Во-вторых, в течение всего прошлого столетия социальная и экономическая динамика свидетельствовала о том, что на длительных интервалах демократии всегда переигрывали авторитарные страны, что возможности свободных народов неизменно оказывались бóльшими, чем потенциал торжествующего над массами «государства». И по мере того как демократии доказывали свою эффективность, принимаемые решения становились все взвешеннее, а отторжение войны, насилия и неправовых методов решения проблем — все жестче.

Во всех случаях можно уверенно утверждать, что чем больше было у той или иной страны или у того или иного народа осмотрительности и чем меньше — слепой решительности, тем успешнее было их развитие в долгосрочной перспективе. У «бесстрашных» же стран оказывалась в конечном счете страшная история — с которой интересно знакомиться по книгам у камина, но которую не дай бог кому пережить на личном опыте.

Подводя итог, можно сказать: страх неведом лишь сумасшедшим, да еще тем, кто не способен просчитать очевидных последствий принимаемых решений. Судьбы не знающих страха людей редко складываются удачно. Судьбы не знающих страха народов — вообще никогда. И поэтому «бесстрашием» страны не стоит гордиться. Страх нужно преодолевать не России, а россиянам: всем нам нужно озаботиться не тем, как без колебаний ввязаться в третью мировую или новую холодную войну во имя мифов или идеологических штампов, а тем, как создать общество, в котором ни неожиданная болезнь, ни экономические проблемы вашего предприятия, ни изменения глобальной конъюнктуры не были бы причинами повседневных страхов и опасений. Общество, которое опасается многих внешних обстоятельств, и потому почти никогда не принимает опрометчивых и непросчитанных решений, но в то же время граждане которого не боятся практически ничего из того, что попадает в сферу его компетенции.

Именно такого российского общества и остается пожелать всем читателям. Пусть и не в 2016 году, но хотя бы когда-нибудь.